Вот когда мы наконец узнали, что Загайнов уже полгода ведет напряженные исследования с лазером. И узнали, выслушав лекцию Загайнова о своих опытах, вместе с... Максимом Гавриловичем.
Но накануне в нашей лаборатории разразился тот самый скандал, в результате которого Антон и выдвинул свой ультиматум: «Или я, или он». Антон в присутствии всей лаборатории обвинил Загайнова в предательстве, в передаче Ловцову нашей конфиденциальной информации и еще бог знает в каких тяжких грехах. Загайнов (можете представить его душевное состояние) на пределе выдержки заявил, что он никого никогда в жизни не предавал, никакой конфиденциальной информации Ловцову не передавал и вообще — отказывается отвечать на «вопросы инквизиции». Однако признал, что действительно с Ловцовым он встречался дважды. «По нашему общему делу».
Нет, не считайте меня уж такой великой провидицей: я сама была введена в заблуждение поведением Загайнова — сама его в тот момент презирала всей душой. И свой встречный ультиматум выдвинула исключительна «в пику» Антону: «Если из лаборатории уйдет Загайнов — уйду и я»...
Антон, разъяренный, хлопнул дверью. А следом разошлись и остальные. И остались мы в лаборатории вдвоем с Костей. Вот тогда он и рассказал, чем занимался эти таинственные для нас полгода и для чего дважды встречался с Ловцовым. «Я вижу, Люся, — сказал он печально, — единственный выход из тупика: пригласить Максима Гавриловича в лабораторию, показать аппаратуру и результаты наших исследований».
Признаться, предложение Загайнова меня проста убило: пригласить Ловцова?! И это после всего того, что он написал о нас в «Вечерке»? Да ребята его на порог не пустят! (В тот момент мне и в голову не пришло, что главная трудность будет в другом — как затащить Максима Гавриловича к нам.) Но ссориться и даже спорить с Костей я уже не Могла: кончилась. Только сказала ему: «Хорошо, я передам твое предложение Антону».
Костя кивнул и сказал — словно нож в сердце: «Я всегда думал, что среди нас ты — самый порядочный ученый». Вот, видите, как он обо мне думал...
Костя ушел, а вскоре в лабораторию явился Антон. Он, конечно, и слышать не хотел, чтобы встретиться с Ловцовым: «Меня тошнит от одного его имени». А когда узнал, что Костя Загайнов ко всему прочему еще и скрыл от него результаты опытов с красным лазером, — совсем взбесился. Но тут я понять его могла: он уже давно носился со своей гипотезой биоэнергостаза (той самой идеей полупроводникового кристалла в живом организме, который поддерживает свою структуру при помощи резонансных частот), а Загайнов, получив едва ли не прямые доказательства правильности гипотезы, молчал о них целых полгода. Да, понять душевное состояние Антона я могла. Но никак не могла примириться с его озлобленностью против Загайнова. И выложила все, что о нем думаю. Все — до последнего...
Дня через два в лаборатории появился красный лазер, Загайнов соорудил в углу лаборатории нечто вроде «черного ящика» — светонепроницаемую кабину, принес из дому и развесил схемы, таблицы своих исследований, расставил на подоконниках горшочки с ростками цветов, семена которых получили облучение светом лазера, и контроль — из необлученных. Разница, конечно, была разительная: если в контроле росток едва пробивался из грунта, то «лазерные» выбрасывали уже третий — пятый листок.
А сам уехал в сельхозинститут.
Конечно, для Максима Гавриловича это была грандиозная ловушка — это мы поняли сразу, как только он вошел в комнату. (Потом, выйдя на минутку, я догадалась — Костя снял с двери табличку «Лаборатория биофизики».) С одного взгляда на аппаратуру, которой напичкана наша лаборатория, он, разумеется, понял, что попал отнюдь не к агрономам и даже не к биологам, как он, видимо, предполагал со слов Загайнова, а к тем самым «сопливым гениям», которых он так методично и жестоко избивал со страниц газеты.
В первое мгновение, увидев, как изменился в лице Максим Гаврилович, я решила — повернется и уйдет. Но нет, собрал, видно, все мужество, кивнул в знак приветствия и бросил Загайнову, который, я думаю, переживал эту встречу больше всех остальных: «Ну, показывайте». И Загайнов, сбиваясь, даже заикаясь, стал объяснять. И ему, Ловцову, и нам — своим единомышленникам.
