Кончились беспокойные тридцатые годы. Начались сороковые. Сороковые — пороховые, как их назовут потом.

Мирным договором завершилась финская кампания, многие ее участники уже разъехались по домам. Мечтал об этом и старшина второй статьи Платон Ладейников. Но про него, радиста на корабле, словно забыли.

Бежали дни, недели, месяцы… Как-то передали старшине — вызывает командир корабля. «Наконец-то!» — подумал Ладейников. Он так и понял: сейчас командир прикажет сдать дела — и к вечеру на берег, к поезду…

Когда он вошел к командиру, тот отложил газету, велел садиться и почему-то завел разговор о том, что ему, Ладейникову, есть смысл пойти учиться.

— Я так и думаю, товарищ капитан второго ранга. Вернусь домой — и сразу на свой курс…

— Знаю, собираетесь стать инженером, вот и хочу помочь. Понимаете, у нас есть возможность определить вас в Высшее инженерное училище. Что вы на это скажете?

— Я люблю строить, — ответил старшина. — Но военная специальность, как известно…

— Минуточку, — перебил командир. — Не думаете ли вы, что военные лишь разрушают?

— В военное время — да.

— Не совсем так. Разрушая, мы несем что-то качественно новое. Схватка с царизмом, например, привела к Октябрьской революции… Да и в эту, только что завершенную войну мы обезопасили жизнь Ленинграда. Выполнили еще одну важную задачу по охране Родины. И тут без строительства не обойтись. Вы, участник войны, не могли не видеть: часть нашей боевой техники нуждается в обновлении. Будем создавать более мощный флот, неустанно совершенствовать средства обороны. Теперь самое время для решения этой проблемы. Когда будет новая война, никто не знает. Было бы хорошо, если бы ее никогда не было. Немцы, правда, возятся со своей «осью», но с ними у нас вроде все нормально. В общем, решайте сами: дома, окончив институт, вы будете строить города, заводы, фабрики, а здесь — оборонные объекты.

— Лучше на гражданку, товарищ капитан второго ранга. А если что — приду первым!

— Не сомневаюсь. Но вы придете радистом, иной специальности у вас нет. Радисты всегда найдутся, а вот военно-морских инженеров не хватает. Надо готовить. Готовить прежде всего для того, чтобы нас, стариков, заменить. Ведь мы пришли на флот еще при царе… Обдумывая, кого послать на учебу, мы тут с комиссаром посоветовались и решили: вы вполне подходите. И служили прекрасно и сами из рабочего класса. С ответом можете не спешить, еще есть время. Знаю, давно не были на берегу, что поделаешь, обстановка. Так вот, завтра берите увольнительную, погуляйте в городе, подумайте…

Через два дня старшина Ладейников подал рапорт с просьбой направить его в военно-морское училище.

А еще через месяц он написал Галине: «Мечта — стать инженером — сбывается…» И хотя придется строить не дома и не детские ясли, а нечто иное, он понимает — инженер остается инженером, застрельщиком технического прогресса в любом месте. Из письма было видно: Платон рад такому повороту и желает, чтобы этот важный шаг в его жизни поняла и поддержала Галина.

Она не сомневалась, что он станет настоящим военным специалистом. Если морская профессия Платону по душе, то тут ничего не поделаешь: какой смысл становиться поперек дороги? Да и кто она ему?..

Отложив недописанное письмо, смахнула накатившуюся слезу, задумалась: причин для этого много… Но стоит ли переживать, убиваться? Сунула в конверт фотографию, затем небольшой, желтый листок, который приготовила еще вчера, пошла на почту.

…Было хмурое ленинградское утро, когда письмо вручили Платону. Вскрыв его, он сразу обратил внимание на отдельный желтый листок. На листке ни слова, лишь обведены красным карандашом Аленкины ладошки: маленькие, смешные, с растопыренными пальцами. Растроганный, он не мог не показать этот своеобразный «рескрипт» товарищам.

— Вот это подпись — всей пятерней, — дивился курсант Кухарев. — Ну и сынок у тебя!

— Платон — холостяк, — заметил кто-то.

