— Вот оно где, дедово золото! Ах, глупая голова… Давно бы надо сюда заглянуть…

Степан, словно бы обезумев, шепчет еще какие-то слова и дрожащими от волнения руками пытается сдвинуть чугун. Но он тяжел, не поддается. Значит, там действительно золото! И значит, на месте старого дома он — стоит только захотеть! — может построить новый; значит, он до конца своих дней будет жить ни в чем не нуждаясь; значит… Сомнений нет, что в чугуне золото, однако же хочется поскорее увидеть его собственными глазами. И, подавшись вперед, Степан с силой надавил плечом на опору. Она соскочила с деревянного круга на чугуне, но следом же за этим с глухим треском рухнул потолок. Толстый слой земли придавил Степана, а откуда-то сверху донесся неясный нарастающий гул — это, наверное, обрушилась сложенная над подземельем поленница. Степану хочется закричать, позвать на помощь, по едва он открывает рот, как в него набивается земля. Он хочет прикрыть рот руками, но руки придавлены той же землей, и их невозможно вытащить… Неужто так и суждено, на роду написано умереть ему рядом с дедовым богатством? Неужто исковеркавший всю его жизнь старик и сейчас, поманив своим золотом, уводит за собой в могилу? Нет! Нет!!!

Собрав последние свои силы, задыхаясь, захлебываясь землей, Степан кричит:

— Спасите! Спасите-е…

Но кто его может спасти? Кто его услышит?

Где-то там, на площади, гремит музыка, светит солнце, гуляют люди. Но ни Степан их не слышит, ни они его услышать не могут… Вдыхая последний смрадный дух подземелья, он теряет сознание.

Перевод Семена Шуртакова

Федор Иванович решил провести воскресенье дома. Да, вот так возьмет и целый день просидит дома. И заниматься будет не тем, что надо, а чем хочется, чего, как говорится, его душа пожелает. Вон на верхней полке книжного шкафа какая груда журналов накопилась, до последних номеров «Роман-газеты» тоже руки не дошли — надо полистать, почитать, а то, грешным делом, и совсем отстанешь от жизни.

Городок еще как следует не проснулся, над ним еще властвует утренняя тишина. Дверь на террасу, куда вышел Федор Иванович, скрипнула непривычно звонко.

Зарядка разогнала остатки сонливости. А умывание захолодавшей за ночь водой и вовсе взбодрило. Во всем теле чувствовалась молодая пружинящая легкость. А может, еще и потому чувствовал себя Федор Иванович легко и свободно, что пленум райкома вчера прошел хорошо, и, значит, — гора с плеч, а в этот день, в это утро никакого неотложного дела над ним не висело.

Секретарская работа приучила его и в постели долго не залеживаться, и завтракать рано. Вот только с тех пор как жена с сыном уехали отдыхать, ест он по утрам и не очень-то вкусно, и не так чтобы сытно. Не такой уж и большой выбор продуктов предлагают городские магазины.

Федор Иванович прошел на кухню, открыл холодильник.

Скажи кому, что первый секретарь райкома питается не лучше любого другого жителя городка, — может и не поверить. Но вон в холодильнике четыре банки консервов и единственная, уже изрядно засохшая, рыба — хек.

Что ж, хек так хек. Зато в рыбе, говорят, много фосфора, а фосфор необходим, чтобы человек шевелил мозгами. Значит, как раз! Нашему брату без этого никак нельзя.

Зашкворчало масло на сковородке, запахло жареной рыбой. А вот и чайник запел-засвистел, пачал закипать.

Федор Иванович достал пачку чая, по подумал-подумал и не стал заваривать. Лучше он выпьет черного кофе. Жена, правда, поругивает его за то, что в последнее время он пристрастился к этому напитку, где-то даже вычитала, что кофе сократил жизнь Бальзака. Но сократил или не сократил — это еще вопрос, а что кофе бодрит и вроде бы даже силы прибавляет — это уж точно. Когда же человеку переваливает за сорок, прибавка эта, пусть и временная, все чаще и чаще становится необходимой.

Когда Федор Иванович уже допивал кофе, зазвонил телефон.

«Вовремя! Сердобольный человек, видать, — дал позавтракать… Поди, какой-нибудь председатель колхоза, у них сон еще короче, чем у меня…»

Федор Иванович подошел к телефону, поднял трубку и к немалому удивлению своему услышал в ней голос директора лесхоза. Уж не загорелся ли лес, в такую жару всякое может случиться. А может, директор понял, что немного перебрал, критикуя райком на вчерашнем пленуме, и хочет покаяться?

— Как самочувствие? Распрекрасное. Занят ли? Да ведь как же, чтобы чем-нибудь да не занят… Посмотреть лес?

