Даже здесь бабка мгновенно заснула. Мизинчик достала из сумки «Очерки» и прижала к груди, пытаясь вновь пережить тот миг, когда Нимиш схватил ее за руку и дал эту книгу. Мизинчик раскрыла ее на одной из закладок. «Как-то раз Бинда обратила взор к звездам, пересчитала их и показала на самую яркую: «Это моя мама…» И тогда я поняла, что, если мать призывает к себе Господь, она превращается в звезду и по-прежнему присматривает с вышины за своими детьми».

У Мизинчика подступил комок к горлу.

Он все понял.

Хоть и не полюбит ее никогда.

Вечером Маджи и Мизинчик гуляли в тени джамболанов[133]. Созревая, овальные розовые ягоды становились малиново-черными, и тогда их срывали. Вскоре язык у Мизинчика окрасился темным фиолетом.

— Сушеный джамболан очень помогает пищеварению, — сказала Маджи, гладя Мизинчика по голове.

Внучка подняла глаза на бабку. Ее обычно суровый рот растянулся в полуулыбке.

— В горах хорошо, — вздохнула бабка.

— Маджи, — робко начала Мизинчик, — я видела девушку на вокзале в Бомбее. По-моему, я узнала ее.

— Школьная подружка? Тебе нужно чаще встречаться с подругами.

— Нет, старше, возможно, даже замужняя. Но я не знаю, как ее зовут. Я могу тебе ее описать.

— Гм. — Маджи поглядела на деревья. — Я рассказывала тебе историю про обезьяну и дерево джамболан.?

Мизинчик вздохнула. Маджи тщательно упорядочивала свое общение, и оно всегда было односторонним: молитвы к богам, приказания слугам, замечания Савите, советы Джагиндеру, рассказы из санскритского эпоса или басни о животных из «Панчатантры»[134] — Мизинчику и ее двоюродным братьям. Каждая древняя история поучала, загадочно соотносясь с их нынешней жизнью.

— На дереве джамболан жила обезьяна, — воодушевилась Маджи. — И все бы хорошо, да только не было у нее друзей…

Она посмотрела на Мизинчика: внимательно ли слушает.

— Маджи, — перебила внучка, — как ты привезла меня в Бомбей? Ты никогда не рассказывала. Я хочу знать.

Маджи глубоко вздохнула.

— Когда я приехала к твоему отцу, — наконец сказала она, — ты горько плакала. Лежала на кроватке и жмурилась, крепко сжимая кулачки и широко раскрыв рот…

Она не рассказала, что крошечное личико, складочки на шее, локотках, запястьях и коленках все были усеяны красными прыщиками, из которых сочился гной, словно все тело обливалось слезами.

Тогда Маджи опустила ладонь на головку младенца и ощутила в нем милость Божью. Дитя, прекрасное маленькое дитятко. Она расплакалась от избытка чувств.

«Чем вы ее лечите?» — спросила Маджи зятя. На врача денег не хватало, и малышку отмачивали в ведре с водой, куда добавляли карболки.

«Девочка заболела сразу после смерти Ямуны». Назвав имя жены, он вновь разрыдался.

— Я помассировала тебя, а потом искупала в отваре из листьев нима. — Маджи брела по тропинке, растаптывая перезрелые ягоды…

…Она вошла в кухоньку, зачерпнула воды из глиняного сосуда и помыла руки над низкой раковиной. Маджи немного успокоило то, что ее дочь никогда не жила в этой холодной темной квартире. У стены стоял мешок грубой краснозерной пшеницы из Америки — дешевле местной индийской атты. На столе — полупустая банка с вегетарианским гхи[135]». Маджи открыла круглую жестянку с плотной крышкой, лежавшую рядом с плитой, и набрала стальную чашку куркумы. Смешав ее с последними остатками нутовой муки, подлила воды и замесила густое тесто.

Потрясенные отец и бабка Мизинчика наблюдали за ней. Кто эта женщина, которая ввалилась к ним, словно к себе домой? После смерти Ямуны Маджи поддерживала с ними очень слабую, зыбкую связь, и от ее своеволия они онемели.

Мизинчик словно взывала о срочной помощи.

Маджи уселась на кровать, сняла с внучки пеленку и подгузник. Затем прижала голенького ребенка к груди. Мизинчик перестала плакать. Глаза ее раскрылись, и она заглянула бабушке в лицо.

