Не знаю, добилась ли Татьяна разрешения у своего шефа, Гурова, или решилась сама, — не знаю. Этот вопрос, правда, пытались выяснить во время следствия, но установить истину оказалось невозможным: Гуров утверждал — да, он сам лично контролировал ход лечения сына Колющенко, а Татьяна не менее категорически на следствии заявляла — нет. Ни Гуров, ни вообще кто-либо из врачей больницы о методике лечения ее малыша не знал.

Сначала все было хорошо. Даже очень хорошо. Малыш под влиянием «уколов» лучом лазера обрел подвижность, задвигал, казалось, атрофированными ножками, даже стал делать попытки сесть (а ему в то время уже было примерно полтора года). Успехи были настолько разительными, что слухи о чудесном исцелении малыша поползли уже по городу. И вдруг — катастрофа: у малыша подскочила температура, началась сильная рвота, судороги, его, правда, успели довезти до детской больницы, но спасти не удалось.

По заключению патологоанатомов, смерть наступила в результате спазма кровеносных сосудов головного мозга. Учитывая родовую травму и прогрессирующий церебральный паралич, эксперты установили, что такой исход был неизбежен. Днем раньше, днем позже, но неизбежен. Возможно, этим дело бы и кончилось, да и Татьяна бы всю эту историю перенесла гораздо легче и спокойнее. Но тут на нашу беду, в прокуратуру республики поступило анонимное заявление, в котором утверждалось, что Татьяна проводила на своем ребенке противозаконные опыты. Судя по тексту заявления, оно было написано кем-то из врачей, хорошо осведомленным даже в деталях. Скорее всего, из той же Объединенной транспортной больницы. И началось следствие.

Татьяна на первом же допросе признала себя виновной. По-моему, признала себя виновной даже в том, в чем никакой вины и быть не могло: в конце концов она — дипломированный врач-невропатолог, а не старуха знахарка, лечить людей от таких заболеваний, каким страдал ее малыш, разрешено законом. Даже не разрешено, как потом пояснил нам на заключительной беседе прокурор республики, когда следствие было прекращено, а она была обязана лечить! Но это было потом. А сначала все было очень плохо; следователь попался въедливый, дело для него совершенно незнакомое, зато громкое, к делу «о незаконных методах лечения» он привлек массу людей, вплоть до историков, и нас допрашивал с пристрастием. Скандал, одним словом, разгорелся нешуточный, и гаснуть он стал лишь после того, как Гуров настоял на встрече следователя с его больными — с теми самыми, которых он при помощи того же луча лазера и той же методики, что послужили поводом для обвинения Татьяны, избавил от болей.

Антон потом рассказывал, что больные следователя «заклевали»: так на него орали и такими грозили ему карами, вплоть до коллективной жалобы прокурору СССР, что тот отрезвел мгновенно. К тому же выяснилось, что следователь превысил свои полномочия, что он сначала должен был произвести проверку заявления, а потом уж, и только на основании заключения специалистов-экспертов, возбуждать против нее уголовное дело. Следствие прекратили, и в какой-то мере оно оказалось даже на руку. Интерес к «жареному», как говорил Антон, всегда сильнее логики. Но для Татьяны, конечно, вся эта история едва не стала ее концом. Не знаю, как нам с Антоном удалось вернуть ее к жизни...

Ты вот написал, что тебе не нравятся брюнетки. Мне это, конечно, приятно слышать, я-то сама всю жизнь слыву шатенкой. А Татьяна... А Татьяна, Гена, тоже была шатенкой. Краситься она стала после смерти малыша — чтобы скрыть седину. И до сих пор, хотя уже много лет работает в «Акпане» и считается одним из ведущих специалистов в области лазерной терапии, убеждена, что малыша погубила ее поспешность. Передозировала. И никакие доводы Антона и других врачей о том, что лазер такой малой мощности никаких вредных последствий даже при десятикратном увеличении экспозиции принести не может, на нее не действуют. В таких случаях она просто отмалчивается. Уходит в себя.

Вот какое я тебе написала огромное-преогромное письмо. Выговорилась. Не хватило, выходит, мне тех четырех дней, которые подарил нам с тобой твой страшный ответсек Дима Гошев. Или наоборот? Гоша Димов? И рука устала, и язык заплетается. И 6 часов утра уже. Всю ночь, выходит, просидела, с тобой беседуя.

