Узнав о перемене планов, Жиза сначала упорно сопротивлялась, но в конце концов осознала, что рожать было бы крайней безответственностью. С помощью друзей нашли абортарий — понятное дело, подпольный, ведь речь шла о преступлении, — и назначили операцию на четверг, 9 декабря 1971 года. В ночь накануне аборта никто не сомкнул глаз. Утром поднялись молча, наскоро умылись и вышли искать такси. Ровно в семь, как было назначено, прибыли в клинику.

Неожиданно оказалось, что там собралось уже около тридцати женщин — в большинстве своем молоденькие, многие пришли с мужьями или возлюбленными. У всех на лицах читалась обреченность приговоренных к казни. По прибытии каждая называла себя медсестре, оставляла на столе пакетик с купюрами — чеков не принимали — и оставалась ждать вызова. Стульев в приемной хватило бы на всех, но большинство предпочло ожидать стоя. Пять минут спустя другая медсестра проводила Жизу к выложенной плиткой лестнице на третий этаж. Жиза ушла, опустив голову, не попрощавшись. Скоро в приемной никого не осталось за исключением нескольких мужчин. Пауло присел на стул, вытащил из кармана тетрадь и принялся что-то записывать, стараясь, чтобы почерк был мельче и непонятнее для нескромных взглядов товарищей по несчастью. Каждый сопровождающий пытался скрыть волнение по-своему. Пауло постоянно моргал, его сосед справа высып ал в пепельницу половину табака от каждой сигареты и только потом прикуривал, третий с отсутствующим видом листал какой-то журнал с конца. Несмотря на тик, Пауло, казалось, не нервничал. Его — чего уж греха таить — охватило неприятное ощущение собственной физической ничтожности, словно он уменьшался прямо на глазах. Из двух динамиков лилась не-громкая музыка, и хотя сидящие здесь пришли не ради нее, мелодия в конце концов захватила всех, и люди стали отбивать ритм ногой или просто постукивать пальцем, например, по брелоку с ключами. Наблюдая все это, Пауло писал в дневнике: «Все ищут, чем бы подольше и поразнообразнее занять конечности, ибо подсознательно все стремятся к одному: не думать о том, что творится рядом». То и дело все поглядывали на часы, а когда раздавались шаги, головы, как по команде, поворачивались к лестнице. Иногда кто-нибудь ворчал, что время еле движется. Несколько мужчин, сбившись в кучку, пытались отогнать мрачные мысли, вполголоса беседуя о футболе. А Пауло смотрел и записывал:

Какой-то парень рядом жалуется, что долго ждать, и говорит, что вот приедет с опозданием и уже не успеет отдать машину в автосервис. Но я знаю, что он не из таких. Он не думает сейчас о машине, но желает, чтобы я в это поверил, и тогда у меня окончательно сложится впечатление о нем как о сильной личности. Я улыбаюсь, и мой взгляд пронизывает его нейроны: там в раскоряку лежит его женщина, врач вкладывает внутрь щипцы, кромсает, выскребает и, заканчивая операцию, начиняет ей нутро тампонами. Он знает, что я это знаю, отворачивается от меня и затихает, глядя невидяще, дыша лишь для того, чтобы не умереть.

К половине девятого почти все женщины ушли, но Жиза не появлялась. В баре на углу Пауло выпил кофе, выкурил сигарету и возвратился к записям, нетерпеливый и обеспокоенный. Не случилось бы чего с возлюбленной. Еще час — и опять никаких известий. В полдесятого он сунул руку в карман, вытащил ручку и записал в каком-то порыве:

Я ощутил, что это случилось только что. Мой ребенок погрузился в вечность и никогда не вынырнет оттуда.

Внезапно послышался звук, которого никто, наверное, не ожидал услышать в таком месте: пронзительный крик здорового младенца. И тут же кто-то в приемной вскрикнул в крайнем удивлении:

— Ты глянь, родился!

В тот же миг мужчины, кажется, превозмогли боль, грусть и страх, что связывали их, и дружно разразились безудержным хохотом. Когда смех утих, Пауло услышу на лестнице шаги: это Жиза возвращалась после выскабливания плода, спустя почти три часа после прихода в клинику. Бледная как никогда, с огромными темно-синими кругами под глазами, она пошатывалась как пьяная: на нее еще действовал наркоз. В такси по дороге домой Пауло попросил водителя ехать помедленнее:

— Девушка порезала ногу, и ей очень больно.