«Я с тобой, — прошептала Маджи. — Больше не надо плакать».

Она положила Мизинчика на простынку и, обмакнув пальцы в тесто, бережно втирала желтую массу в кожу…

— Потом я тебя обняла, и мы обе уснули.

— Но как тебе удалось меня забрать? — спросила Мизинчик. — Разве папа не удерживал меня?

Маджи вздохнула…

…Она заночевала, объявив, что завтра утром уедет и возьмет с собой Мизинчика.

«Да у вас совесть есть? — заворчала другая бабка, собравшись с мужеством. — Вы потеряли дочь, и мы вас уважили, но это… это уже черт знает что!»

Маджи оставалась невозмутимой:

«Ребенку нужен уход, а здесь его нет. Я о ней позабочусь».

«От вас ей ничего не нужно! — завопила старуха и, сграбастав младенца, крепко прижала его к себе. — Мы никогда на такое не пойдем».

Мизинчик захныкала.

«Прошу вас, перестаньте!» — воскликнул отец. Он столько всего потерял за последние недели — дом, работу, достаток, жену. Как ему отдать еще и ребенка? Но он знал, что Маджи позаботится о девочке, та получит наилучшее образование и выйдет замуж за хорошего парня из культурной, обеспеченной семьи. Всего этого сам он никогда ей не даст. Маджи обеспечит Мизинчику будущее. Разве он не отпустит девочку ради ее же блага?

«Я доверила тебе свою дочь, — твердо сказала Маджи. — Теперь доверь мне свою».

«Не выманивайте у меня внучку!»

«Она не будет нуждаться ни в чем, — парировала Маджи, озарив квартиру своей обаятельной улыбкой, а затем, словно выкладывая последний козырь, добавила: — Я и вам помогу. Обустрою вас. Денег вышлю».

Отец Мизинчика молчал, обдумывая эту сделку: единственный ребенок — и такие необходимые деньги. Как ни крути, обмен неравноценный. Он дотронулся до Мизинчика, поразительно похожую на Ямуну с ее длинными ресницами и тонким носом.

«Ладно. — Его практичная мать передала Мизинчика Маджи. — Пока что выкупите фабрику, а впредь платите нам десять тысяч рупий в год».

«Нет. — Отцу Мизинчика стало стыдно, что он до такого докатился, ведь он сын одного из самых уважаемых бизнесменов Лахора! — Нет, так не годится! Дело же не в деньгах!»

Он протянул руки к дочери.

«Снова женишься, дети пойдут, — буднично сказала мать. — Деньги никогда не лишние».

Маджи скрипнула зубами: потеря дочери вспомнилась так остро, что сперло дыхание. Как легко они изгнали ее из сердца и своего дома!

«Переведу деньги почтой сразу, как только вернусь».

Затем, даже не удостоив их взглядом, она отвернулась и вышла с Мизинчиком на дневной свет. Ее чаппалы подняли облако пыли, которое окутало обеих, словно сплавляя их воедино. Осколки двух биографий неожиданно стали одним целым.

— Твой папа тебя удерживал, бэти, — сказала Маджи после долгой паузы. — Он очень хотел тебя удержать, но понимал, что у меня тебе будет лучше. Ради твоего же блага он тебя и отпустил.

В ту ночь Мизинчику снилось, что она ныряет в водопад посреди буйной зелени махабалешварских каньонов, в ушах ревела ледяная вода. В следующий миг она уже плыла в лодке по озеру Венна, мимо туристов, а Маджи напряженно гребла к дальним берегам. Вода была мутная, зеленые растения грозно раскачивались у самой поверхности, колючие листья тянулись к Мизинчику. Лодка бешено закачалась, и Мизинчик упала. С минуту — ни единого звука, лишь тягучая, томительная глухота. Затем Мизинчик всплыла и стала хватать ртом воздух. Вдруг оказалось, что она барахтается в латунном ведре у них в ванной, а призрак швыряет в нее сверху гнилые джамболаны.

Затем чья-то рука нагнула ее так быстро, так внезапно, что Мизинчик даже не успела вскрикнуть. Она боролась и тянулась к поверхности, которая была в паре недосягаемых сантиметров. Вверху над собой она узнала лицо с родинкой на щеке — лицо айи.

И с воплем проснулась.

— Что стряслось? — испуганно спросила Маджи, прижимая Мизинчика к груди.