— Да, верно, пока не успел…

— Гм-м… откуда ж сын?

— У меня дочь, — сказал Ладейников и положил на стол фотографию. — Смотрите!

На фотографии молодая белокурая женщина с девочкой на руках. У девочки такие же большие светлые глаза, как у мамы, губы бантиком. На плечах — белая, домашней вязки, пелеринка. Смотрит девочка куда-то в сторону, наверное, туда, откуда должна вылетать птичка.

Друзей больше интересует мать: она слегка улыбается и на щеках у нее — две ямочки.

— Царевна! Где такую нашел?

— Успокойся, там больше нет.

— Нет, ты скажи…

— Вот Фома неверующий! Дай-ка сюда, — отобрал карточку Платон. Но ее опять выхватили.

— Все должны видеть!

Карточка пошла по рукам, курсанты пытались определить, чем занимается возлюбленная Платона, что она конкретно делает.

— Сразу видно — учительница!

— Балерина! — выпалил другой.

— Балерины с детьми не нянчутся — это раз, а второе, в Магнитке оперного театра нет… Не видите: парикмахерша она!

И когда Платон сказал, что Галина — машинист турбины на Центральной электростанции, все ахнули. Не может этого быть. На вид такая хрупкая, и чтоб мужское дело…

В этот вечер в письме Галине он обещал приехать, хотя и сам точно не знал, когда это будет. Его тянуло на Урал к своей синей птице, которую, ну конечно же, поймал, и теперь опасался, как бы не упустить ее. Масла в огонь подлили друзья. «Не жениться на такой — преступление!» Но если подумать, обмозговать — невозможно это. Не положено! Закончит учебу, вот тогда…

И вдруг живо представил, как, став офицером, едет на новое место службы. Его опять, теперь уже с семьей, посылают на Восток. И ничего там, кажется, такого на Востоке нет, а вот тянет, хочется скорее увидеть Курилы, Авачинский вулкан. И еще податься дальше, на север, к Берингову проливу, где одиннадцать месяцев зима, а остальное лето… Говорят, побывав в пустыне, со временем опять потянешься туда. Видимо, так устроен человек. Море — не пустыня, но кто сказал, что оно сулит сладкую жизнь! Красивое с берега — это не то море, которое знают моряки.

И хотя до отъезда еще далеко, да и куда пошлют — неизвестно, Платон мысленно летит в транссибирском экспрессе из Москвы во Владивосток и все показывает жене и дочери примечательные места. Целые сутки тащится экспресс берегом Байкала. Ныряя из одного туннеля в другой, стучит колесами, извивается вьюном. Из окна вагона видны в воде разноцветные камешки, стаи рыб. А когда поезд скрывается в туннеле, Аленка прижимается к нему:

— Опять ночь? — спрашивает она.

— Не бойся. Я с тобой…

Отложив письмо, Платон прислушался к шуму дождя за окном, к глухим, отрывистым ударам грома, и ему почудились… взрывы на горе Магнитной. И опять мысли о Галине, о маленькой Аленке. Перечитал написанное и на обратной, чистой стороне листка добавил:

Галина обычно делилась своей радостью с Розой. Не скрывала от нее ни единого слова из того, что писал Платон. С таким намерением, прихватив его новое послание, и отправилась она вместе с Аленкой на «королевскую виллу».

Сойдя с трамвая, они увидели тополь, посаженный Янкой. Чуть в сторонке — большой серый камень. Но ни калитки, ни самой «виллы» не было. Все разрушено, перевернуто вверх дном. В чем дело?.. Аленка в испуге прижалась к матери: ничего нет.

— Странно, — сказала мать.

Постояв на грядке, где еще недавно росли цветы, и толком ничего не узнав, пошли на первый участок в поликлинику. Розы Павловны на работе не оказалось — ушла к больному.

Взяв Аленку за руку, Галина повела ее назад к трамваю. А вернувшись домой, принялась готовить обед. Не успела однако растопить плиту, как увидела в дверях Розу. Вихрем влетела она в комнату. Поцеловала Аленку, вывалила на стол кучу гостинцев. Схватила за руку Галину, потянула, кружась, на середину комнаты.