— А мы и за то, и за другое выпьем, Федот Иванович. И за коренника, и за уху. — А увидев подходящую с дымящимися тарелками Шуру, еще и добавил: — А можно ещо и за третье — за нашу кормилицу-поилицу Шурочку… Ну, и конечно, чтобы она с нами тоже выпила. Дело свое ты сделала. А как говорит народная мудрость: кончил дело — гуляй смело…

Бригадир без умолку балагурил, а Александр Петрович слушал его и думал: наигрыш это, умелое притворство или Васе и в самом деле весело, совесть у него чиста и спокойна? В угоду председателю бригадир веселится или сам по себе окончание сева празднует?..

С заседания правления Алексей Федорович вышел встревоженным и расстроенным.

Не на шутку встревожило его поведение председателя. Такого еще, кажется, не бывало. Были стычки, споры, но если и не всегда удавалось Алексею Федоровичу доказать свою правоту — Михатайкин, отстаивая свою точку зрения, все же спорил, что-то доказывал в свою очередь. А ведь нынче и спора-то никакого не было. Даже на заседание колхозного правления все это было мало похоже. Так разговаривает с нижестоящими командирами какой-нибудь начальник штаба перед операцией: твоя задача такая, а твоя — такая. И все. Приказ обсуждению не подложит, его надо только выполнять. Но это — армия, в армии по-другому нельзя. В колхозе армейская дисциплина не только не нужна, а, наверное, и вредна…

Да, стычки у Алексея Федоровича с председателем и раньше были. Но ведь чего не случается в работе! Беда в том, что в последнее время они расходятся во мнениях все чаще и чаще. Особенно когда дело касается отношения председателя к людям. Михатайкин, похоже, смотрит на колхозников прежде всего и больше всего, как на рабочую силу, выполняющую хозяйственные планы. Колхозники для него сначала работники, а уж потом — люди. А ведь это опасное для руководителя деление… Где, когда, на каком повороте своей председательской дороги Михатайкин стал таким? Что он не всегда был таким — это Алексей Федорович знает хорошо.

Он его помнит совсем, совсем другим.

Федот Иванович… впрочем, какой там Иванович — просто Федотка поступил в Цивильский сельскохозяйственный техникум в тот год, когда Алексей Федорович оканчивал его. В те довоенные времена нужда ь специалистах была острой, и готовили агрономов за три года. Щуплый парнишка Федот, робевший в новой непривычной для него обстановке, естественно, тянулся к своему старшему земляку. Алексей Федорович, чем только мог, помогал Федоту, а по окончании техникума оставил ему все свои учебники и конспекты.

Недолго пришлось поработать Алексею Федоровичу агрономом: призвали в армию. И вернулся он со службы в чине младшего лейтенанта только в пятидесятом году. Войну провоевал в тяжелой артиллерии, и, может, потому судьба к нему была милостивой: за всю войну имел только два легких ранения. Вернулся Алексей Федорович в родной Хурабыр и сразу же был поставлен председателем колхоза. И вот только когда — через тринадцать лет — встретились бывшие однокашники по сельхозтехникуму. Михатайкин работал тогда главным агрономом райземотдела. После гке того, как младшего лейтенанта запа-са снова призвали на службу, а колхоз в Хурабыре и раз, и два укрупнили — во главе его встал Федот Иванович Михатайкин.

Отношения у них оставались прежние, самые дружеские. Приедет Алексей Федорович в отпуск — если но в тот же день, так на другой — Федот Иванович его обязательно навестит, сам к себе в гости пригласит. И угощение выставит такое, что Алексей Федорович от одного взгляда на стол в смущение приходил: ну, будто Федот Иванович не старого товарища-односельца, а какого-то заморского гостя принимал. И всегда, в любое время года главным украшением стола была царская рыба стерлядь: на закуску шла заливная или копченая, а потом подавалась двойная стерляжья уха. «На Суре жить да стерлядки не отведать? — обычно приговаривал Федот Иванович. — Нет, я на это не согласен»… Ну, угощение угощением, а еще нравились Алексею Федоровичу в его старом товарище этакая крестьянская смекалка, крепкая хватка и твердость характера. Нравилось, что Михатайкин наводит в колхозных делах строгий, почти армейский порядок. Может, тут сказывалось то, что сам Алексей Федорович за долгую службу в армии привык нетерпимо относиться ко всякой расхлябанности. Во всяком случае, твердая председательская рука в те годы была ему по душе, на многие вещи они смотрели одинаково и понимали друг друга хорошо.

