— Мам, подожди, я возьму трубку в другой комнате.

К несчастью, мой муж игнорировать поведение Питера не собирался.

— Молодой человек, можно вас на пару слов?

О господи.

Питер подмигнул мне. Как он мог? С чего он решил, что это вообще смешно?

— Мам, извини, я тебе перезвоню.

Филип взял меня за плечи и развернул к двери.

— Нет, лучше поговори с ней сейчас. — Он посмотрел на меня взглядом раздраженного директора школы.

Муж и нянь сошлись лицом к лицу. Такое я не могла пропустить.

— Погоди минутку.

Я отложила трубку, надеясь, что муж поговорит с Питером прямо сейчас, а не вызовет его на мужской разговор у себя в кабинете. Кинет что-нибудь небрежное типа: «Не стоит заниматься массажем, сынок». Ага, как же. Он жестом направил Питера по коридору к себе в кабинет, словно командующий войсками генерал.

К счастью, из коридора мне все было слышно.

— Что это было такое, молодой человек?

— Что, сэр?

— Вы знаете, о чем я.

Наверное, решила я, сейчас он грозит Питеру пальцем.

— Не стоит вести себя здесь как бродяга-лыжник, будто вокруг вас вечно дымок курится.

— Интересный образ, но я не курю и никогда не курил.

Тут Филип закрыл дверь в кабинет, и мне уже ничего не было слышно. Черт. Я побежала к себе и взяла трубку; сердце у меня отчаянно колотилось.

— Твой отец тоже снял трубку.

— Привет, папа.

— Ты тяжело дышишь.

— Да просто… на кухне… мы тут поспорили…

Как Питер отреагирует на то, что Филип отругает его, как ребенка? Как он отругал меня?

— Голос у тебя не очень счастливый.

— У меня сейчас сложный период. Но я его почти пережила.

— Но все будет хорошо с конгрессменом и со всей этой историей, да?

Как я ни пыталась сдержаться, глаза мои наполнились слезами; мне никогда не удавалось скрыть свои тревоги от родителей.

— Ох, детка. — Отец обычно таял, когда я плакала. — Я знаю, когда моей девочке тяжело.

Плотина прорвалась, и я снова попыталась сдержать слезы.

— Подыши глубже, успокойся. Где твой муж?

— В кабинете. — Я вытащила бумажный платок из коробки и высморкалась.

— Может, позовешь его, пусть он тебя утешит?

— Он занят, ему надо няня отшлепать.

— Что?

— Это неинтересно.

— Все дело в стрессе на работе, и от детей, и всех бытовых проблем, с которыми тебе приходится иметь дело. После того, когда выйдет сюжет, возьми себе маленький отпуск. Вы с матерью можете поехать в ту гостиницу в Альбукерке, которая нам так нравится. Как она называется, дорогая? «Пуэбло…»

— «Пуэбло кассито», дорогой. Это гостиница для среднего класса, ей туда не захочется.

— Мама!

— Конечно, захочется! Я оплачу расходы. Тебе нужен отпуск.

— Папа…

— А потом попрошу Филипа тебя забрать.

Я подумала о повестке в суд. О том, что пижама у него всегда должна быть отглажена. Я подумала о том, как он терся о мое бедро. О том, что он хотел избавиться от присутствия в доме моего Питера.

— Нет, этого не будет.

— Что это значит? — спросил отец.

— Папа, мама, я не знаю, что это значит. Я просто не в силах ничего обсуждать до среды. Пожалуйста, не заставляйте меня переживать еще больше. Мне пора. Я вас люблю. — Я повесила трубку.

Высморкавшись, я пошла обратно на кухню, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Как ни странно, Питер уже снова сидел за столом, и по его лицу не было заметно, что совсем недавно разразилась Третья мировая война.

— Питер, я выигрываю у Дилана, я выигрываю! — завопила Грейси. Они играли в шашки. — У меня уже три дамки, а у Дилана только одна!

— Что папа сказал Питеру? — спросил меня Дилан.

— Ничего, — ответил Питер.

— Нет, сказал. Он злился.

«А что он сказал?» — беззвучно прошептала я Питеру, но он отмахнулся, словно ему было наплевать на то, что там наговорил Филип.

— А я все равно обыгрываю Дилана, — сказала Грейси.

