— Я никогда здесь не была.

— Конечно, не была.

— Что значит «конечно»? Я занимаюсь спортом в парке. В последнее время, правда, редко, но…

— Я знаю, что ты иногда шагаешь вокруг большого пруда, разговаривая при этом по мобильнику, но это потрясающее место надо узнавать не так. Присаживайся.

— Не могу. Я брюки испачкаю.

— Вот об этом я и говорю, леди!

Мы оба расхохотались, и он расстелил на скамье одеяло. Меня переполняло волнение — по самым разным причинам; сейчас, пожалуй, прежде всего, оттого, что я не знала, что он собирается мне сказать. Я оперлась локтями о перила и посмотрела вниз, на театр Делакорте, где играли Шекспира актеры уровня Кевина Клайна и Мерил Стрип. Я всегда хотела туда сходить, но Филипа совершенно не тянуло шагать через полпарка в открытый театр. Я посмотрела на пруд, ища там признаки жизни. Вдоль берега на камнях грелись на солнышке черепахи, словно ракушки, облепившие борт корабля.

— Кроме того, я хотел найти место, где нам не помешают.

— Почему? У тебя что, рак или что-то такое? — Нервы у меня были так натянуты, что этот дурацкий и бестактный вопрос вырвался сам по себе.

— Слушай, успокойся уже. Нет у меня рака. И я не гей.

Ладно, подумала я. Тогда что же, черт возьми, ты собираешься мне сказать?

Питер выглядел спокойным и расслабленным, но у меня к этому моменту сердце стучало уже так, что я даже заглянула под куртку, посмотреть, не заметно ли это сквозь свитер.

— Мы с Диланом все время сюда ходим.

— Правда?

— Ну да. Он, бедолага, даже не знал, что балтиморская иволга — это птица такая. Они тут повсюду на деревьях вокруг пруда. Внизу можно взять напрокат бинокль.

— Вы этим обычно в парке занимаетесь?

— Нет. Обычно мы идем на Гарлем-Меер и ловим рыбу.

— Рыбу? В Нью-Йорке? Почему вы мне не говорили?

— Потому что ребенку иногда надо делать вещи, о которых не знает его мама. Мы специально ничего тебе не говорили. Но это действительно его любимое место. Погода в Центральном парке, которую объявляют по радио, измеряется внутри башни рядом с нами. Мы туда поднимались однажды по приставной лестнице вместе с лесничим, он славный парень. Дилан сказал, что это круто. Ему нравится слушать про животных в парке, и мы всегда приносим с собой бинокль.

— Ты хочешь сказать, что мой девятилетний сын увлекается наблюдениями за птицами?

Питер рассмеялся.

— Да нет, за людьми мы тоже наблюдаем. Но в основном мы просто сидим здесь, разговариваем. Не хочешь тоже попробовать?

— Ладно, я спокойна. Честное слово. — Для храбрости я глубоко вздохнула, потом повернулась к нему. — Но мне надо знать, зачем ты меня сюда привел.

И тут он посмотрел мне прямо в глаза. На мгновение я и правда решила, что сейчас он меня поцелует.

— Джейми.

О господи. Он никогда еще не произносил мое имя таким голосом. Он меня поцелует. И что мне тогда делать? Ух, ты. Нянь меня сейчас поцелует!

— Джейми.

Кажется, я даже наклонилась к нему поближе.

— Насколько ты уверена в том, что Тереза Будро говорит правду?

— О господи, ты за этим меня сюда притащил?

— Ну, я…

— Это все? — Я почувствовала себя такой дурой! — Ты мне это уже говорил! — Я попыталась встать, но он схватил меня за руку.

— Пожалуйста.

— Что?

— Мы еще не закончили.

— Хорошо. Что еще?

— Ничего. Ладно, не буду настаивать. Честное слово, я привел тебя сюда просто потому, что хотел показать тебе эту красоту. — Он показал мне на большое дерево неподалеку, верхние ветки которого клонились к башне замка. Неподходящий момент для урока природоведения. — Это виргинский можжевельник, там, у пруда, большая голубая цапля, вон тут птичье гнездо, а там большое бейсбольное поле. И если ты достаточно успокоишься, чтобы разглядеть все это, может быть, у тебя получится посмотреть на всю эту… историю по-другому.

