Бесспорно, что даже если бы при управлении государствами не придерживались никакого принципа, кроме того, чтобы быть непреклонным в наказании навредивших им и добросовестным в награждении принёсших им сколько-нибудь значительную пользу, то государства управлялись бы надлежащим образом и в них не осталось бы человека, который не исполнял бы свой долг из страха или надежды.
Я отдаю приоритет наказанию перед наградой, ибо если бы пришлось отказаться от одного или другого, то лучше было бы обойтись без награды, чем без наказания.
Поскольку к добру надлежит стремиться из любви к самому себе, то, рассуждая со всей строгостью, не следует награждать того, кто к нему склоняется. Но поскольку нет такого преступления, которое бы не нарушало того, чему мы обязаны следовать, то нет и такого, которое бы не принуждало к достойному наказанию за неповиновение, и обязанность сия настолько непреложна, что во многих случаях нельзя оставить безнаказанным один проступок, не совершив тем самым нового.
Говорю о проступках, умышленно наносящих вред государству, а не о многих других, совершённых случайно или в результате неудачного стечения обстоятельств, и к поступкам второго рода государи могут и часто должны проявлять снисхождение.
Прощать в подобных случаях – дело похвальное, тогда как не наказывать за серьёзные проступки, в каковом случае безнаказанность даст волю разнузданности, означает допускать преступное бездействие.
С этим согласны как богословы, так и политические философы, и все они придерживаются мнения, что в некоторых ситуациях, когда обычный человек поступил бы дурно, не даровав прощения, те, кому поручено осуществлять государственное управление, также совершили бы непростительную ошибку, если бы вместо сурового наказания выказали снисхождение.
Опыт учит тех, кто долго вращался в свете, что люди легко утрачивают память о благодеяниях, а когда они ими осыпаны, то желание иметь ещё больше часто делает их и честолюбивыми, и неблагодарными; а ещё он учит, что наказания – вернейшее средство удержать каждого в рамках своего долга: о них не забывают, поскольку они воздействуют на наши чувства, а оные у большинства людей сильнее, чем разум, который над многими совсем не властен.
Проявлять суровость к людям, выставляющим напоказ своё презрение к государственным законам и установлениям, означает действовать на благо общества, и нет худшего преступления против общественных интересов, чем проявление поблажки к тем, кто оные нарушает.
Наблюдая многочисленные заговоры, мятежи и бунты, происходившие в королевстве в моё время, я ни разу не видел, чтобы безнаказанность когда– либо побудила хоть кого-нибудь исправиться естественным путём, освободившись от дурных наклонностей. Напротив, все они принимались за старое и зачастую во второй раз с более ощутимыми последствиями, чем в первый, ибо набирались опыта.
Из-за снисходительности, которую до настоящего времени проявляли в королевстве, оно оказывалось подчас в весьма тяжёлом и прискорбном положении.
Поскольку проступки не подвергались наказанию, каждый превратил свою должность в ремесло и, не заботясь о том, что был обязан делать, дабы надлежащим образом её исполнять, прикидывал лишь, как бы извлечь из неё побольше выгоды.
Древние полагали, что опасно жить при государе, который всегда неумолимо применяет закон со всей строгостью, но они же замечали, что ещё опаснее жить в государстве, где безнаказанность открывает дорогу всякого рода своевольствам.
Правитель или чиновник, который боится согрешить, выказав чрезмерную суровость, должен держать отчёт перед Богом, да и от мудрых людей заслужит лишь порицание, ежели не проявит строгости, предписанной законами.
Мне не раз приходилось говорить об этом Вашему Величеству, и я снова покорнейше прошу Вас тщательно об этом поразмыслить, ибо ежели многих правителей надобно отвратить от суровости, дабы избежать проявлений жестокости, к коей они склонны по своему характеру, то Вашему Величеству надобно отучиться от ложного милосердия, ещё более опасного, чем сама жестокость, так как безнаказанность даёт повод к проявлению ещё большей жестокости, чего нельзя избежать ничем, кроме наказания.
Розга, являющаяся символом правосудия, никогда не должна оставаться в праздности. Я прекрасно понимаю и то, что её применение не нужно сопровождать такой суровостью, чтобы быть вовсе лишённым милости, однако сие последнее качество не заключается в снисходительности, поощряющей беспорядок, который, каким бы незначительным ни был, часто причиняет государству такой вред, что может привести к его гибели.
Если найдётся кто-нибудь настолько неразумный, что станет осуждать применение в королевстве строгих мер, необходимых каждому государству, по той причине, что до сих пор они не были в употреблении, то нужно будет всего-навсего открыть ему глаза, дабы он осознал, что существовавшая доныне безнаказанность, ставшая у нас чересчур обычным явлением, и есть единственная причина того, что порядок и закон здесь так и не закрепились, а потому для пресечения продолжающегося хаоса возникает настоятельная необходимость в крайних мерах.
Многочисленные заговоры, которые в прошлом плелись против королей, имели своим источником не что иное, как излишне терпимое отношение к интригам. Словом, если обратиться к нашей истории, то нельзя пройти мимо этого неоспоримого факта, в подтверждение коего я приведу свидетельство, характерное своей беспристрастностью, ибо исходит оно из уст наших врагов, что почти в любом другом случае сделало бы его неприемлемым.
Когда кардинал Сапата, человек живого ума, встретил господ Барро и Ботрю в передней испанского короля, своего государя, через четверть часа после прибытия в Мадрид известия о казни герцога де Монморанси, он задал им вопрос о том, какова была главная причина гибели герцога, на что Ботрю со свойственной ему пылкостью тотчас же ответил по-испански: «Sus faltas». «No, – возразил кардинал. – Pero la dementia de los reyes antepasados»[540]. Это означает, собственно, что причиной наказания герцога скорее явились ошибки, допущенные предшественниками Короля[541], нежели собственные провинности казнённого.
В том, что касается государственных преступлений, следует затворить дверь перед жалостью и не обращать внимания на сетования заинтересованных сторон и пересуды невежественной толпы, которая порой осуждает самые полезные для неё, а зачастую и совершенно необходимые меры.
Христиане должны забывать о причинённых им лично обидах, но государственные чиновники обязаны помнить о преступлениях в отношении общества; и действительно, оставить оные безнаказанными скорее означает вновь совершить их, нежели извинить и простить.
Невежество многих людей доходит до таких крайних пределов, что они полагают, будто для исправления зла достаточно повторно его запретить, но на деле это отнюдь не так, и могу доподлинно заявить, что новые законы являются не столько средством наведения порядка в государстве, сколько свидетельством его недугов и достоверным доказательством слабости правительства, ибо если бы прежние законы исполнялись надлежащим образом, то не было бы нужды ни возобновлять их, ни составлять другие, дабы положить конец новому хаосу, поскольку едва бы он случился, как виновные тут же были бы наказаны по всей строгости.
Указы и законы оказываются совершенно бесполезны, ежели не исполняются; сие настолько необходимо, что хотя в делах обыкновенных правосудие требует достоверных доказательств, но с делами, касающимися государства, всё обстоит по-другому, потому что в таком случае то, насчёт чего существуют веские предположения, должно иной раз считаться достаточно ясным, ибо интриганы и заговорщики, затевающие покушение на общественное благо, обыкновенно действуют так хитро и скрытно, что получить очевидные доказательства их вины никогда не удаётся раньше, чем они приступают к исполнению задуманного, а тогда уже ничего поправить нельзя.
