Она опустила взгляд, словно пытаясь собраться с мыслями, потом медленно подняла голову и уверенно посмотрела в камеру. Глубоко и горделиво вздохнув и выставив при этом вперед свою красивую грудь, Тереза заговорила.

«Несколько месяцев назад я разработала план. Вместе с близким другом, имени которого я не стану здесь называть».

— Вот именно! «Правое дело»! Я так и знал! — закричал в динамике Чарльз.

— Чарльз, заткнись! — завопил Билл Магуайр.

«Мы провели нечто вроде эксперимента. Эксперимента с тем, что мои друзья и я называем популярными средствами массовой информации…»

— Тьфу ты черт! — заорал Гудмэн.

— Ого, — негромко сказал Питер.

«Мы хотели проверить, насколько легко будет попасть на национальный телеканал новостей, такой, который работает на либералов. Так что мы нашли продюсера и ведущего, которые страстно рвались погубить любого добропорядочного республиканца, в которого им удастся запустить когти…»

По щекам у меня покатились слезы, падая на колени, словно дождевые капли. Мне хотелось спрятаться у Питера в объятиях, но я удержалась. Так что я справилась сама, крепко прижав трубку к уху и опираясь подбородком на руку.

«…И мы хотели узнать, насколько далеко популярные средства массовой информации готовы зайти, чтобы погубить любого патриотически настроенного республиканского лидера — любого человека с консервативными убеждениями, из тех, что составляют силу Америки. Мы хотели узнать, опустятся ли они до того, чтобы выпустить в эфир упоминание о содомском грехе. Но им было наплевать. Они просто взяли и сделали это. Наняли каких-то несчастных аудиоэкспертов, использовали пару квитанций в качестве доказательства, — а еще зовут себя надежными журналистами… Как доказали я и мои друзья, эти люди пустят в эфир что угодно, Лишь бы это «что угодно» служило поводом к критике правых в этой стране.»

— Сука, — сказал Чарльз.

«…Итак, дамы и господа, я официально заявляю и клянусь душой моей, дорогой покойной мамочки, что у меня никогда не было романа с конгрессменом Хьюи Хартли. Я никогда не занималась с ним содомским грехом…»

Еще с минуту мы слушали сладкую патриотическую пропаганду, потом экран потемнел, и на нем возникла физиономия Уильяма О'Шонесси, который с торжественным видом приступил к обсуждению содержания записи; на губах его играла самодовольная улыбочка.

Кто-то ударил кулаком по столу с такой силой, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха.

Теперь Билл Магуайр обратился к своей команде.

— Джейми, Чарльз, Гудмэн, Эрик. Нас, друзья мои, поимела чертова шлюшка из захудалой забегаловки. Чтобы через тридцать минут у меня на столе был всем пресс-релизам пресс-релиз. Нет, через двадцать минут. Слушайте меня: это война. И нам нужно серьезно врезать блоггерам-партизанам. Если уж нам погибать, то только в бою, с мечами наголо и высоко поднятой головой. Всем до свидания. — Он захлопнул за собой стеклянную дверь кабинета Эрика. Я представила, как он шагает по студии, полной молчащих сотрудников.

Я негромко всхлипывала, не в силах говорить. Наконец, из трубки послышался голос Чарльза.

— Джейми? Ты тут?

Я с трудом отозвалась:

— Да.

Моя жизнь превратилась в какой-то сюрреалистический ужастик.

Тут заговорил Эрик:

— Джейми, найди компьютер. Нам придется составлять черновой вариант прямо сейчас. Потом им займутся юристы. — Он помедлил, размышляя. — Джейми, твое имя пойдет первым. Ты ведущий продюсер сюжета. Потом Гудмэн, потом я как представитель руководства. Чарльза упоминать не будем. Он ездил туда проверять информацию, но это не его сюжет и никогда не был его.

— Ну уж нет, Эрик, — сказал Чарльз. — Я в этом по уши замешан, я, в конце концов, консультировал Джейми.

— Вот именно, что в конце. Сюжет не твой, а наш. Мы трое породили это чудовище. Ты просто помогал. На пресс-релизе твоего имени не будет. Если можно чью-то карьеру спасти, мы так и сделаем.

Так вот Чарльза и не бросили львам на съедение.

— Давай-ка не заходить слишком далеко, Эрик, — сказал Гудмэн. — Я на этом канале двадцать пять лет. Я не допущу, чтобы эта история погубила четверть века отличной работы.

