Первоприс.: Я должен предупредить вас, что я не могу допустить в ваших объяснениях таких выражений, которые полны неуважения к существующему порядку управления и к власти, законом установленной. Вы можете высказать ваши убеждения, не согласные с законом, но высказывайте их в такой форме, которая дала бы возможность вас выслушать.

Подс. Желябов: Я это признаю. Как человек, из народа вышедший, для народа работавший, я так понимал выгоду от политической борьбы.

Первоприс.: Для суда не нужно знать теорий, суду нужно знать ваше личное отношение к делу, личное отношение к той партии, к которой вы принадлежите. Вы, например, говоря об организации, совершенно правильно заметили, что для определения роли каждого из обвиняемых может иметь значение разъяснение организации, и вот в этих пределах суд выслушивает ваше объяснение. Теоретические же воззрения не могут быть предметом объяснений на суде.

Подс. Желябов: Совершенно верно. Я мог бы держаться в таких рамках и к ним возвращусь.

Затем подсудимый вошел в подробное объяснение существующей будто бы организации тайного общества, основанной на подчинении младших кружков старшим, сходящимся в центральный. После чего Желябов продолжал: «Перехожу к моей роли в настоящем деле. Я несколько раз участвовал в подобных предприятиях и заслужил доверие центроисполнительного комитета, и вот на этом основании мне в этом предприятии была отведена роль организатора одной из частей предприятия. Предприятие это распадается на подкоп и на нападение с метательными снарядами, и вот нападение с метательными снарядами Исполнительным комитетом поручено было организовать мне, причем Исполнительный комитет указал мне, что добровольцев, изъявивших согласие идти на самопожертвование, лишь бы цель была достигнута, было всего 47 человек, из них 19, обусловливавших свое участие вместе с опытным в таком деле человеком, остальные выразили безусловное согласие. Из этой категории лиц мне было предоставлено выбрать себе сотоварищей и действовать с ними с метательными снарядами, чем я и занимался, руководствуясь соображениями не наибольшей их пригодности, как говорится в обвинительном акте, — я к этому еще возвращусь, — а другими соображениями».

Первоприс.: Считаю необходимым вас предупредить, дабы не было усложнения дела: вы не должны теперь предъявлять объяснения по существу обвинительного акта, на это будет целое судебное следствие.

Подсуд. Желябов: Я не буду возражать против обвинительного акта. Чтобы поскорее кончить с этим вопросом, я скажу, что я подобрал нужное количество лиц, и замечу здесь, что количество было уже намечено Исполнительным комитетом, а моя обязанность состояла в том, чтобы выбрать из числа этих лиц сотоварищей и представить об этом Комитету на утверждение. Когда было утверждено, я вместе с этими лицами приступил к исполнению. Я для нападения с метательными снарядами пригласил к себе единственно Рысакова, отношения же мои к Михайлову я выясню впоследствии, теперь же я утверждаю, что Михайлов, если, по словам Рысакова, и имел какое-нибудь отношение к делу, то делал это без моего ведома, после моего ареста, и, во всяком случае, это такой шаг, который в организаторском отношении считается преступлением. Теперь о подкопе. Совершенно верно сказал Рысаков, что он ничего не знал о подкопе; это так и должно быть, потому что подкоп велся, в интересах предосторожности, совершенно отдельно от нападения с метательными снарядами. Собственно нападавшие могли знать о подкопе, могли участвовать в нем, но только в том случае, если группа, ведшая подкоп, оказывала им доверие, — это их частное соглашение. Скажу от себя, что Рысакова из участников подкопа, которых я не стану называть, никто не знал, и, оставляя на мою ответственность привлечение того или другого деятеля в качестве метальщика, они бы, конечно, никогда не допустили, чтобы неизвестный человек принял участие в подкопе. Если это можно сказать относительно Рысакова, то то же самое относится и еще с большим основанием к Михайлову, который о подкопе не мог знать ровно ничего: это было бы младенчеством в революционном ведении дела, а мы уже кое-что пережили. Для того, чтобы мой ответ на обвинение, изложенное в обвинительном акте, был определеннее, я теперь возвращусь к самой формулировке обвинительного акта. Я не признаю себя виновным в принадлежности к тайному обществу, состоящему из 6 человек и нескольких других, так как сообщества здесь нет. Здесь подбор лиц совершенно случайных, производившийся по мере ареста лиц и по некоторым другим обстоятельствам. Некоторые из этих лиц принимали самое деятельное участие и играли видную роль в революционных делах по различным отраслям, но они не составляют сообщества по данному предприятию. Михайлов этому делу человек совершенно посторонний. Рысаков свои отношения к организации определил верно: он состоял членом агитационной рабочей группы, которая относилась к Исполнительному комитету как его разветвление, как одна из отраслей. Данные обвиняемые обвиняются в устройстве подкопа на Малой Садовой<…>

Печатается по: Коваленский М. Русская революция в судебных процессах и мемуарах. Кн. 3. М, 1924, с. 65–67.

Подсуд, Желябов (не пожелавший иметь защитника): Гг. судьи! Дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г. прокурор основывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г. прокурора утверждать, что мы не признаем государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих, говорю, что мы государственники, не анархисты. Анархисты — это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу ли я касаться принципиальной стороны дела или нет?

Первоприсут.: Нет! Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорской властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.

Подсуд. Желябов: Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средство для достижения такого строя мы рекомендуем очень определенное учреждение. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…

Первоприсутств.: Я должен вас остановить. Пользуясь правом возражать против обвинения, вы излагаете теоретические воззрения. Я заявляю вам, что Особое присутствие будет иметь в виду все те сочинения, брошюры и издания, на которые стороны указывали; но выслушивание теоретических рассуждений о достоинствах того или другого государственного и экономического строя оно не считает своею обязанностью, полагая, что не в этом состоит задача суда.

Подсуд. Желябов: Я в своем заявлении говорил и от прокурора слышал, что наше преступление — событие 1 марта нужно рассматривать как событие историческое, что это не факт, а история. И совершенно верно… Я согласен совершенно с прокурором и думаю, что всякий согласится, что этот факт нельзя рассматривать особняком, а что его нужно рассматривать в связи с другими фактами, в которых проявилась деятельность партии.

Первоприсутств.: Злодеяние 1 марта — факт, действительно принадлежащий истории, но суд не может заниматься оценкой ужасного события с этой стороны; нам необходимо знать ваше личное в нем участие, поэтому о вашем к нему отношении, и только о вашем, можете вы давать объяснения.