— Мало у нас автомашин, чертовски мало! — вздохнул нарком. — Для нашей страны по меньшей мере не хватает миллиона грузовиков. Но где их взять? Идти к дяде Сэму и платить за них золотом? Нет и еще раз нет! Мы, большевики, видим иной выход: скорее завершить строительство завода и как можно больше выпускать металла. При наличии таких ресурсов, как у нас, мы сможем в самые ближайшие годы дать столько автомобилей, тракторов, всяких иных машин, что нам позавидует сама Америка!

И когда в конце беседы спросил насчет спорта, что мешает, чего конкретно недостает, секретарь комсомольской организации Витька Целищев прямо так и сказал: ничто, мол, нам не мешает, все у нас есть, а вот если чего и не хватает, так это — велосипедов.

Нарком улыбнулся, пригладил усы, ну, говорит, хитер ты, комсомольский вожак. Между прочим, скажу, ждал я этого, молодежь-то нынче вон какая пошла! Значит, говорите, нужны велосипеды? Ну что ж, велосипеды не тракторы, намного проще. Тем более, что речь идет о развитии физкультуры и спорта. И велел составить список.

В эту минуту и появился в машинном зале начальник ЦЭС. Увидев наркома, начал извиняться, простите, говорит, Григорий Константинович, мы вас с парадного ждали, а вы, оказывается…

— Это вы меня извините, — перебил нарком. — В следующий раз обязательно к парадному подъеду, но при условии… если дорогу построите.

— Именно так и было! — сказал Порфишка.

— А ты откуда знаешь? — усомнился Платон.

— Как — откуда? Из самых, можно сказать, достоверных источников. Видишь вон внизу парень в белой кепке, это — Аким Громов, старый друг. В тридцатом году сюда вместе ехали. Между прочим, спорили с ним с утра до вечера… толковый мужик! Машинистом турбины стал. Далеко пойдет!..

— Постой, про велосипеды действительно слышал или вместе с Акимом сочинил?

— Комсомольцы не врут!

— Извини, я так… — замялся Платон.

— Наркомтяжпром и вдруг… велосипеды! — рассмеялся Богобоязный. — Брехня это. У него что, делов больше нету? Да и если так, здраво рассудить, откуда у товарища Серго велосипеды? Завод на квартире, что ли?..

— Сказано, маловер! В этом и то сомневаешься. Веломашины не бесплатно. За наличные. А главное, без очереди, как, значит, для ударников… Понял?

— Заткнись! Еще меня учить будешь.

— А если поучишься — что плохого?

— Я с тобой не разговариваю! — огрызнулся Колька. — Тоже мне спец нашелся… бригадир, называется. Да что ты понимаешь в этом деле? Ну, в море плавал, так что ж тут такого. Многие плавали! А вот завод строить, это тебе не на корабле сидеть, на водичку поглядывать. Тут работать надо!

— Уточняю: не пить, а работать.

Богобоязный подскочил, как ужаленный:

— Ты меня видел пьяным? Видел?!.

— Не только я, Дударев, Ригони… Хочешь, сам Кузьмич подтвердит. Думаешь, он не знает, почему ты три дня на работу не выходил? Эх, ты!..

Колька притих. Упоминание имени Кузьмича не сулило ничего хорошего. Кузьмич не только прораб, он — парторг, член горкома партии. У него уже был разговор на эту тему с Колькой. Кузьмич готов был выгнать выпивоху, и лишь острая нехватка рабочей силы заставила его изменить свое намерение. Однако с бригадирства снял, перевел в рядовые каменщики. А на общем собрании заявил, что если Богобоязный опять нарушит дисциплину, то будет переведен в подсобники. Кузьмич попал в самую точку. Ничего так не боялся Колька, как понижения в должности, и в присутствии друзей дал зарок — с этого дня ни грамма. Но не прошло и недели, как он явился на работу с «душком». Кузьмич сдержал слово — перевел его в подсобники. Три долгих месяца Колька работал, как вол, держался, никто ни в чем не мог его упрекнуть. Вот тогда-то, посоветовавшись с коммунистами, прораб снова возвел его в ранг бригадира.

Бригада досталась Кольке самая отсталая. Кузьмич, видимо, специально подобрал такую. Не зря же говорили на собрании — еще одно, последнее испытание. Колька горячо взялся за работу.

Услышав сигнал на обед, Дударев поторопился в столовую: ушел утром не евши, проголодался и теперь готов был проглотить две порции.

