XV
«Геннадий Александрович, я тоже убита. Раз пять, перечитала ваше письмо: что вы за человек? То вдруг приоткроетесь, то вновь — такая жестокость суждений!.. Как вы можете судить столь безапелляционно, столь негативно, даже с какой-то злостью о работах Авраменко и Абрамова? В отношении Власовой, может быть, вы отчасти и правы: мне она тоже показалась неискренней. Но с Авраменко и Абрамовым я сама беседовала, и не раз, и мне их рассуждения показались не такими уж глупыми, какими вы их пытаетесь представить. Не знаю, что они демонстрировали в редакции журнала, но я внимательнейшим образом изучила их расчеты по аккумулированию биоэнергопотенциала в точках акупунктуры и не нашла в них никаких натяжек. Да и почему вы все это считаете «спекуляцией на науке», «лженаукой»? Авраменко ведь сконструировал оригинальный прибор, который совершенно четко регистрирует потенциал в биологически активных точках. Этот приборчик, правда несколько измененной конструкции, более чувствительный, мы (В. Шлемов) приспособили для поиска и точной фиксации БАТ[4] на теле человека и лабораторных животных. Так в чем же вы усматриваете в работах Авраменко и Абрамова мистику и черную магию? Никакого телекинеза, а тем более телепатии они нам не демонстрировали и не называли, а цитату из их доклада, которую вы приводите, я лично рассматриваю как гипотезу. Как возможное допущение. В их сообщении, кстати, так и говорится: «Практическое использование второго способа — дело будущего. В настоящем сообщении просто регистрируется факт, доказывающий возможность такого способа накопления биоэлектрической энергии». А этот факт мы сами, в своей лаборатории, проверяли неоднократно. Вы даже не можете представить, Геннадий Александрович, как меня расстроила ваша нетерпимость. Тем более расстроила, что... Ладно, расскажу все начистоту.
Дело в том, что мы о вас знаем уже давно. С момента проведения Республиканской конференции по биодинамике. И знаем как раз от Авраменко и Абрамова.
Когда они приехали в Алатау, у нас состоялась доверительная беседа, и нам (не только вам) их взгляды в области биодинамики показались чересчур уж смелыми. Антон им на этой встрече на она тоже, кстати, происходила в доме Дарьи) прямо сказал: «Мы включили ваши доклады в программу конференции. И все же, прошу вас понять меня правильно, у нас есть кое-какие сомнения, которые мы бы хотели разрешить с вами в частном порядке. Мы хотим быть уверены, что ваши идеи и мысли опираются все же не на слова, а на факты. (Антон, когда нужно, умеет говорить прямо — без околичностей. Но, и это гораздо важнее, терпимость к чужой мысли, пусть она даже трижды зачислена в разряд «лженауки», всегда в нем главенствует.)
Разговор у нас был долгий, нелицеприятный, но взаимно честный. Больше говорил, правда, Авраменко... Ну, раз вы с ним были «теплыми друзьями» — пересказывать его идеи ни к чему. Действительно, его интересует и телекинез, и телепатия — весь набор, так сказать, явлений, объявленных лженаукой. Но дело ведь не в том, что его (или их с Абрамовым, вернее сказать) интересует, а в том, как он пытается их объяснить, как он пытается подтвердить или опровергнуть эти явления. Наука складывается, в конце концов, не из споров на тему, что же надо считать истинной наукой, а что — ее ложной тенью. Наука складывается из мысли и эксперимента. Из гипотезы и ее доказательства (или — опровержения). А скажите, положа руку на сердце: кто и когда сумел строго доказать (многократно повторенным экспериментом), что телекинез и телепатия — всего лишь плод фантазии? Нет, Геннадий Александрович. И то, и другое экспериментом одинаково трудно и доказать, и опровергнуть. А между тем не надо вам напоминать, историю науки вы знаете во много раз лучше меня, именно такого рода идеи, проверка экспериментом которых для сегодняшнего уровня науки не по силам, самой наукой объявлялась ее ложным направлением. Разве не так обстояло дело с митогенетическими лучами Гурвича? А с генетикой? А с кибернетикой? Всех приверженцев этих научных дисциплин, которые сейчас являются наиболее много обещающими, наиболее фундаментальными, в свое время объявляли и космополитами, и даже хуже. Воинствующая нетерпимость к инакомыслящим принесла нашей науке вреда, я думаю, нисколько не меньше, чем культ личности. Да, я думаю, это явления одного и того же порядка, и в этом, кстати, причина того, что всеми этими «оккультными», по выражению «Литературной газеты», науками у нас действительно занимаются не столько ученые, сколько «желающие» ими стать. А серьезные ученые, отлично понимая, что в науке одинаково важен и положительный и отрицательный результат эксперимента, который только и может полноправно отнести этот самый телекинез к науке или к ее ложной тени, просто боятся (элементарно — боятся) заявить о необходимости доказательства. Есть мужество солдата, но существует еще особая категория мужества — мужество ума. Но это большая и больная проблема. И не только для меня.
