—
Но мы приехали на осмотр места преступления, — продолжал он, — так что это и будем делать.
Я вздохнула, расправила плечи, перестала кутаться в тонкую ветровку.
—
Отчасти потому, что мы знаем слишком много того, что другим полицейским тоже надо бы знать.
—
Мы это устаканили, Анита. Они... те, кого нельзя назвать... — Он передернулся. — До чего ж противно, что даже вслух нельзя сказать. Как будто мы в книжке про Гарри Поттера. «Тот-кого-нельзя-называть».
—
Ты знаешь условие, Эдуард. Если произнести их имя без их приглашения, они откроют на тебя охоту и убьют. Если сказать это имя другим полицейским, все, кто его слышал и говорил, будут найдены и истреблены без пощады.Не знаю, как ты, но эти ребята свое дело знают до жути и вроде бы современную судебную медицину тоже знают.
—
Они все в плащах, перчатках и в капюшонах, закрывающих волосы, Анита. Этот наряд, который скрывает их от других... от их собратьев, помогает им не оставлять следов для судебной медицины.
—
Тоже верно.
— И те из как-ни-назови, что на твоей стороне, лиц других коллег тоже не знают. Они встречаются в масках, как террористическая ячейка, и могут, если надо, шпионить друг за другом.
—
Так что мы не знаем лиц, которые могли бы описать, не знаем имен, кроме кличек, соответствующих маскам на лицах.
—
Вряд ли убийцы такого класса ходят в деловом районе Такомы в венецианских масках, так что нам и маски с кличками бесполезны.
—
В общем, — сказала я, — мы знаем все — и ничего полезного.
—
Если бы я взял контракт на королеву вампиров, она бы сейчас была мертва.
—
Или ты, а я бы объясняла Питеру, почему он своего второго отца тоже потерял.
Эдуард посмотрел на меня своим тяжелым холодным взглядом:
—
Ты знаешь, насколько я владею своей профессией.
У меня годы тренировки по умению выдерживать этот взгляд. Вот я и выдержала.
—
Ты не понимаешь, Эдуард. Она — тьма, сама ночь, ставшая живой.
—
Я не ограничился бы тем, что взорвал ее тело и объявил бы работу законченной. Нечто настолько сверхъестественное нельзя убить навсегда, не включив магию.
—
И что — ты взял бы с собой колдуна или ведьму?
—
Нет. Но обратился бы кому-нибудь из них за амулетами, заговоренным или благословенным оружием, что-то в этом роде. Профессионалы, которых нанял совет вампиров, чтобы ее убить, считали ее ординарной целью, и вот потому-то мы теперь завязли в том, в чем завязли.
С этим не поспоришь—что правда, то правда. «Арлекин» тысячи лет был законом совета вампиров в Европе, но изначально он существовал как стража их темной королевы. Половина его состава порвала с советом вампиров и снова подчиняется приказам Матери Всей Тьмы.
—
Они считали, что огонь ее уничтожит, — сказала я.
—
Ты бы тоже такое предположила?
Я подумала и ответила:
—
Нет.
—
А что бы сделала ты?
—
Я бы обвешалась освященными предметами, еще больше их накидала на тело, в котором она в тот момент находится, чтобы дух не мог его покинуть, отрезала голову и вырезала сердце, потом бы по отдельности сожгла их в пепел, а потом пепел от тела, от сердца и от головы развеяла над тремя несообщающимися реками.
—
А если над одной и той же — ты думаешь, она бы вернулась?
Я пожала плечами:
—
Она пережила полное уничтожение тела огнем и смогла выслать свой дух на захват тел других членов совета вампиров. Я бы не исключала никакой возможности.
—
Так что если даже мы найдем Морт д'Амура, Любовника Смерти, она просто перепрыгнет в другого хозяина?
—
Она умеет выживать в виде духа без тела, Эдуард. Я не уверена, что ее вообще можно убить.
— Все смертно, Анита. Даже вселенная в конце концов умрет.
— То, что случится через пять миллиардов лет, Эдуард, меня не парит. Вселенная пусть сама о себе заботится. А вот как нам прекратить убийства ни в чем не повинных граждан—тигров-оборотней? И вообще — как нам ее остановить?
—
Некромант у нас ты, а я всего лишь скромный убийца.
—
То есть ты тоже этого не знаешь.