По демобилизации мог бы Алексей Федорович осесть в городе, найти какую-нибудь непыльную работенку в подспорье к пенсии и жить да поживать в свое удовольствие. Именно так и делают многие и многие офицеры-запасники. Но все годы службы, во сне и наяву, ему виделись родные' поля, слышалось пение жаворонка в майском небе, августовский шелест спелых хлебов. Стоило закрыть глаза, и перед ним вставали белопенные цветущие яблони, чудился горьковатый, такой близкий сердцу, запах черемухи… Много лет прожил Алексей Федорович вдали от родных мест. Но они от этого не потеряли для него свою притягательную силу, а может, даже стали еще дороже. В его жилах текла кровь земледельца. И он понял, что если поселиться в городе, то никакой жизни в свое удовольствие у него не получится, если самое большое удовольствие, самую высокую радость ему дает родная земля, живая природа, среди которой он вырос.

Приехал майор запаса в родной Хурабыр, купил дом с двором, прожил день-другой, а на третий не усидел дома, не утерпел — взял мотыгу и пошел вместе с соседями в колхозный сад рыхлить землю под яблонями. Увидел его за этой работой Федот Иванович — руками развел: то ли офицер и в самом деле соскучился по земле, то ли хочет показаться односельцам этаким свойским человеком: вот, мол, и чин немалый имею, а не забыл, как мотыгу в руках держать… На другой же день председатель правление собрал и на него Алексея Федоровича пригласил. «Ты ведь в тяжелой артиллерии воевал? Так вот: приходилось ли вам, артиллеристам, стрелять из своих пушек по воробьям? Нет… Так вот, если уж ты окончательно решил работать в колхозе, то при твоем чине-звании, при твоем большом жизненном опыте и армейской закалке ходить с мотыгой — это все равно что стрелять из пушки по воробьям. Так я говорю, мужики? Использовать Алексея Федоровича в качестве рядового работника было бы с нашей стороны… да ну что там говорить — было бы просто-напросто нерасчетливо. Пушка должна стрелять по крупным целям! Ты, Константин Егорович, давно на ферму просишься — мы тебя отпустим, а на твою бригаду Алексея Федоровича и поставим…»

Так стал Алексей Федорович бригадиром.

Теперь он уже не со стороны приглядывался к Федоту Ивановичу, а видел его близко и слышал часто. И по-прежнему Алексею Федоровичу многое нравилось в председателе. У Михатайкина агрономические знания, его многолетний земледельческий опыт удачно сочетались с хозяйственной расчетливостью, с постоянными поисками выгоды колхозу. Умел он свой агрономический опыт, свое рачительное отношение к земле передать и бригадирам, и колхозникам. Как-то Алексей Федорович был свидетелем одного, что ли, показательного урока на свекольном поле. Колхозницы прореживали свеклу. Проработали час или два — пришел председатель. Пришел, посмотрел, как идет дело, и сказал: «Стоп! Так мы по осени без свеклы останемся… Идите все сюда». Встал на рядок Марфы Тимофеевой: «Глядите внимательно!» и — раз! — выдернул целый пучок молодой свеклы. Поставил в освободившееся место свой чесанок, примерил: как раз. После этого — опять долой пучок молодых растений из рядка. Опять измерил расстояние между оставленными ростками своим сапогом. И третий раз так сделал. А потом как припечатал: «Вот так и все делайте!» — «Так ведь жалко! — попыталась было оправдаться Марфа, и остальные колхозницы зашумели в ее поддержку. — И землю пустой обидно оставлять, и свеклу — ведь проросла уже! — выдергивать жалко». — «Пусть глаз сейчас будет голодный, — отрезал председатель, — зато осенью урожай будет богатым… Вырывайте безо всякой жалости!» Все как одна начали выдергивать лишние растения, мерка — председательский чесанок. Жалко выдергивать, да что поделаешь, если такой строгий приказ… А к осени куда и пустая земля подевалась, и каждый свекольный клубень чуть не на полпуда налился. С каждого гектара восемьсот центнеров: рекорд по району, а то и по республике… Может, резковато, а то и грубовато разговаривал колхозный председатель на поле, по урожай — вот он богатый урожай! — словно бы оправдывал председательскую резкость и грубость: не для себя человек старался — для колхоза…