Добившись триумфального завершения этой кампании, установившей мир в Италии[159], Ваше Величество, обладая умом и душою, находящими отдохновение лишь в трудах, незамедлительно отправились в Лангедок[160], где, взяв силой города Прива и Алес, своею твёрдостию принудили к покорности[161] остатки гугенотской партии, а своею милостию[162] даровали мир тем, кто осмеливался с Вами воевать. Притом Вы сделали это не путём предоставления им вредных для государства привилегий, как это происходило в прошлом, а изгнав за пределы королевства человека, единолично возглавлявшего это злополучное движение[163] и без конца подстрекавшего его к бунту.
Важнее всего в этой славной победе было то, что Вы совершенно разгромили гугенотскую партию[164] – как раз в то время, когда испанским король стремился её возродить и укрепить сильнее прежнего.
Незадолго до того он заключил новый договор с герцогом де Роганом[165], дабы сформировать в нашем государстве корпус мятежников, восставших одновременно против Бога и Вашего Величества, обещая давать оному по миллиону в год[166] и тем самым делая вест-индские владения невольными сообщниками, вынужденными оплачивать адские замыслы.
Однако этим благочестивым планам не суждено было осуществиться: и в то же самое время, как до испанского короля дошло неприятное известие о том, что его гонец, вёзший столь славный договор, был пойман и умер на эшафоте[167] по приговору Тулузского парламента, Ваше Величество с радостью и пользой простили тех, кто более не мог защищаться, расстроили их заговор и милостиво обошлись с ними самими, тогда как они ожидали примерного наказания за совершённые преступления.
Знаю доподлинно, что Испания полагает, будто столь мрачное злодеяние может быть оправдано тем, что Вы, Ваше Величество, оказывали помощь Голландии[168], однако это оправдание столь же убого, как и дело, за которое они воюют.
Здравомыслящие люди видят, что существует огромная разница между многолетним предоставлением помощи для защиты правого дела, каковым является самооборона, – и вновь достигнутыми договорённостями, явно противными вере и легитимной власти, каковую небо дало королям над их подданными.
Ваш отец, покойный король, заключил договор с голландцами[169] лишь после того, как испанский король создал в нашем государстве Лигу[170], чтобы узурпировать корону[171].
Это настолько очевидно, что вряд ли может быть поставлено под сомнение, и ни один богослов в мире не способен опровергнуть, не вступив в противоречие со здравым смыслом, тезис о том, что как всякий человек, на чью жизнь покушаются, вынужден прибегать к любым средствам, помогающим ему защититься, так и любой государь имеет право делать то же самое, дабы не погубить государство.
Добровольные поначалу поступки иной раз становятся вынужденными по мере развития событий; кроме того, никто не может найти ничего предосудительного в союзе, который Ваше Величество поддерживает с голландским народом, делая это не только во исполнение договоров покойного короля, но и из-за того, что Испания будет считаться врагом нашего государства до тех пор, пока удерживает у себя часть исконных французских владений[172]. Ясно, что поскольку причина, приведшая к заключению указанных договоров, продолжает существовать, то и продолжение их действия столь же законно, сколь необходимо.
Фронтиспис книги кардинала Ришельё «Наиболее лёгкий и надёжный способ обратить тех, кто отделился от Церкви» (Париж, 1651)
К. Меллан (1598 – 1688)
Гравюра с портрета работы Ф. де Шампеня с добавлением двух ангелочков, возлагающих на голову кардинала лавровый венец, и заднего плана, на котором изображена осада Ла-Рошели.
Испанцы же никак не могут утверждать, что находятся в сходных обстоятельствах; напротив, их намерения совершенно неправедны, тем более что, вместо того чтобы загладить прежние обиды, нанесённые ими французскому королевству, они день ото дня увеличивают число оных.
Король Испании Филипп IV.
К тому же покойный король заключил союзный договор с голландцами лишь после того, как они образовали отдельное государство[173], и вынудили его к этому нападки, от коих он не мог себя полностью обезопасить. Однако он не стоял ни за их восстанием, ни за объединением их провинций.
Испания не удовольствовалась неоднократным оказанием покровительства гугенотам, поднимавшим мятежи против Ваших предшественников на троне. Она захотела создать их государство в государстве Вашем. Святое рвение подталкивало испанцев к тому, чтобы стать инициаторами столь доброго начинания, и, что всего примечательнее, произошло это безо всякой нужды и оправдания, – разве что таковым может считаться соображение о том, что продолжение прежних захватов и замышление новых совершенно обеляют их действия по той причине, что поскольку ими движут благие намерения, то им одним становится дозволено то, что всем остальным запрещено.
Поскольку я уделил этому предмету больше внимания в другом сочинении[174], оставляю его и возвращаюсь к описанию Ваших дальнейших деяний.
Коварство испанцев побудило их вновь напасть на герцога Мантуанского[175] – в нарушение договоров, заключённых ими с Вашим Величеством. И Вы вторично повели войска в Италию[176], где благодаря милосердию Божию они успешно форсировали реку, на переходе через которую держал оборону герцог Савойский, имевший 14 тыс. пехотинцев и 4 тыс. всадников – вопреки договору[177], который он подписал с Вашим Величеством за год до того, – и взяли Пиньероль[178] на глазах у имперской армии[179], испанцев, герцога Савойского со всеми его силами и в присутствии маркиза де Спинола, одного из величайших полководцев того времени, что придаёт этой победе ещё больший блеск.
Генерал Амброджио ди Филиппе Спинола.
Таким же образом Вы взяли Сузу[180] и одновременно одолели три самые могучие европейские державы, а также чуму, голод и нетерпение французов[181], чему в истории найдётся немного примеров.