Он и не собирался меня целовать. Скорее всего, ему это даже в голову не приходило. Пора было прийти в себя и отбросить жалкую фантазию, которую я для себя сочинила.

— Что ты имеешь в виду под «всей этой историей»?

— Все.

— Личные дела или рабочие?

— Я вообще-то о работе, но если ты не возражаешь, могу и про личное сказать. Раз уж представился случай. Твой муж, он… с ним сложно.

— Питер!

— Это правда. Нет, дети его любят, и ты за него вышла замуж, просто я…

— Нет. О моем муже ты сейчас ничего говорить не будешь. — Поведение мужа меня очень смущало. Я боялась, что это заставит Питера потерять уважение ко мне. Еще один ингредиент в сложной смеси моих эмоций, — и если ты думаешь, что мне этим помогаешь, ты не прав.

— Я просто хотел тебя поддержать. Дать тебе понять, что я все понимаю.

— Лучше уж поговорим о работе.

— Ну, хорошо. Тереза.

— Ты не первый, кто полагает, что она врет, — сказала я, пытаясь взять под контроль свои разбушевавшиеся чувства. — Я тронута тем, что ты так хочешь мне помочь. — Я снова посмотрела на часы. На работу я опоздала уже на два часа.

— Я не собирался тебя дергать, я просто переживаю. Иногда ты слишком склонна соглашаться с окружающими. С этими странными пижонками у школы. Мы с тобой об этом говорили.

— Да. И я с тобой не согласилась.

— И ты вечно стараешься умиротворить своего мужа.

Он опять подходил к запретной черте, за которой я готова была разозлиться.

— В браке легче решать проблемы, чем доходить до столкновения. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Я просто хочу сказать, что у тебя уже сложилась определенная модель поведения. Ты делаешь этот сюжет потому, что Гудмэн на тебя давит? Что ты сама на этот счет думаешь?

— Все. Хватит. Извини, но ты наивен. — Он меня задел. — И высокомерен.

— Правда? Наивен и высокомерен одновременно?

— Ну, разумеется, все хотят знать, не врет ли она! Неужели ты думаешь, что мы — я, Гудмэн, вся дирекция — это не обдумывали? Такие сюжеты основаны на том, что человек рассказывает правду так, как он ее сам понимает, а публике интересно это услышать с условием, что принимать решение о достоверности будет он сам. И ты явно не понимаешь, что иногда сюжет бывает настолько скандальный, что игнорировать его просто невозможно.

Мне отчаянно хотелось бросить тень сомнения на его слова. Если я смогу отмахнуться от его мнения, то мои чувства к нему будут менее весомыми, а, следовательно, менее пугающими. И я больше не попаду в дурацкую ситуацию, погрузившись в подростковые фантазии насчет того, как он меня сейчас поцелует.

— Даже серьезный канал новостей вроде нашего не может пройти мимо этого. Такая ситуация как катастрофа века, — продолжила я. — Учитывая положение Хартли, его позицию по вопросам семьи — не просто в отношении абортов, но и его защиту семейных ценностей, и его четверых детей. Ну, и еще вся эта штука с задницей, учитывая законы против содомского греха. А если основная фигура подобной взрывной истории готова, наконец, заговорить, мы — с помощью юристов — просто предоставляем публике ее версию этой истории.

Но на самом деле я хотела ему сказать совсем не это, а то, что Филип не всегда был таким болваном. И у нас с ним был потрясающий секс, во многом я из-за этого за него и вышла. И что он умел справляться с крупными неприятностями лучше всех на свете. И что Питер не знал, каково это — застрять в браке без любви и беспокоиться насчет развода, когда у тебя трое детей.

— Вы показываете этот сюжет не просто как ее взгляд на события.

— Ты очень многого не понимаешь.

— Забавно, — отозвался он, — я на твой счет тоже так думаю.

— Ты уже перешел все границы вежливости.

— Вчера вечером я поздно пришел домой, и мне было не уснуть. Так что я заглянул на несколько сайтов с новостями и сплетнями, а потом на все любимые правые блоги моего отца, чтобы разузнать все насчет этой женщины.

— И ты не догадываешься, что канал уже присматривает за этими ребятами? Ну, естественно, они пытаются ее опорочить. Они защищают свою важную шишку Хартли. Я знаю, ты разбираешься в вебсерфинге, но не забывай, я в журналистике уже давно.