— А почему не знает твой бойфренд? Жан-Клод— Мастер Города Сент-Луиса, и оставшиеся в Европе структуры власти хотят сделать его главой нового совета вампиров в Штатах. Почему все эти вампиры и прочие оборотни, с которыми ты общаешься, не помогут это прекратить?
—
Наши... кто бы они ни были, за этими ребятами охотятся. Выезжают, как только услышат о телах, ноони отстают от нас, Эдуард. В трех последних городах мы первыми оказывались на месте.
—
Для противоестественных созданий, которые считаются лучшими шпионами и убийцами всех времен и народов, они очень мало делают полезного.
—
Так и мы немногим лучше.
—
Значит, вампиры нам не помогут. Мы копы, так давай будем копами.
—
Что это значит?
—
Работаем на месте преступления. Здесь совершено убийство. Здесь мы можем узнать об этих сволочах что-то новое. Не легенды, а что они делали несколько часов назад. И это может нам помочь их поймать.
—
Ты в это правда веришь?
—
Должен верить, да и ты тоже.
Я сделала глубокий вдох — и тут же об этом пожалела. В воздухе стоял едва заметный едкий запах, потому что мы находились возле тела. Смерть не чиста, не аккуратна и не привлекательна. Когда чье-то тело выполняет все свои функции одновременно и в последний раз, пахнет сельскимсортиром.
—
Ладно, — сказала я и присела возле тела на цыпочках. Заставила себя смотреть на тело, смотреть всерьез. — Тело расчленено малым числом разрезов, очень эффективно и аккуратно.
—
Зачем тогда рвать тело на куски?
—
Потому что им так хотелось, а силы на это хватает, — ответила я.
—
Сама знаешь, что ответ звучит не так. Попробуй еще раз.
Он стоял надо мной, и впервые за долгое время я себя почувствовала неопытным новичком, а он сновастал моим ментором и учил меня, как убивать монстров. Очень немного есть на планете жителей, от которых я готова терпеть такое отношение. Один из них — Эдуард.
—
Они хотели, чтобы тела соответствовали прежним, хотя бы с виду. Чтобы полиция решила, что это дело рук тех же убийц.
—
А это не так, — ответил Эдуард.
—
Первое и третье тело — растерзаны. В буквальном смысле слова разорваны на части. Внутренности повсюду. Как будто работал озверевший киллер и при нем, быть может, организованный партнер, направляющий его или управляющий им. Здесь же все организованно. Он или они выполнили убийства так, как им сказали, под стать первому, но не вложили в него душу.
—
Что ты имеешь в виду?
—
Это хладнокровное убийство, каким было второе. А в остальных двух случаях убийце оно было в радость.
Он тоже присел на корточки.
—
Я убиваю чисто и аккуратно, но мне моя работа тоже в радость.
—
Тебя радует, когда удается твой план, когда ты оказываешься быстрее, сильнее, во всем лучше, чем тот, за кем ты охотишься. Но приносит ли тебе радость сам процесс убийства?
—
Да, — ответил он, глядя при этом на тело.
А я рассматривала его профиль и спросила его о том, о чем не спрашивала никогда:
—
И что тебе в этом процессе нравится?
Он повернулся, посмотрел светлыми глазами, такими светлыми, что голубизна их оказалась сероватой.
Когда его глаза светлели до холода зимнего неба, это никогда не предвещало хорошего.
—
Люблю смотреть, как свет гаснет у них в глазах, — сказал он, и голос был таким же холодным и бесстрастным, как глаза.
Я этот леденящий взгляд выдержала и ответила:
—
Потому-то ты и любишь убивать лицом к лицу.
Эдуард кивнул, все еще не отводя ледяных глаз.
Что у меня отражалось на лице, я не знаю. Когда-то, в начале, он был моим учителем, а потом выдал мне комплимент, лучше которого быть не может, — несколько лет назад сказал мне, что ему хотелось бы узнать, кто из нас лучший в профессии. Он уже не был в этом уверен, и ему приходила в голову фантазия, как мы охотимся друг за другом, чтобы решить этот спор раз и навсегда. Когда он это сказал впервые, я была убеждена, что погибла бы при этом я. Сейчас я уже не была так уверена — может, я и победила бы. А потом позвонила бы Донне и детям и сказала бы... что же сказала бы? Что у них больше нет семьи, так как мы с Эдуардом разобрались, кто из нас круче мужик, и это оказалась я?