— Джордж, Кристина, какая элегантная тут собралась компания. Спасибо, что пригласили нас к себе за столик.

— О, Джейми, это мы очень рады вас видеть. — Джордж поцеловал мне руку. — С нетерпением жду возможности обсудить с вами выборы.

Господи спаси.

По залу походкой пингвина проковылял невысокий старик в белом сюртуке, ударом в гонг объявлявший начало обеда. Мы прошли по парадному коридору с Паттенами и еще двумя парами с нашего столика. Две остальные дамы, Лили и Фенола, даже не помнили, что мы встречались с ними на фотосессии.

Потолок музея Дюпон был целиком покрыт белыми березовыми ветвями, которые образовывали густой купол. В атриуме стояло штук пятьдесят столов на десять человек со скатертями кроваво-красного цвета. Белые и алые розы словно стекали с фонтанчиков, возвышавшихся в центре каждого стола. Голливудский снег, как бы нанесенный ветром, лежал в углах, в щелях мраморных колонн и на черной мраморной площадке для танцев. Наш стол был у самой сцены.

Кристина сразу познакомила нас с президентом благотворительного комитета, Пэтси Кэбот, полной женщиной лет шестидесяти с прозаической стрижкой. Она управляла советом директоров Пемброукской школы. Пэтси протянула нам с мужем пухлую руку и деловито улыбнулась; как раз такие деловитые потомки первопоселенцев обычно обожали Филипа. Я заметила у нее на руке простые часы «Таймекс» с коричневым кожаным ремешком — наверное, она была единственной женщиной в комнате, у которой не было нарядных часов ювелирной работы.

— Рад с вами познакомиться, Пэтси. — Он пожал ей руку энергично, прямо как бойскаут, — так учила его мать. — Вы провели замечательную работу ради важного культурного и исторического дела.

— Спасибо, Филип, рада это слышать. Я старалась.

Он продолжил:

— Эрмитаж после девяти десятилетий пренебрежительного отношения при коммунистах, наконец, как и следовало, вернул себе имперское величие.

Пэтси только хлопала глазами, глядя на него; ее явно поразило, что кого-то интересовала цель события, а не только платья присутствующих женщин.

— Вы и, правд, а знаете, что такое Зимний дворец?

— О да. — Я посмотрела на Филипа так, будто он сошел с ума.

— Правда? А в Петербурге вы бывали?

Филип проигнорировал ее вопрос и высокомерно усмехнулся.

— Пэтси! В Зимнем дворце хранится крупнейшая коллекция яиц Фаберже, большинство из которых были заказаны Александром Третьим и Николаем Вторым для своих жен. Мое любимое, конечно, яйцо «Ландыш». Вы очень важное дело делаете, храня наследие этих шедевров. — Он ни разу в жизни не упоминал при мне о спасении культурных учреждений, уж тем более о существовании яиц Фаберже.

— Я его обожаю. Вон там его модель… — Она показала в угол комнаты.

— Я знаю. С миниатюрными портретами Николая Второго и великих княжон Ольги и Татьяны для императрицы Александры. — Он коснулся ее плеча.

— Вы… вы так хорошо знаете яйца Фаберже?

— Как собственных детей. — Филип опустил глаза, изображая скромность. Точно так же он околдовывал присяжных, коллег и клиентов. Я стояла и смотрела, как он гипнотизирует Пэтси, и внутри у меня что-то екнуло. Он был великолепен в подобных ситуациях.

— Правда?

— Да. Правда.

Пэтси глубоко вздохнула и выпятила грудь.

— А вы сами видели яйцо «Коронация»?

— О да. Это просто откровение. Золотой фон с желтыми отблесками, имперский орел на каждом переплет тении решетки и…

Она закончила его фразу:

— …миниатюрная карета Николая и Александры внутри. Откуда вы столько знаете о…

— Для меня нет ничего важнее сохранения великих шедевров нашего времени, — сказал он. Я ущипнула его за бедро, а он похлопал меня по плечу, давая мне знак молчать и сохранять спокойствие. — У моего отца Филипа Уитфилда Второго, моего тезки, была потрясающая библиотека, и летом в Плимуте мы регулярно ею пользовались. Мы сидели под ивой в гамаке и изучали великие шедевры и места их хранения. Я помню наизусть каждый зал Эрмитажа — где находится «Мадонна Литта» да Винчи, где «Вакх» Рубенса, где «Три женщины» Пикассо. — Он заглянул ей прямо в глаза — так интимно, словно собирался трахнуть ее; наверняка она в жизни ничего подобного не испытывала. — Все мои любимые картины прочно заперты в Эрмитаже, в вашем музее, Пэтси. Я бы рад был до них добраться. — Он втянул воздух расширенными ноздрями.

