А сейчас передо мной задача в два-три дня написать боевой репортаж со словами ак. Б. Петровского в качестве эпиграфа о достижениях квантовой электроники и их применении в медицине... Как новому лидеру, Гоша для этой цели высвободил целых четыре полосы! Вот щедрость!.. Доверие правительства народ должен оправдывать: сажусь, пишу.

Обнимаю, целую и прочее. Твой, твой, твой...»

«Гена, как мне плохо без тебя! Все валится из рук. Такое состояние, словно я перенесла тяжелую форму гриппа, и теперь отлежаться бы подольше. Но кто мне даст бюллетень по моей «личной болезни»? И хожу я по лаборатории как сонная муха, а помощницы мои рады — совсем от рук отбились, по магазинам в рабочее время бегают. Ох, Гена ты мой... Что же делать? Я настолько выбилась из колеи, что сегодня Антон мне устроил публичную взбучку: где план на новый год? где заявка на аппаратуру? где расчеты по параметрам съемки биоплазмы? Видишь, на что мы замахнулись: решили (чтобы раз и навсегда прекратить все эти закулисные научные шушуканья — а не лженаука ли наша биоэнергетика?) создать такую светочувствительную аппаратуру, чтобы она могла заснять не эмиссионное, то есть вызванное энергией высокочастотного поля, а свое собственное свечение биоплазмы. Автолюминесценцию. Задача, конечно, настолько грандиозная, что, когда мы в прошлом году обсуждали лишь подходы к ней, методологию эксперимента, у всех глаза горели. И у меня — тоже. А теперь вот отругал меня Антон при моих помощничках, а мне — хоть бы что. Говорю ему: «Хорошо, сделаю. Завтра все представлю». Говорю и сама чувствую: вру. Ничего я к завтрашнему дню не сделаю. И Антон, понимаю, тоже так думает — злится неимоверно. Перед Новым годом он был принят в республиканской академии, у президента (думаю, Иоганн Витальевич устроил), и там Антон получил заверения в том, что если нам в самом деле удастся получить фотоснимки автолюминесценции биоплазмы, то мы можем смело подавать заявку на научное открытие — академия нас поддержит. Вот Антон и рычит на меня: «Да что с тобой, Люся? Я тебя просто не узнаю!..» Вся беда в том, что и я сама тоже себя не узнаю. Антон ушел, ребят я отпустила по домам, посидела с полчаса над бумагами... Ничего не идет в голову — один ты у меня перед глазами. И побрела я по улицам. Капель, ночной снег прямо тает под ногами, только хребет вдалеке сурово-зимний. А Москва? Вчера по Дарьиному телевизору вечером услышала, что на Москву надвигается холодный циклон — до минус 35 градусов может быть. А есть ли хоть у тебя теплая шуба? Ничего-то я про тебя не знаю. И как подумаю про твою филевскую квартиру — так нехорошо мне делается, Гена. Сколько там у тебя уже хозяйничало женщин? Чужих... Не могу представить, что у тебя уже кто-то был и ты кому-то, как мне, говорил те же слова. И вообще... Так плохо, как подумаю об этом. Почему мы с тобой не встретились десять лет назад? Но у тебя, наверное, уж и тогда была... некто.

Счастливый у тебя, Геночка мой, характер! Горишь, живешь, все у тебя нараспашку — светишься прямо, как наша биоплазма. А я вот... Как же мы с тобой теперь жить будем? Ты — в Москве, я — в Алатау. И места себе, найти не могу, и на душе с каждым днем все хуже и хуже...

Сегодня уже четвертый день без тебя. Скорей бы уж : пришло письмо. Или позвонил бы хоть в лабораторию. Некогда? Да, ты у меня горишь работой...

Целую... Вот написала, вспомнила сразу, как мы с тобой прощались в аэропорту... Не могу. Реветь хочется.

Но все равно и целую, и люблю.

Твоя Мила.

14.1.74 г.».

«Досыл, Милочка. Вчера отправил тебе писульку и сел за блокноты. Ну и материала я набрал! Ну и материалище! На две книги хватит.