Жиза проспала весь день, а когда проснулась — расплакалась и уже не могла остановиться. Рыдая, она рассказала, что при подготовке к наркозу у нее появилось страстное желание сбежать оттуда:

— Врач ввел в меня какой-то цилиндр и вытащил мальчика, который прекрасно бы родился. Но теперь наш сын, Пауло, будет гнить неизвестно где…

Заснуть они не могли. Глубокой ночью она медленно подошла к письменному столу, за которым Пауло что-то писал:

— Даже не знаю, могу ли я просить тебя об одолжении: мне надо привести себя в порядок, и мне кажется, я справлюсь сама. Но если вдруг мне станет очень больно, ты придешь в туалет мне помочь?

Он улыбнулся и отделался вежливым «конечно», но как только за ней закрылась дверь ванной, начал возносить слезные мольбы Святому Иосифу, чтобы тот избавил его от этой непосильной задачи.

— Прости мне, Святой Иосиф, мое малодушие, — шептал он, подняв глаза, — но помогать Жизе после аборта — для меня это слишком. Чересчур! Чересчур!

К его радости, через несколько минут из туалета донесся шум спускаемой воды, и Жиза, вернувшись в комнату, вновь легла в постель. После аборта она почти все время плакала, прекращая разве что когда смыкала от усталости глаза. В субботу, похоже, ей стало чуточку лучше, и Пауло днем ходил на курсы преподавать. Вернувшись под вечер, он встретил ее на автобусной остановке возле дома. Они поднялись в квартиру, и только после настойчивых расспросов Жиза призналась, что она делала на улице:

— Я вышла из дому, чтобы умереть.

Реакция Пауло была неожиданной. С серьезным видом, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что это не шутка, он заявил не раздумывая:

— Мне искренне жаль, что я помешал тебе, прервав исполнение столь значительных замыслов. Если ты решила умереть, что ж — действуй, иди и покончи с собой.

Но у нее уже не было прежней решимости. На третью ночь без сна, когда Жиза в очередной раз готовилась заплакать, Пауло начинал говорить и не умолкал ни на минуту. Он менторским тоном разъяснял ей, что выхода нет: призванный на Землю Ангел Смерти возвратится обратно, лишь унеся с собой чью-нибудь душу. Он поведал ей, что не надо отступать, иначе Ангел будет преследовать ее вечно, и даже если сейчас она уже не захочет умирать, он сможет прикончить ее потом, например, подстроив несчастный случай. Он вспомнил собственное столкновение с Ангелом в отрочестве, когда пришлось обезглавить козу, только бы не отдавать собственную жизнь. Выход был лишь один — смело идти навстречу Ангелу:

— Тебе нужно бросить ему вызов. Делай, что задумала: попытайся покончить с собой, но извернись так, чтобы сохранить жизнь.

Когда Жиза, обессилев, сомкнула глаза, он устремился к дневнику, где продолжил развивать свои безумные идеи:

Я знаю, что Жиза не умрет, но она не знает об этом и не может жить в сомнении. Нужно дать ответ Ангелу в любом случае. Несколько дней назад одна наша знакомая, Лола, искромсала себе все тело бритвой, но в последний момент ее спасли. Сейчас многие прибегают к попытке самоубийства. Но лишь немногим это удается, и это хорошо, потому что они выкарабкиваются оттуда живыми, да им еще удается убить того, кто существовал внутри и им совсем не нравился.

Эта мрачная теория не была плодом болезненного воображения Пауло; она научно обосновывалась психиатром, чей кабинет он в то время посещал. Этого врача в своем дневнике он выводит под именем «доктор Тень». Теоретический стержень такого врачевания сводился к тому, что Пауло и внушал Жизе: требовалось усугубить душевные травмы пациента. Врач рассказывал ему, что никого нельзя исцелить обычным методом.

— Если вы пропали и считаете, что мир значительно сильнее, — объяснял он пациентам, — тогда только и остается, что покончить с собой.

Именно в этом, по мнению Пауло, и крылась гениальность тактики. Он писал: «Человек выходит от врача сокрушенным. Только теперь он понимает, что ему нечего больше терять, и начинает творить такие вещи, на которые никогда бы не решился при других обстоятельствах. В общем, метод доктора Тени — действительно то единственное в границах подсознательного, в чем я по крайней мере уверен. Это исцеление отчаянием».