— Эй, так нечестно! Она первая ходила, поэтому она выигрывает. — Дилан мгновенно отвлекся, как любой девятилетпий мальчишка, скрестил руки на груди и наклонился, стараясь скрыть выступившие на глазах слезы.

— Эй, — прошептал Питер Дилану, — что я тебе всегда говорил? Не будь сосунком только потому, что проигрываешь! Это не круто.

Дилаи стукнул Питера по лицу еще одной подушкой.

— Сам ты сосунок.

— Отлично, хороший ход. Если тебя назовут сосунком, отбивайся.

Они начали драться прямо на кушетке, возле восьми стаканов с апельсиновым соком и водой, стоявших в опасной близости от них на столе.

Майкл возбужденно запрыгал.

— Я тоже хочу играть, я тоже!

Тут подбежала Каролина.

— Мальчики, нет! Не за моим столом! Никаких драк!

Стакан с апельсиновым соком упал, и, пытаясь поймать его, Питер сшиб стакан с водой. Каролина вскинула руки в воздух и побежала за полотенцем. Я вскочила с места, чтобы меня не забрызгало.

Посреди этой утренней демонстрации тестостерона Филип снова появился в дверях; на нем были рубашка, галстук, боксерские трусы и черные носки. Я стояла прямо и неподвижно, как часовой.

— Каролина, пожалуйста, принеси мне капуччино и фруктовый салат на подносе в кабинет; я проведу селекторное совещание перед тем, как уехать. Только возьми мою специальную кружку. Да, и корицы немного добавь. — Он посмотрел на часы и подошел к столу. — Джейми, нам надо поговорить.

Когда мы зашли в спальню, он закрыл дверь и, подойдя к гардеробной, торопливо надел брюки.

— Я знаю, отношения у нас сейчас напряженные, и мне бы не хотелось их портить еще больше, но я кое-что должен тебе сказать.

— Что?

— Не разрешай прислуге себя трогать.

— Прости?

— Я серьезно. Не разрешай прислуге себя трогать.

— Ты с ума сошел.

— Нет, пожать тебе руку — это пожалуйста. И можешь обнять Каролину, да даже Питера, когда будешь выдавать им рождественские премии, но постарайся не инициировать никаких других контактов. Это производит такое странное впечатление, что мне даже его не описать.

— Да Питер просто шутил. Это вроде массажа, который боксерам делают.

— Я не знаю… что, черт возьми… это было. — Он говорил напряженно, потому что как раз натягивал новые туфли с помощью длинного черепахового рожка с кожаной рукояткой в виде палки с кисточками. — Но это выглядело неприлично, как для детей, так и для остальной прислуги. Это важная граница. Очень важная. Пересечешь ее, и отношения подчинения исчезают.

— Да я не хочу иметь…

— Я знаю, что после того, что было в выходные, ты не хочешь со мной разговаривать, но я все равно тебе скажу. — Он с силой ударил рожком по полу три раза подряд. — Я, черт возьми, вел себя как ангел, и тебе следует ценить это.

— Как ангел?

— Да.

— И в чем же это проявлялось?

— В истории с твоим нянем. В том, что я терплю в доме какого-то сачка-лыжника, любителя травки.

— У него успешная компания по компьютерным программам, которая вот-вот наберет силу. Она поможет детям в школах по всей стране. И он не курит травку.

— Ну, может, на работе и не курит.

— И он очень помог твоему сыну.

— Я знаю. Я это вижу. Именно поэтому я все это терпел. Я хоть раз пожаловался с тех пор, как ты отказалась его увольнять?

— Ну, хорошо, Филип, я бы не сказала, что ты прямо такой уж ангел, хотя это правда — ты его принял. Ему ты, конечно, на этот счет ни слова не сказал.

— С какой стати мне с ним говорить? Он на меня работает! Вот этого-то ты и не понимаешь…

— Перестань. Это грозит превратиться в ссору, на которую у меня нет сил. Я поняла, что ты принял Питера, и поняла, что ты, возможно, прав, и боксерский массаж за кухонным столом неуместен. Все?

Он обнял меня и поцеловал в лоб.

— Да, все.

Вернувшись в кухню, Филип вежливо спросил у всех сидевших за столом:

— Ну, как дела? — Он старался со мной помириться. Грейси посмотрела на отца. На ней были желтые вельветовые брючки и желтый узорчатый свитер, а под ним светло-голубой джемпер. Из-под желтых бантов по обе стороны головы падали светлые кудри длиной почти до подбородка.