Так вот, когда мы уже выяснили позиции друг друга (Авраменко и Абрамов — с одной стороны, и Антон, я и Вадим Шлемов — с другой), зашла речь и о журналистах. И прежде всего журналистах, пишущих о науке, ее популяризаторах.
И когда мы стали выяснять все плюсы и минусы научной журналистики, Авраменко, чего от него, признаться, никто не ожидал, прекрасно помня, сколько раз он со своими идеями был подвергнут критике в разных научно-популярных журналах, вдруг горячо стал защищать «Мысль и труд». Почему? Оказывается, потому, что в редакции этого журнала работаете вы — «честный, хотя и не очень устойчивый «научник» (термин его — Авраменко). Тут в разговор вмешался Абрамов (он по отношению к вам настроен более скептически, даже негативно), между ними произошла небольшая перепалка, из которой мы узнали многое: и о вашем интересе ко многим нетривиальным идеям в науке, и о вашем мужестве, с которым вы пытаетесь «пробить» (термин опять же Авраменко) эти идеи в своем журнале, и о многом другом, менее важном. Вот тогда Антон и предложил тост в вашу честь: «Выпьем, товарищи, за честных журналистов. Они тоже в науке чего-то стоят». Выпили все, даже Абрамов. И я — тоже. И вдруг читаю такие ужасные строки: «Авраменко — спекулятивная личность», и тому подобное... Как вы можете так, Геннадий Александрович?.. Ужасно. Какая откровенная нетерпимость к чужой мысли!
У меня уже было подобное разочарование — в Антоне. Загорится какой-нибудь идеей — крушит направо и налево. Все у него тогда недотепы, дебилы и троглодиты. Ну, когда все это обрушивает на наши головы со смехом, с улыбкой — и отношение к его эскападам соответственное. Однако бывает (раньше, по крайней мере, бывало), что он явно теряет чувство меры, и его «полушутки» оборачиваются уже откровенными оскорблениями. В таких случаях Антон становится просто невыносим. Так было у нас, когда он (давно это уже было, а все помню) взъелся на Костю Загайнова — за его осторожность. Костя у нас человек действительно осмотрительный: семь раз отмерь, а уж потом режь — для него не просто мудрая поговорка, а закон жизни. В науке это и хорошо, и плохо. Чаще, я думаю, все же хорошо — если речь идет о проверке какой-нибудь идеи экспериментом. Тут наш Костя просто незаменим — лучшего оппонента желать не нужно: всю душу из тебя вытянет своими сомнениями!.. Зато уж можно быть уверенным на все сто процентов: эксперимент абсолютно чистый. Но бывают моменты, когда прав Антон, — надо рисковать. И тут Костя словно гиря на ногах — брюзжит, сомневается, готов публично от нас отречься, только бы «не иметь сраму». Для Антона в это время загайновские сомнения — словно красная тряпка для разъяренного быка. И было однажды, когда Антон поставил нас перед выбором: или он, Антон, или Загайнов.
Вы, конечно, понимаете, что Антон в нашей группе — не просто руководитель. Уйди он от нас — группу можно распускать. А Антон и на новом месте сколотит коллектив единомышленников, и идею биоплазмы будет развивать и без нас. Это понимали все, но самое худшее, что понимал это и Антон. Самое мерзкое. Поставив нас перед ультиматумом, он отлично понимал, что у нас другого выхода, как принять этот ультиматум — расстаться с Загайновым, — нет. Понимал и — пошел напролом.