— Моя любимая работа, сто лет провисевшая на втором этаже дворца, — это «Даная» Тициана, — сказала Пэтси, у которой уже явно кружилась голова.

— Сто лет за исключением тех четырех во время блокады Ленинграда, когда более миллиона шедевров Эрмитажа отправили на Урал, чтобы до них не дотянулись грязные лапы фашистов.

— Точно! — простонала Пэтси, словно достигнув оргазма.

Мою дочь приняли в Пемброук еще до того, как мы подали заявление.

Обед прошел куда менее удачно. После нескольких вступительных речей глав музейного комитета Дюпон и комитета по Эрмитажу мне захотелось сбежать. А Джорджу, мучительно занудливому мужу Кристины, хотелось впервые в жизни поговорить о политике с настоящим журналистом. Он задавал дурацкие расплывчатые вопросы вроде: «А долго ли продлятся беспорядки в Ираке?» или «А как вы думаете, почему фигура Хилари Клинтон вызывает такие разногласия?»

Филип сидел рядом с женой человека, которого он презирал, Джека Эйвинса, того самого, связанного со сделкой по «Хэдлоу холдингз». Александра Эйвинс, в ушах у которой были бриллианты размером с фары, зудела и зудела о том, как ругались архитектор и подрядчик во время строительства их нового дома в Солнечной долине. Все время, пока подавали закуски, лицо у Филипа было кислое, и я знала, что дальше будет только хуже. Я встала, подошла к нему и позвала танцевать — все что угодно, лишь бы сбежать от смертельно скучных самодовольных снобов за нашим столом.

Он крепко держал меня за спину и уверенно вел мимо остальных пар. На мгновение я позволила себе получать удовольствие от его решительного прикосновения, от высокой красивой фигуры.

Оркестр из двадцати человек, все сплошь в белых смокингах, играл «В настроении». Филип гордо кружил меня по площадке, и его паршивое настроение постепенно смягчалось. Тут оркестр, как по заказу, перешел на нашу свадебную песню «Полети со мной на Луну». Сначала я занялась-таки сексом с мужем, а теперь мы танцуем под трогательную песню под куполом из березовых ветвей с тысячей мерцающих свечей. Он прижал меня поближе к себе.

— Спасибо, что помогла мне сбежать от Александры Эйвинс. Я на ее придурка мужа даже смотреть не могу.

— Ты просто потрясающе окрутил Пэтси Кэбот, — прошептала я ему на ухо.

— Я знаю. — Он закружил меня.

— А как ты…

— Как в суде на заключительной речи — с помощью пакета документов, подготовленного помощниками.

Может, мне все же удастся снова попасть с ним в такт. Танцевал он потрясающе.

— Ты сегодня сказочно хороша. Платье, сережки, не говоря уж о прошлой ночи. Меня заводит одно воспоминание об этом. — Он прижался ко мне; да, он явно не шутил насчет того, как он завелся. Я попыталась убедить себя, что Питер не любил меня так, как должен любить муж, что все это была его фантазия. Впервые за шесть недель мне было с Филипом уютно, и я вспомнила, что вчерашний секс был не так уж плох. А уж на танцплощадке он и вовсе был шикарен. Детям будет лучше, если мы будем вместе; может, если я закрою глаза и перестану сомневаться.

Он огляделся.

— Сегодня здесь явно люди серьезные. Давай пригласим Джорджа с Кристиной пообедать. Хорошо бы ты почаще устраивала обеды. — Он поцеловал меня в лоб. Мне вовсе не хотелось обедать с Паттенами. — Давай-ка двинемся в том направлении… Я вижу клиента. — Мы протанцевали к краю танцплощадки, и он помахал рукой мужчине, сидевшему за столом в одиночестве.

— Привет, Филип! — сказал тот.

Филип наклонился и пожал ему руку, другой рукой крепко придерживая меня за спину.

— Вот об этом я и говорю. Больше потенциальных клиентов. Меньше журналистов и больше культурных людей. — Он снова крутанул меня.