Блин.

— Как вы? — спросила меня медик Джулия.

— Нормально.

— Вам действительно нужно сейчас в больницу, чтобы доктор открыл рану и зашил как надо.

— Знаю.

Она свела брови:

— И все равно не поедете?

В голосе слышалось недовольное неодобрение, и я ее могла понять.

— Не могу отпустить их в лес одних.

— Знаете, вот эти маршалы отлично справляются, когда вас нет в городе. Охотятся на вампиров и прочих чудовищ, и делают это хорошо. Пусть они занимаются своим делом, а мы займемся своим и доставим вас в больницу.

Мэтт потянул за края раны.

— Прекратите! — сказала я.

— Простите. Это как в замедленной съемке когда видишь, как цветы распускаются. Ей-богу, прямо на глазах срастаются края. Это потрясающе.

Джулия толкнула его в плечо — очевидно, сильнее, чем казалось, потому что он ойкнул.

— Это живой пациент, Мэтт, а не кадавр на секционном столе.

Он заморгал, глядя на меня, потом смутился.

— Прошу прощения. Я просто...

— Ничего страшного. Вы только меня замотайте до конца охоты.

— Полный идиотизм, — сказала Джулия.

— Полный — у маршала Ньюмэна. До сих пор кровь идет.

— Так и будет кровить, пока не свалится, ответила она с явным отвращением в голосе.

— Наверное. Я хоть не мешаю вам меня перевязать.

— К концу охоты рана у вас закроется. Кровопотеря уже остановлена.

— Тогда просто забинтуйте ее, чтобы я раной ни за что не цепляла.

Она нахмурилась, но достала марлю и начала бинтовать.

— Смотрите, чтобы в рану бинт не попал, — попросила я.

Она подняла глаза:

— Я свое дело знаю.

— Я же не говорю, что это не так. Просто при такой скорости рана может зарасти вокруг марли.

Они оба на меня посмотрели:

— В смысле, ткани смыкаются и срастаются, а бинт остается внутри ? — спросил Мэтт.

— Я такое видала.

— С вами было?

— Нет, с одним моим другом. Он вервольф.

В глазах Мэтта зажегся лихорадочный интерес. Почти заметно было, как под самой поверхностью булькают, закипая, вопросы.

— Все, забинтовали. Распишитесь здесь, что вам предложили поехать в больницу на случай осложнений с вашей рукой. Которые наверняка будут.

Я подписалась и выпрыгнула из машины «скорой».

— Извините, что от меня такие хлопоты.

— Когда тот длинный в лесу свалится, постарайтесь там, чтобы его не съели, — сказала Джулия.

— Постараюсь, — пообещала я, зная, что так и сделаю, но поскольку рука дико болела от быстрого заживления раны, понимала, что носом землю рыть не буду. Ньюмэн позволил Рейборну отговорить себя от перевязки. Я тоже была когда-то желторотой, но не настолько. Может, тут мужские игры, и я никогда не понимала такого уровня идиотизма, или у меня непонимание — чисто женская черта. Рука начала подергиваться — срастающиеся мышцы дрались друг с другом. Такого со мной не случалось после самого первого попадания ликантропии в кровь. Блин, может, Ньюмэн и не единственный дурак в этом коллективе.

Постараюсь сделать так, чтобы его не сожрали.

Блин. 

Ньюмэн таки вырубился, но я проследила, чтобы его не съели. Когда он рухнул, мы были глубоко в лесу, и вел он себя очень неплохо. Я осталась с ним среди колышимых ветром деревьев, а остальные полицейские шли длинной поисковой цепью, но я видела, как они растянулись вдоль дороги, и была уверена, что никаких монстров тут не найти. Арлекины сбежали. Либо они, стараясь сохранить свое существование в тайне, избегали такого большого количества полицейских, либо они не ожидали, что у Эдуарда найдется при себе ракета, и теперь отступили, чтобы пересмотреть свои планы. Я думаю, что они недооценили нас обоих — да черт побери, нас всех.

Я посмотрела на лежащего Ньюмэна. Детектив Лоренцо пиджаком зажимал его рану, стараясь уменьшить кровотечение, а куртку надел, чтобы видна была надпись «Полиция», а еще потому что холодно. У меня пальцы от холода онемели. «Холодная летняя ночь» — разве это не оксюморон?