Перечитала конец твоего письма... Не могу. С ума без тебя схожу. И как ты там, в своей Москве, без меня? И вообще... Как ты живешь? Мне хочется знать о тебе абсолютно все, каждую твою минуту. И больно в то же время: как подумаю, что у тебя уже кто-то был... Эгоистка, правда? Узнала всего полгода назад. Даже меньше. А такие претензии!..

Обнимаю, целую...

Твоя Мила. 18 янв.

P. S. А как ты хочешь объяснить читателям, в чем суть лечебного эффекта «красного резонанса», без рассказа о нашей концепции биоплазмы? Да ты ведь ее и упоминаешь, биоплазму, — обрати внимание: два раза!..»

«Милочка, еще один досыл — начало и конец репортажа. У нас в редакции какая-то кутерьма — уход Гумилева разворошил наш муравейник: все на что-то и на кого-то жалуются, у всех перегрузки по листажу — сплошной ной. А сегодня ко всему еще и «присутственный день». Два дня в неделю у нас «обязательные к явке» — всякие совещания, летучки, прием посетителей. Устаешь от говорильни смертельно. С трудом вычитал гранки номера, потом долгий разговор с Гошей Димовым — вокруг да около. Так я и не понял, что же от меня нужно Гоше. Хочет дерзнуть, а не знает — чем. А по мне... Забился за шкафы в художественном отделе: вроде и в редакции — на месте, а вместе с тем и нет меня. Перечитал, что вчера набарабанил на своей «Эрике»... Вот коротко начало очерка. Почитай, Милочка. У меня какое-то чувство... Неуверенности, что ли? А в чем неуверенность — и сам понять не могу.

«Тамара Ивановна Девичева — старший лаборант, ее обязанность в лаборатории А. Колющенко — ставить диагноз и назначать курс «лазерной терапии». Но работает она не в медицинской, а в радиотехнической группе. В группе кандидата технических наук Б. Шлемова. Знает медицину постольку, поскольку приходится болеть самой.

Удивился.

Девичева: Диагноз определяется по таблицам и показаниям приборов, а курс лечения назначает аналоговая электронно-вычислительная машина. Ну и врач, конечно: проверяет назначение машины, нет ли противопоказаний.

Предлагает поставить диагноз мне.

Сажусь..

Тамара Ивановна заглядывает в карточку, где цифрами обозначены точки биоинформации, водит по моей ушной раковине электрическим датчиком, похожим на шариковую ручку. От датчика тянется провод к прибору. В то мгновенье, когда датчик нащупывает нужную точку биоинформации, стрелка прибора резко дергается и показывает величину электрического потенциала, а Девичева другой лаборантке диктует номер точки и величину сигнала. Эти данные лаборантка тотчас, щелкая тумблерами и вращая переключатели, вводит в аналоговую машину, на экране которой перемигиваются неоновые лампочки.

Вадим Николаевич Шлемов, конструктор машины, объясняет:

— Машина моделирует точки и каналы биоинформации, расположенные на лице и голове человека. Всего около семидесяти. Сложность в том, что точки биоинформации двух типов — сигнальные и лечебные...

Мое внимание переключается на Девичеву. Она переводит язык цифр: чем болен, к какому заболеванию предрасположенность, чем болел... в детстве (!).

— Все верно? — спрашивает.

Немая сцена.

Девичева догадывается и смеется:

— Мы уже привыкли к такой реакции наших пациентов. Одним это кажется колдовством, другим — шарлатанством... А сейчас мы вам назначим лечение.

— В чем оно заключается? — прихожу я наконец в себя, припоминая, сколько времени, мук и мытарств приходится на долю каждого, кто захочет получить курортную карту! А тут... Поводила по лицу датчиком, пощелкала тумблерами... Все верно! Хоть бы одна ошибка!

— Лечение? А вот, посмотрите, — кивает она на экран аналоговой машины. — Машина оставила точки, на которые вам нужно получить облучение лазером. А сейчас машина выдаст количество сеансов на каждую из точек и время экспозиции лазера…»