— Водить? М-м-м-м…
— Вы не водите?
— Может, вы меня научите?
— Я?
— Я шучу. Я умею водить машину.
— Умеете? О, отлично! — Надо взять себя в руки. Это просто смешно. — Ладно, я это заслужила. Просто… ну, вы когда-нибудь водили «сабербен»? Такой, знаете, большой, трехрядный, и по городским улицам?
— Как, по-вашему, много тридцатилетних мужчин родом из района Скалистых гор не умеют водить джипы?
— Немного. Извините.
— Да не извиняйтесь, ничего страшного. Просто я в одиночку с тремя десятками ребят справлялся, так что, знаете, все будет в порядке.
— Точно?
— Ага.
— Здорово. — Это прозвучало так, будто я хвалю трехлетку, и я покраснела. — По пятницам у него виолончель, в пять часов. В очень хорошей музыкальной школе на Девяносто пятой улице. Вы знаете, научно доказано, что студенты, занимавшиеся в детстве музыкой, учатся в медицинских школах на сорок процентов лучше.
— Да ну?
— Да-да. Это как-то связано с тем, что они привыкают сводить ноты в уме в одно целое. Адрес в папке. По средам у него столярное дело — это поможет потом с геометрией, отлично развивает мелкую моторику и помогает сосредотачиваться на доведении проектов до конца. По вторникам и четвергам с половины четвертого до половины пятого, или далее до шести, я совсем не против, вы двое…
— Ого. — Вид у него был встревоженный.
— «Ого»? Простите…
— Ну да. Ого. Даже не говоря о геометрии, у вас что, каждый день распланирован?
— Ну да.
— А почему?
— Ну, я работаю. И мы живем в Нью-Йорке, тут так принято. — Он неодобрительно глянул на меня, и я решила, что это уже чересчур. Но я продолжила, желая показать ему, кто тут все-таки главный: — Так что, по вторникам и четвергам, делайте что хотите. Можете сводить его куда-нибудь. Например, на Таймс-Сквер есть кафе «Марс» с видео…
— У меня есть на этот счет кое-какие планы.
— Правда? Например? — спросила я таким тоном, будто не доверяла ему и ожидала, что он отведет моего сына в наркопритон какой-нибудь.
— Ну, я хочу сначала сводить его в парк, может, покидать мяч в корзину…
— Он действительно очень нервничает насчет баскетбола.
— Я знаю.
— Так что лучше вам на это не налегать.
— А вам придется мне довериться. Я же говорил, что не очень хорошо работаю при строгой командной структуре.
О господи! Этот парень не только не годится в обслугу, он еще и указания выполнять не в состоянии?
— Речь идет о моем сыне.
— И я сделаю все, что вы хотите. Просто постарайтесь немножко мне довериться. Не забывайте, я умею обращаться с детьми, да плюс еще и машину вожу. — Он улыбнулся.
В глубине моей сумки снова зазвонил мобильник. Один звонок я уже пропустила, но этого я ждала неделю. На экране высветился номер фирмы Леона Розенберга.
— Секундочку, Питер.
Я достала телефон.
— Да, Леон?
— Я все перепроверил, — он прямо орал в трубку. Я представила себе, как он откидывается на спинку кожаного кресла, сжав в зубах извечную сигару. Он, наверное, как какой-нибудь мафиози, смахивает сейчас сигарный пепел на один из своих ужасных костюмов, слишком блестящих, в яркую белую полоску. Телеканалы все еще сходили с ума и непрерывно пережевывали историю с Терезой. Ток-шоу обсуждали, как эта история повлияет на политическое будущее Хартли, в новостях мелькали сюжеты с ее биографией, хотя подобраться к ней они так и не смогли, а развлекательные передачи напустили на эту историю еще больше тумана. Но никто из них не развил сюжет дальше, потому что два главных участника не желали говорить.
— И что самое важное, она знает, что вы в курсе той информации, которая на пленках, и она подтвердит это перед камерой. Всю эту тему с задницей.
Мы с Гудмэном обсуждали с Леоном Розенбергом точные детали интервью: где оно будет, какую часть пленок мы можем использовать, и, что самое важное, понимает ли Тереза, что ей придется вслух объяснить все насчет секса. Леон только что это подтвердил. Гудмэн будет в восторге. Я победно вскинула кулак в воздух.
