После окончания опроса (худо-бедно злополучную кишку нашли) мы пошли смотреть труп. Золотухин вручил мне ключи и сказал закрыть кабинет. Естественно, меня переклинивало от счастья!

Анатомичка находилась на первом этаже. Несколько столов, накрытых целлофаном. На одном из них лежал явно старенький замученный труп. Это был мужчина серо-желтого цвета с откинутыми ребрами и вскрытой брюшной полостью. Череп так же был вскрыт. Ноги и руки отсутствовали. В брюшной полости можно было различить множество органов, и тут уже все кишки находились на своем месте. Остро пахло формалином, слезились глаза. Я обосновалась рядом с Золотком, справа от него и стала слушать. Он рассказывал о брюшине и в целом о пищеварительной системе.

— Какие есть положения червеобразного отростка? — Тишина, разговаривать с ним никто не торопился. А он ведь говорило обратить на это внимание!

— Медиальное! — Я не сразу сообразила, что открыла рот. Анатом посмотрел на меня с радостью, что хоть кто-то снизошел до контакта.

— Еще?

— Ректроцекальное.

— И последнее?

— Ретроперитонельаное.

— Отлично. — Его одобряющий взгляд. Я там чуть на труп от счастья не завалилась.

На все вопросы по трупу я отвечала правильно. Здорово! Я радовалась сама себе, работе своей головы, которая, как оказалось, может соображать и в его присутствии. Задавая вопрос, он сразу поворачивался ко мне, словно вся его речь была только для меня одной. Наверх я просто летела, хоть и старалась не терять любимую немного сутулую фигурку из вида. Мне нравилось его астеничное телосложение, худой, высокий, четкий и последовательный. Никогда не кричит и не унижает — само спокойствие!

Я открыла учебную комнату, одногруппники стали заползать. Встретилась глазами с Беллой. Она не выразила никаких чувств, просто посмотрела на меня, я почувствовала боль. Ее, затем свою. Все в жизни можно объяснить. Поступок Беллы тоже, наверняка, поддавался какому-то логическому объяснению. Мне было плохо без нее, без ее шуточек и пошлостей, но я не могла просто так спустить дело на тормозах. Стоило мне подумать о примирении, как меня начинало подташнивать. Я бросила в мусорку покрытые формалином перчатки, мы успели поковыряться в трупе, найти вход в сальниковую сумку и «покрутить там пальчиками», и вышла в коридор. Два шага влево, два вперед, и вот я уже перед дверью его кабинета, стучу и вхожу.

— Михал Иваныч! — Он поворачивается, и я протягиваю ему ключи. У него теплая рука. Вот бы стоять там всю пару и смотреть на него…

Он кивнул и положил ключи на стол. Я внимательно проследила манипуляцию, бросила на него последний голодный взгляд и уже собиралась выйти.

— Вы неплохо справляетесь. — Он с полуулыбкой смотрел мне в лицо. Руки сложены в районе солнечного сплетения в легкий замок. — Вам бы только практику немного подтянуть.

— Жаль, препаратов дома нет. — Живо откликнулась я. Он улыбнулся куда-то в сторону.

Я поняла, что мне пора идти. Одногруппники уже собрали сумки. Некоторые быстрые выбегали в коридор. Первой выбежала наша активная девочка — Серафима. Она чуть не врезалась в Золотко.

— Куда? — Услышала я. — Пара еще не закончилась!

Мы сидели, он успел опросить еще троих человек. А я думала. «Только практику подтянуть». Сколько всего я хотела и могла прочитать в этой фразе! И почему я не такая предприимчивая, как некоторые девицы? Почему не додумалась попросить его позаниматься со мной? Может, он того и добивался. Чтобы я напросилась на допы, а там…

Я живо представила, как он говорит мне, что анатомию нужно учить на практике, и сейчас он все мне покажет… я выдохнула. Как же так?! Может, еще не поздно?

Объявив, что нам нужно сделать дома, анатом отпустил нас. Я специально замешкалась. Сказала Полине, чтобы шла. Во мне копошилось нечто опасное и вредное. Я хотела зайти к нему в кабинет, спросить что-нибудь… о препаровке могу уточнить! Точно! Или о допах узнать. Сердце забилось где-то в горле. Я вновь оказалась перед его кабинетом. Два удара пульса, три в дверь, и я вхожу.