Не знаю, когда Максим Гаврилович пришел в себя и стал понимать, что ему лепетал Загайнов. Только минут через двадцать я уловила его первый вопрос — резкий, отрывистый: «С чего вы взяли, что это доказывает идентичность действия лазера и вашей зеркальной установки?» Костя объяснил. Плохо. Путано. Я поняла, что он всячески избегает употреблять положения нашей концепции — даже слово «биоплазма» боится произнести вслух. А как иначе объяснишь эту идентичность? И тогда я пришла ему на помощь. Сказала: «Загайнов слишком волнуется, разрешите — я объясню, в чем тут дело, товарищ Ловцов».
Максим Гаврилович глянул на меня... Неважно, как глянул, и буркнул: «Попробуйте».
Я стала объяснять — все, как есть. Чувствую — слушает. Даже поглядывать на меня стал с интересом. И вдруг: «И у вас есть серьезные доказательства?»
Я показала ему фотоснимки биоплазмограмм, саму установку высокочастотной съемки... Слушает, кажется, понимает, но напряжен, чувствую, до предела. Не столько даже слушает, сколько ощущает, всей кожей, кажется, ощущает острую враждебность атмосферы — словно за минуту до взрыва. Оглянулась — от кого исходит эта напряженность? А сзади ребят, тесным полукольцом окруживших нас с Ловцовым, чуть не на голову возвышается Антон. Пришел. Тоже слушает. Но видели бы вы, с каким выражением!..
Не знаю, по наитию, что ли, я, неожиданно для себя, прервала свой объяснения, раздвинула ребят и сказала Ловцову, который... Ну, вы — писатель, можете представить, что пережили они в то мгновение оба — Максим Гаврилович и Антон. Я сказала — как можно более спокойным, будничным тоном:, «Наверно, будет правильнее, если теорию биоплазмы изложит сам автор. Познакомьтесь, пожалуйста: руководитель нашей лаборатории, кандидат биологических наук Антон Васильевич Колющенко».
Антона я, конечно, застала врасплох — даже в лице изменился. Я, разумеется, рассчитывала, что они пожмут друг другу руки... Мертвая тишина. Потом Ловцов с огромным трудом кивнул. Антон — тоже. Думаю, чисто рефлекторно. Чтобы заполнить тягостную паузу, говорю: «Пожалуйста, Антон Васильевич. Я остановилась на моменте образования в зародыше биоплазменных каналов». А Антон... У него, оказывается, от волнения пропал голос. Махнул рукой: продолжай сама. Пришлось продолжать. Однако минут через пять я повторила попытку: «Но тут я менее компетентна, я все же физик... Антон Васильевич, объясните». И Антон, как-то странно подергивая головой, словно у него судорогой свело шею, начал объяснять...
Вот так и пришел в нашу лабораторию Максим Гаврилович Ловцов. И пришел уже как руководитель одной из групп лаборатории. Оставил свое деканство в сельхозинституте (но кафедру за собой все же сохранил), договорился с дирекцией своего института о выделении опытных делянок, даже помещение выколотил для своей... нашей то есть, группы фотоэнергетики. Дальнейшее вы знаете сами.
Боже, два часа ночи! Вот это разоткровенничалась. Целую тетрадь исписала! Выговорилась, отвела душу... Вы не сердитесь? А у меня еще столько к вам вопросов...
Во-первых, вы уже столько раз писали о «грозе редакции», вашем ответсекретаре Гоше Димове... Это его вы окрестили «брюнетом болгарского производства»? А почему? Знаете, у меня к нему появился такой интерес... Просто нездоровый.
Во-вторых, о Гринееве. Никакой загадки по поводу его «открытия» концепции биоплазмы в зверинце нет и не было. Он об этой своей философии «природы в клетке законов науки» рассказывает каждому. И нам в том числе. Ну а что касается остального... Пусть он сам расскажет. Так будет лучше.
И в-третьих... Знаете, когда я прочла ваше последнее письмо, мне вдруг стало жалко вас... Ну чего мы втравили вас в свои дела? Да, конечно, нам очень лестно (да и нужно — что там кривить душой) опубликовать наши идеи в вашем журнале. Но если бы я только знала, сколько хлопот и неприятностей доставит вам наше нескромное желание!.. (Вот ведь — нам — ваш — вам). Может, отступим? Мы уже и так друг другу рассказали столько постороннего, не имеющего отношения к теме вашего очерка о биоплазме, что, по-моему, нам хватит тем для переписки и без биоплазмы. А вы как думаете?