— И остальные детали тоже, — сказал Леон. — Тереза готова начать на этой неделе…
В этот момент Питер открыл контейнер «Семейные лекарства на крайний случай» и достал три огромных полиэтиленовых пакета: запасы йодистого калия, антибиотиков и антигриппина. Он принялся читать ламинированную карточку, которую я положила внутрь для Иветты и Каролины, с инструкциями, что делать в случае взрыва бомбы, атаки с применением антракса или вспышки птичьего гриппа.
— Это здорово, Леон.
— Она надеялась гульнуть в большом городе, она понимает, что вы заплатите только за гостиничный номер и по восемьдесят пять долларов за те два дня, что она будет в городе. Но ей нужно хорошо выглядеть. Она хочет провести день в спа-салоне, сделать массаж лица, педикюр, маникюр и все такое.
Я забрала у Питера второй контейнер и поставила на пол у своих ног. Там лежали шприцы для инъекций от аллергии на орехи, ингаляторы от астмы, и бенадрил — все это для чужих детей, не моих. По меньшей мере, у половины друзей моих детей была аллергия на орехи, а некоторые матери относились к этому легкомысленно. Иногда они даже забывали напомнить нам об этом. Питер явно считал, что я невротик. Наверное, это правда.
— Леон, еще раз напомните ей, что это не ток-шоу и не английские «желтые» газеты. Это серьезная программа новостей на крупном канале. Мы заплатим за прическу и макияж, это все. Мы не можем платить за интервью или оказывать интервьюируемым услуги вроде косметических салонов. У нас есть собственные стандарты, и мы не намерены их изменять.
Леон расхохотался и ударил кулаком по столу.
— Дорогая моя, кончай пижонить и прислушайся сама к себе. — Он еще раз усмехнулся. — Разводишь мне тут про принципы журналистики, но ведь мы оба с тобой знаем, что вас только секс через задницу и интересует.
Я кивнула Питеру, давая ему понять, что буду разговаривать еще некоторое время. Он встал и прислонился к подоконнику, глядя на Парк-авеню, потом пошел в другой конец гостиной, к дверям, ведущим в кабинет Филипа. Потянувшись к одному из стеллажей у двери, он достал книгу «Как растить детей в богатой семье», которую Филип прочитал, когда я была беременна Диланом. Я пришла в ужас, но он был на другом конце комнаты, и я не могла отобрать у него книжку.
— Слушайте, Леон. Мы говорим про типа, который руководил христианской телесетью, имеет четверых детей, тридцать лет женат на образцовой домохозяйке и сотрудничает со всеми христианскими, фундаменталистскими и просемейными организациями. Так что главное тут — лицемерие. Но вы правы, конкретные… з-э-э, сексуальные проявления этого лицемерия нас тоже интересуют. Особенно если учесть борьбу за законодательство против содомского греха. Милая деталь, не спорю. Но не забывайте; нас эта история интересовала еще до того, как мы узнали про нее.
— Это деталь на двадцать пять миллионов долларов, девочка.
— Я знаю, и хватит об этом.
— Ладно, милочка, раз уж мы заканчиваем, еще одна мелочь.
Я начала дышать глубоко и размеренно, ожидая его очередной просьбы. Питеру я беззвучно прошептала: «Простите», и он так же беззвучно отозвался: «Да ничего» — и покачал головой. Закрыв книгу, он подошел к большой коробке у журнального столика.
— Гудмэн помнит, что нужно упомянуть ее юриста, да?
Теперь Питер копался в «Домашних припасах на крайний случай». Сначала он достал брошюру Департамента внутренней безопасности, посмотрел на нее и бросил ее обратно в коробку. Потом вытащил израильский противогаз, достал его из защитного пакета и начал читать инструкцию.
— Да, Леон, мы назовем вас но имени и поставим клип, который вам нравится, а не тот, снятый в ветреный день, где у вас волосы дыбом стоят…
Питер надел противогаз, потом достал оранжевый костюм биозащиты, глянул на ярлык, приложил его к плечам и прижав подбородком.
Хлопнула передняя дверь. Всего два часа дня. Я знала, что Каролина была в кухне, Иветта в парке с младшими детьми, а Дилан в школе. Обычно никто не входит к нам без звонка консьержа. Я выглянула в коридор, слушая, как Леон объясняет, какой именно клип мы должны включить.