Раскаялся, держи карман! Директор лесхоза, похоже, хитроумно «продолжает» свою критику: поля, мол, ты знаешь, знаешь и где, что посеяно, и какой урожай ожидается, а что ты знаешь о лесе? Или только на карте района его видишь? И ведь если начистоту, нечем и крыть-то, нечего ответить на такую «критику».

Разговаривая по телефону, Федор Иванович оглядел свою квартиру, и она показалась ему какой-то непривычно пустынной и сиротливой. И позвал бы его кто другой — давно бы согласился. Как там ни говори, а что-то увидеть собственными глазами куда интереснее, чем узнавать об этом из чьих-то рассказов. Да и разве не заманчиво пройтись по лесу, вместо того чтобы сидеть в этой сиротливой клетке и постигать по журналам чужую жизнь?! Да, с Леонидом Семеновичем они не друзья и не товарищи; больше того: у них друг к другу что-то вроде взаимной антипатии. Во всяком случае, у Федора Ивановича, как говорится, не лежит душа к директору лесхоза. Но кому какое дело до того, лежит или не лежит! Директор лесхоза — один из руководителей района и, значит, в своем отношении к нему секретарь райкома не имеет права исходить только из своих личных симпатий или антипатий. Да и знает он директора лесхоза мало, до вчерашнего пленума сталкиваться с ним приходилось очень редко.

— Оно бы, конечно, не мешало лес посмотреть, — неопределенно сказал Федор Иванович. — Но на сегодня я шофера отпустил по своим делам…

— У нас своя машина, — едва дав ему договорить, откликнулся директор лесхоза.

— Значит, вашего шофера надо беспокоить, — все еще не решался Федор Иванович.

Директор лесхоза сам решил за него:

— Будем считать, что договорились. Через полчаса я буду у райкома.

И, видимо считая разговор оконченным, повесил трубку.

Что ж, теперь уж хочешь не хочешь — придется ехать. Зря только строил всякие планы: и нынешнее воскресенье уйдет под откос…

Федор Иванович начал неторопливо собираться. Надел свой обычный дорожный костюм, взял с вешалки легкую парусиновую кепку. Вообще-то в костюме, наверное, будет жарковато, но без него как бы комары и слепни не накинулись. А пиджачок, в крайнем случае, можно и в машине оставить.

Федор Иванович собирался в дорогу, а мысли его нет-нет да и возвращались к директору лесхоза, к его выступлению на вчерашнем пленуме.

Повестка пленума была не совсем обычной. Руководителей районного звена в просторечии частенько именуют районщиками. Словечко вроде бы не очень уважительное, но не в слове суть. Суть в том, что не от этих ли районщиков, от их умения и радения и зависит в первую очередь состояние всех дел в районе. Вот Федор Иванович и предложил поговорить на пленуме райкома о том, каким должен быть современный руководитель районного звена.

Свой доклад Федор Иванович постарался сделать как можно более самокритичным. Был тут, правда, некоторый риск: не пойдут ли и выступления по намеченному первым секретарем руслу, не сосредоточится ли вся критика на райкомовских работниках. Но ведь как говорится: волков бояться — в лес не ходить.

Слушали доклад с интересом, и, видно, многих он задел за живое: во время перерыва записалось для выступления — небывалая цифра! — десять человек. И открывал список, который показал второй секретарь райкома, директор лесхоза.

Что знал, что знает о нем Федор Иванович? Не много. Знал только, что на этом посту он недавно, а до того работал главным лесничим. Ну еще, что он неуживчивый, въедливый человек, резкий в отношениях и с товарищами по работе, и с любым начальством. Вот, пожалуй, и все. Прежнего директора Захара Николаевича еще в начале прошлого года перевели в министерство. Райком не хотел было его отпускать, да тот сам стал умолять: «Двое детей учатся в университете, третий, младший, заканчивает школу, в Чебоксарах дают квартиру, жена часто прихварывает. А там и больница получше районной, и врачи поопытней…» К тому же и должность ему предложили солидную. Это-то понятно: плохого работника в должности повышать не будут. Но кого ставить на его место? Захар Николаевич сам долго не решался назвать в свои преемники старшего лесничего: уж очень строптив, ершист, и нет у него никакой дипломатии, идет во всем напрямик — долго ли такой удержится на руководящем посту? А Александр Анатольевич ко всему сказанному еще и добавил: прижимист старший лесничий, каждый куст, каждую копейку любит считать. Федор Иванович возразил на это: что ж тут плохого, добряков за счет казны и так развелось более чем достаточно. Так-то так, ответил второй секретарь, да только руководители, считающие копейки, часто не замечают за этими копейками, как у них рубли мимо государственного кармана летят, за кустами не видят леса.