Решил писать репортаж кусками. А наиболее принципиальные сразу же отправлять тебе «авиа» — чтобы ты могла прочесть сама и показать, кому посчитаешь нужным. Итак, первый кусок.

«Первым, кто рискнул теорию биоэнергостаза А. Колющенко применить в медицине, была врач республиканской детской спецбольницы Т. Ингаева — молодой специалист, всего несколько лет назад закончившая Алатауский мединститут. Но начала Ингаева опыты даже не с лазера, а с аппарата конструкции Колющенко — Загайнова, излучавшего монохроматический свет (МКС). История этого аппарата восходит своими истоками к «красному фонарю» К. Загайнова, при помощи которого молодой исследователь выявил явление биологической стимуляции, аналогичное действию концентрированного солнечного света (КСС), открытого профессором В. Шаховым, заведующим лабораторией Института физиологии растений АН СССР (о его работах «Мысль и труд» сообщали... — потом найду, по картотеке). Эти «красные фонари» Загайнова, переделанные им под руководством А. Колющенко, кстати, в алатауских клиниках применяются до сих пор, особенно при лечении ожогов, ран большой площади и кожных заболеваний, где требуется большая площадь облучения.

Приступая к опытам, Ингаева исходила из тезиса А, Колющенко о подчиненности нервной системы человека его биоплазме. Таким образом, можно было надеяться, что ряд заболеваний, связанных с расстройством центральной нервной системы, удастся вылечить, воздействуя на биоплазму монохроматическим красным светом.

Успех превзошел все ожидания. (Отлично понимая, какое значение для медицины имеют работы алатауских врачей, я позволю себе во всех случаях, когда будет идти речь о терапевтическом эффекте монохроматического красного или лазерного излучения, цитировать документы — «Истории болезней», доклады, сообщения. Сухость документа в этих случаях, надо полагать, гораздо важнее и ценнее рассказа очевидца.) Для лечения красным светом отбирались люди, страдавшие тяжелыми нервными заболеваниями, в том числе и такими, которые до сих пор считаются неизлечимыми. Например, болезнь Бехтерева — «бамбуковый позвоночник». Человек, страдавший болезнью Бехтерева, либо вообще не может передвигаться, либо двигается с огромным трудом в полусогнутом состоянии, испытывая при этом адские муки. В эту же группу были включены и больные спондилезом, остеохондрозом и радикулитом — все это болезни, так или иначе связанные с нарушениями деятельности центральной нервной системы и спинного мозга.

Курс лечения длился от 30 до 60 дней. Облучению красным светом подвергались только пораженные области позвоночника. «В результате проведенных наблюдений было установлено, что применение монохроматического красного света снимало болевой синдром, способствовало улучшению общего состояния больного, увеличению объема движений в пораженных отделах позвоночника».

Еще больший эффект оказывал луч лазера. К началу 1972 года в Объединенной транспортной больнице действию когерентного света было подвергнуто свыше 200 больных, страдавших поражениями позвоночника, из них более половины — болезнью Бехтерева. В процессе лечения у больных исчезали боли и полностью или частично восстанавливались двигательные функций позвоночника.

Эти успехи были настолько ошеломляющими (не надо забывать, что для лечения красным монохроматическим и когерентным светом отбирались, как правило, неизлечимые хроники), что волна «лазерной терапии прокатилась по всем крупнейшим медицинским учреждениям Алатау. Кабинеты лазерной терапии начали организовываться в областной клинической больнице, в городской № 1, в республиканской детской спецбольнице «Акпан», «лазерной терапией» занялись, а правильнее сказать — увлеклись, в Алатауском мединституте, в Институте онкологии, в орбиту «лазерной терапии» включились медицинские институты Ленинграда, Львова, Москвы...»

Милочка, это не начало, а где-то середина репортажа. С чего начать — пока не знаю. Поскольку речь идет о «репортаже номера», то, видимо, придется начинать с личных впечатлений: как я пришел, скажем, в кабинет лазерной терапии, что увидел, передать свои эмоции и т. п. Но это я буду писать в последнюю очередь — когда разберусь с главным материалом и увижу, сколько у меня останется непосредственно на репортаж. И вот по главному-то материалу у меня в блокнотах объявилось несколько дыр.