Уже более месяца работал он на подъемнике, обслуживал не только свою, но и соседнюю бригаду. Порой у него минуты не было свободной, и он гордился этим. «Вот что значит техника!» Хотя эта техника представляла собой всего-навсего простую лебедку. Загрузив контейнер кирпичом, Порфишка наваливался на рукоятку, начинал с силой вращать ее. Груз медленно поднимался. Наверху каменщики подхватывали контейнер. Начальник лебедки торжествовал: совсем не то, что на «козе»!

Идя в столовую, Дударев рассчитывал и пообедать, и еще раз домашнее задание проштудировать. Тетрадка с заданием всегда при нем. Учиться на вечернем рабфаке нелегко. Да он и не думал о легкости приобретения знаний. Успех в любом деле — это прежде всего труд.

Томящий запах варева ударил в нос, когда он открыл дверь в столовую. Увидев свободное место за столом, Порфирий поторопился занять его. Да и хлопцы довольны: комплект! Сейчас обслужат. Но официантки, мечась по столовой, не подходили к ним. Внимание Порфишки привлекла стена, которую обили кусками крашенного в разные цвета железа, а также фанерой, толем — чем пришлось. Все это приколочено вкривь и вкось — лишь бы дыр не было. Стена напоминала лоскутное одеяло, какие продают на рынке.

— Эклектика, — сказал Порфишка, доставая из кармана карандаш и тетрадку.

— Бурчишь, а что и сам не знаешь, — отозвался сидевший напротив Глазырин. — Что еще придумал, Архимед?

— Эклектика, Троша, — это механическое соединение разновидных начал, точек зрения, взглядов…

— Чепуха! Слушая тебя, совсем ум потеряешь.

— Не бойся, прежде чем потерять, надо его иметь.

— Чего, чего?..

— Потерять, говорю, то, чего нет, невозможно!

— Ладно, хватит мозги сушить! — завертелся на скамье Глазырин. — Нахватался всяких слов, как петух проса. Помолчал бы! — И принялся за бутерброд, который вынул из кармана.

У Порфишки потекли слюнки, он старался не смотреть на Глазырина. Раскрыл тетрадку, сосредоточился, норовя сразу схватить суть задачи.

Обслуживание в столовой было поставлено из рук вон плохо. Как ни старались официантки, а все равно не успевали: в столовой во время обеда всегда толкучка, шум, крик. Иной раз после первого блюда рабочий минут двадцать, а то и более ждал второго. Ресторанная система обслуживания здесь явно не подходила. Это видели все, но как и чем заменить ее, никто не знал.

Молоденькая официантка с подносом в руках, наконец, пробралась к столу.

Выпростав из-под воло́ки[2] ложку (в столовой ложек не давали), Порфишка начал есть:

— А ничего, вкусно.

Опорожнив миску борща, облизал ложку и опять, позабыв про все на свете, склонился над тетрадкой. Ни поднявшийся шум, ни голос официантки — ничто не могло отвлечь его внимания. И уже потом, решив задачу, повернулся — оказывается, за соседним столом уже пообедали. Полистал тетрадку, начал придумывать сложноподчиненные предложения: казалось бы, просто, а, поди ты, сразу не получается.

— Здравствуйте. Как кормят? — неожиданно прозвучало над самым ухом Порфишки.

— Борщ как борщ, — ответил он, не отрываясь от тетрадки, а вот второе… полчаса ждем.

— А почему? Как вы думаете?..

Порфишка поднял голову, чтобы сказать — не мешай — да так и застыл со словом во рту: рядом с ним стоял человек в зеленом френче, которого, кажется, где-то видел. И не то, что растерялся, а как-то погрузился в себя, притих. А тот:

— Где вы учитесь, товарищ?

Лишь теперь дошло до сознания: нарком!.. Дударев встал:

— На втором курсе рабфака.

Орджоникидзе стоял совсем близко, и Порфирий хорошо рассмотрел его: на голове шапка волос, слегка подернутых изморозью. Пышные усы… Нарком тронул его за плечо, спросил где он живет — в бараке или землянке, сам или с семьей. Ответив на вопрос, Порфирий добавил, что в селе у него остался старик отец и что ему одному там трудно, а взять к себе — некуда. Сказал про неурожай в Неклюдовке и о том, что весной от бескормицы подох скот… А тракторов на весь район — раз-два и обчелся. Да и быстро они портятся, «фордзоны»…