Наверное, я не особенно старалась привлечь внимание к своей персоне, потому что Золотухин не обернулся. Он был занят своими делами. Когда я зашла, он снимал халат. Белая хлопковая ткань соскользнула с плеч, он поймал ее на уровне запястья, осторожно стаскивая рукава с манжет шелковой рубашки. Затем стал методично сворачивать халат и укладывать его в пакет. Я помялась. Мне напомнить, точнее, сообщить, о своем присутствии, или просто наблюдать? Что-то пританцовывало в груди. Как это классно смотрелось. Видимо, почувствовав мой наслаждающийся взгляд, он повернул голову. В глазах только на миг мелькнуло удивление и тут же погасло. Он вообще производил впечатление толстокожего слона, непробиваемого ничем. Он мог спокойно сидеть на паре, окруженный орущими студентами и спокойно к этому относиться. Возможно, отключал звук в слуховом аппарате и мечтал о домашнем уюте, котлетках по-киевски и диване. Хотя я могу быть и неправа. Закрытый человек, мало ли, что у него в голове! Я замечала, что он много наблюдает. Смотрит на студентов, о чем-то размышляет и почти не озвучивает свои выводы.

Я так и стояла с приоткрытыми губами, восторженными глазами, с примесью непонятной мне самой страсти и фанатизма и чуть сведенными ногами.

— Вы что-то хотели?

Мое чувство самоконтроля итак весело на волоске от смерти. Я представляла, как после халата на пол полетит рубашка, его выглаженные черные брюки, моя нежно-розовая блузка и серая юбка. Мне ужасно захотелось закрутить на палец игриво сделанный подростковый хвостик. Но это ушло на периферию, когда я услышала его голос, такой чувственный даже сейчас…

Разум долго боролся за власть с эмоциями. Однако они всегда выигрывали, было в них нечто такое, чего не понять холодной и расчетливой логике. Кашу, конечно, потом разгребать последней, но кого это волнует? Если совсем образно, то сейчас сердце нахально столкнуло с коня мозг, запрыгнуло туда и шпорами ударило по бокам лошади.

Золотухин чуть приподнял брови, пытаясь понять, в состоянии ли я адекватно контактировать с окружающим миром. Мои ватные ноги получили хорошего пинка от сердца — теперь оно управляло всеми нервами организма. Я сделала пару широких шагов, пересекая комнату. Он не двигался, просто с легким удивлением смотрел на меня. Руки взметнулись вверх, я с легким ударом прильнула к нему, оплела руками шею и почти вслепую нашла губы. В мозг ударила вспышка, все засветилось, как на плохо сделанной фотографии. Золотухин отшатнулся, совершенно ничего не понимая. На поцелуй он, естественно, ответить не мог, так как находился в состоянии шока. Он запутался в моих ногах, приобнял меня за талию, чтобы не упасть. Однако попытка не удалась. Еще шаг назад, мы повалились на диван, он сел, мне вновь перемешало все в голове. Я отодвинула голову, взглянула в его округлившиеся лазурные глаза и поцеловала еще раз мягкие, несопротивляющиеся губы. Моего веса хватило, чтобы завалить его на диван на спину, да еще и в очень неудобное положение. Мой локоть застрял между его телом и спинкой дивана, одно колено зафиксировалось примерно там же, а второе — между его бедер — опасное положение. Я прижала одну из его рук, она осталась на мне, а вторая легла на спину, причем никак не могла найти удобного положения. Когда я заканчивала поцелуй, мне показалось, что его губы все-таки сомкнулись, толи, желая ответить, толи, наоборот закрывая мне дорогу. Я закрыла глаза и выдохнула. Мне так хотелось почувствовать, что ему так же хорошо, как и мне, что еще немного, и все пойдет по накатанной. Я мечтала ощутить его желание стать моим, правда, колено не самая чувствительная часть тела. Пока я парила на облаках, он попытался ухватиться рукой за стоящий рядом стол:

— Что это? — Сдавленно проговорил он, тщетно пытаясь приподняться. Я словно закрыла его в бутылке и сейчас была пробкой. — Прекратите, прошу вас!

Я посмотрела ему в лицо и испугалась. Испугалась, прежде всего, его страха. Он смотрел на меня и не узнавал ту девочку, что была такой милой и тихой на парах, а теперь лежала на нем, требуя ответных ласк. Мозг постарался потеснить эмоции. Я часто дышала, не зная, что мне теперь делать. Мне хотелось вновь поцеловать его.