Детектив Джейн Ставрос, напарница Лоренцо, вместе со мной охраняла этих двоих — потерявшего сознания и склонившегося над ним.

Полицейская ветровка болталась на тощей Ставрос колоколом. Из-под ветровки выглядывал черный брючный костюм, дешевый и слишком на нее большой. Роста она была не меньше пяти футов десяти дюймов в удобных и уродливых черных туфлях. Будь она одета получше, я бы приняла ее за профессиональную модель, но для своего сложения она слишком уж была худа, так что выглядела голодающей, и все выпуклости тела съела диета — женщина выглядела как мужчина. Прямые темно-каштановые волосы убраны в хвост на затылке. Некоторые женщины на этой работе стараются одеваться, как мужчины, чтобы быть своими, не показывать, что они женщины. Я не встречала женщин, достаточно долго прослуживших, чтобы заработать значок детектива, и продолжающих придерживаться такой крайности. Может, она только что произведена в детективы, а это возвращает иногда к старым проблемам. Но она не только была одета в мужские шмотки — она была одета неаккуратно, будто ее резко разбудили и она впопыхах надела чужое. Все на ней сидело неправильно, будто и кожа на ней не своя.

Но пистолет она держала так, что сомнений в ее квалификации не возникало, и она всматривалась в темноту за спиной напарника. Ничего она не сделала такого, что ухудшило бы мое о ней мнение, разве что слишком уж старалась вести себя по-мужски, но кто я такая, чтобы ее за это судить? Однако она создавала впечатление голодающей, которой никогда не доставалось вдоволь. Вдоволь любви, вдоволь еды, ничего, что стоит получать на этом свете. Темным облаком висел вокруг нее ореол тяжелой усталости, изможденности. Интересное сочетание пресыщенности жизнью, которая бывает у копов с десятилетним стажем, и нервозности, которая к этому времени обычно уже проходит. Будто она все уже видела, и это не наскучило ей, а испугало.

Эдуард ушел вперед вместе с цепью, желая, чтобы кто-то из нас двоих там был, а у меня рука была не очень мной довольна. Правая, стрелковая, она дергалась от сверхбыстрого заживления, и стрелять во что бы то ни было не могла. Именно на такой случай я и отрабатывала стрельбу левой. Получалось далеко не так хорошо, как правой, но лучше, чем у среднего стрелка, и этого должно было хватить — все равно ничего другого нет. Я уже забыла, как это больно — когда мускулы дерутся друг с другом, будто в руке идет междоусобная война. Небольшой секс мог бы это предотвратить, но я была упряма, и вмешался еще красный тигр — арлекин, однако нечего было откладывать питание со дня на день. Это было глупо, но после Сиэтла никого не было, чтобы напитать ardeur. Ну, о'кей: никого, с кем бы я хотела это сделать. Вот я и расплачивалась за свое правило: без незнакомых. Рука так дергалась, что даже не помогала держать «МП-5» на изготовку.

— Что у тебя с рукой? — спросила Ставрос.

— Заживает быстрее, чем мышцы могут выдержать.

Она посмотрела на меня недоверчиво — в предрассветной бледности я сумела разглядеть выражение лица.

— Тебе больнее, чем ты показываешь, Блейк, — сказал Лоренцо.

Я пожала плечами, стараясь дышать сквозь боль в охваченной войной руке.

Из леса тяжелым шагом вышел Рейборн:

— Блейк, их здесь нет.

— Похоже на то.

Он закинул винтовку на плечо, ствол смотрел в небо.

— Такое подергивание означает повреждение нервов. Когда Ньюмэна повезут в больницу, вам надо будет ехать с ними.

— Вы запугали Ньюмэна так, что он рухнул от потери крови, а меня отсылаете в больницу? С чего бы это? Чтобы потом сказать: «Да ну, слабачка. Девчонка»?

В холодном свете восхода я смотрела в лицо Рейборна и не могла прочитать, что на нем написано. Он смотрел на мою руку, а она дергалась в танце мышц. От боли отключались мозги, и только гордость помогала мне удержаться от тихих стонов. Или громких воплей.

— Я не знал, что вы так серьезно ранены, Блейк.

— Вы не спрашивали.