— Гудмэн, сядь. Она-таки погубит четверть века отличной работы. Привыкай. Единственное утешение, что мы с Джейми вляпались в это вместе с тобой; может, это смягчит…

— Еще чего, — звенящим от напряжения голосом отозвался Гудмэн. — Я только дважды с ней встречался, и я…

— Только не разыгрывай тут все эти штучки с бедным невинным ведущим, Гудмэн. Все мы это утке видели; сейчас ты тут будешь изображать, что всю информацию изучал твой продюсер, а ты ничего не знал.

— Ну, всю информацию и правда я изучала, — самоубийственно признала я.

— Вот, видишь, она сама сказала, — вставил Гудмэн. Слизняк. Десять лет я на него пахала ради того, чтобы он выглядел лучше и умнее, чем на самом деле. Такого я от него не ожидала. Мне стало жарко, и я сорвала свитер.

— Помолчи, Гудмэн. Мы все в одной лодке, — уверенно сказал Эрик. — Все трое.

— Но расследование-то проверял я, Эрик, — вставил Чарльз. — Тогда уж четверо…

— Хватит, Чарльз! — заорал Эрик. — Кого можно не впутать, того я не стану впутывать. Нам грозит катастрофа, и я не хочу губить тех, кого можно спасти.

Питер погладил меня по спине. Кажется, я даже к нему прислонилась. Он не знал, что сказать, да и что сделать тоже. Он просто начал обмахивать меня желтой атласной подушкой.

Эрик начал сначала:

— Джейми, я сижу тут за компьютером, и я хочу, чтобы ты вспомнила по порядку все свои действия в этом кошмаре с Терезой, с самого начала.

Я сглотнула несколько раз подряд, чтобы успокоить желудок. Питер прижал к моему лбу холодный стакан с имбирным элем и помассировал шею сзади.

— Джейми, что было сначала? Ее адвокат Леон Розенберг позвонил нам и сказал, что она готова с нами поговорить, или ты ездила в Перл, пытаясь уговорить ее самостоятельно? Я уже не помню, он устраивал интервью или я тебя послал ее обхаживать? — Эрик остановился. — Джейми? Ты меня слушаешь?

— Я… я не могу, Эрик…

— Джейми. Держись, девочка. У нас семнадцать минут на то, чтобы с этим разобраться. Ну, вспоминай же, не так это сложно.

— Да нет, Эрик, не в этом дело. — Сейчас меня стошнит! — Я… Я… Извини…

— Джейми!

Я прижала к лицу леопардовую подушку. Перелезая через журнальный столик, я опять потеряла равновесие, но удержалась и не влетела в комнату с гостями, в очередной раз демонстрируя свою неуклюжесть. Питер обежал вокруг стола и схватил меня за локоть, но я его оттолкнула. Все и так было паршиво, я не хотела, чтобы в довершение меня еще и стошнило на него. Мне хотелось умереть. Всю следующую неделю эта история будет занимать первые страницы газет, каналу придет конец, Гудмэн лишится должности ведущего, я потеряю работу и репутацию. Всю мою жизнь на меня будут указывать со словами: «Вон она, та, которая поверила байкам официантки насчет…»

При кабинете Тома ванной не было, я чуть не влетела в шкаф с его папками, слишком резко распахнув дверь, и еще крепче прижала к лицу леопардовую подушку.

— Детские вниз по коридору, — сказал Питер, дернув меня за рукав, — там наверняка есть ванная.

Я еще раз стукнула его по руке, но он не отставал. Тогда я побежала по коридору, не отрывая руку от стены, чтобы сохранять равновесие. Я сунулась еще в одну дверь. Там была кладовая с бельем. Я уже чувствовала во рту вкус сандвича с помидором, который съела за чаем. Через несколько секунд меня стошнит прямо на прекрасный ковер в коридоре Сюзанны на глазах у всех светских дам с их отделанными ракушками зубочистками.

Я бросилась к последней двери в конце коридора. Дверная ручка застряла, хоть и не была заперта, но Питер шагнул вперед и толкнул ее со всей силы. Наконец-то детская. Кроватка в виде кролика, детская каталка, тоже с кроликом, сервант с серебряными чашками. Я огляделась в поисках двери в ванную. Посмотрела направо. Ничего. Посмотрела налево. Кое-что. Кое-что ужасное.