Кто-то оправдывал Михатайкина, а кто-то, особенно молодежь, и нет: ты, мол, с нас требуй что надо, спрашивай, и пусть даже строго — но не грубо. Федот Иванович такую критику или пропускал мимо ушей, или отвечал на нее еще более резко: «Скажите, какие нежности! Да кто ты такой, чтобы я еще и слова для тебя особенные подбирал?! Как сказал, так и сказал. А твое дело — слушать и исполнять…» Ну, а когда человек так считает, когда он уверен, что «ради пользы общему делу» может и обругать своего подчиненного — с течением времени эта уверенность заходит все дальше и дальше. И в последние месяцы в разговорах председателя с колхозниками, особенно с такими, которые в чем-нибудь провинились, уже можно было услышать: «Ты у меня поговоришь, возьму и оштрафую». Другого он грозится выгнать из колхоза, а третьего — посадить на пятнадцать суток.

Алексей Федорович пытался, и не раз, дружески урезонивать не в меру расходившегося председателя. Нередко в таких разговорах он ссылался на армию, где солдат находится в полном и беспрекословном подчинении у командира и командир вроде бы волен с ним делать все, что только ему захочется. Однако же командиры делают то, что надо, а не то, что им хочется, и, отдавая любое приказание, отдают его без крика и ругани, даже выговаривают провинившемуся солдату, тоже не унижая человеческого достоинства. Немного поостыв после очередного разноса какого-нибудь из неугодивших ему работников, председатель соглашался с Алексеем Федоровичем: «Поизносились мои нервишки, Алексей. И сам вижу, что перебарщиваю, а сдержать себя не могу…» Однако же соглашаться-то Федот Иванович соглашался, но этим дело и кончалось. То ли уже не мог себя пересиливать, то ли не хотел, но только опять из председательского кабинета доносилось: «Я тебя выгоню…» или «Я тебя посажу…» Тогда Алексей Федорович прямо уже не в личной беседе, а на партийном собрании заявил, что такое отношение председателя к подчиненным ему по работе людям он считает неправильным и, как коммунист, мириться с этим не будет. С того собрания дружба у них и кончилась. Федот Иванович, похоже, еще сильнее закусил удила — только что закончившееся заседание правления наглядный тому пример. Раньше председатель хоть как-то прислушивался к его замечаниям и советам. Теперь Алексей Федорович для него никакой не друг-советчик, а что-то вроде неудобного препятствия на дороге: обходить не обойдешь и убрать тоже не уберешь. Если бы он был только бригадиром! Из секретарей же партийной организации убрать его он не волен… Словом, узел завязался крепкий и чем дальше, тем затягивается туже.

Выйдя из правления, Алексей Федорович какое-то время постоял у калитки, поглядел в ту, в другую сторону улицы, словно бы решая, куда идти и что делать. Перепалка с председателем выбила его из рабочей колеи, и, чтобы немного успокоиться и собраться с мыслями, Алексей Федорович решил проведать парники.

Май идет сухой, пожалуй, даже жаркий. В апреле нет-нет да и перепадали дожди, но вот уже более двух недель — солнце и солнце.

Ранняя капуста высажена, огурцы тоже взошли, хорошо идет в рост и помидорная рассада. Вот только кто скажет, когда все это начинать высаживать в грунт! Высадить сейчас? А вдруг заморозки ударят — в мае, бывает, что и белые мухи летают. Погодить? А если вот такое солнце будет жарить — земля-то высохнет и самое золотое время будет упущено… Немалый доход дает колхозу огород, но и хлопот-забот с ним много.

В нынешнем году овощной огород увеличен до двенадцати гектаров. Двенадцать гектаров — это очень много. Легче в зерновом поле посеять и убрать триста, чем обиходить эти двенадцать. Одной только воды на полив сколько потребуется…

Вспомнив о воде, Алексей Федорович захотел заодно и посмотреть, как подвигаются дела на строительстве плотины. Набирается ли вода в пруду хоть для первых поливок.

По дороге на плотину Алексею Федоровичу повстречался тот самый Валька Ремизов, о котором шла речь на заседании правления. Похоже, Валька был в изрядном подпитии: шел как-то бесцельно и ступал нетвердо.

— Что у тебя за праздник сегодня, Валентин? — спросил тракториста Алексей Федорович.

— А почему именно праздник? — останавливаясь, философски возгласил Валька. — Что я немного того… ну, скажем точнее — выпил? Так вы, Алексей Федорович, разве не знаете, что пьют не только по праздникам. Еще пьют или с радости, или с горя, или от безделья. Три причины… Не верите? Истинно говорю, хоть кого спросите. И я выпил сразу по двум причинам: с горя и от безделья… Я думаю, что я хорошо вам все объяснил.

— А ты, оказывается, философ.

— Кто-кто? — то ли не расслышал, то ли не понял Валька.

— Философ, — повторил Алексей Федорович, — мудро думающий человек.

— A-а, это тот самый Секкель? — начал вспоминать Валька. — Постой, не Секкель, а Геккель…

— Ты хочешь сказать: Гегель? — подсказал Алексей Федорович.

— Он самый!.. Простите, Алексей Федорович. В армии на политучебе рассказывали, забывать начал. И образование у меня только семь классов. Но, — Валька поднял вверх указательный палец, — но думать — это вы верно подметили — думаю. Каждый тракторист, я вам скажу, — философ. Работаешь, пока трактор исправен, — думаешь а что еще делать?! Поломался трактор, выругаешься, душу отведешь и снова начинаешь думать. Начинаешь думать, как поломку исправить…

До нынешнего дня Алексею Федоровичу как-то не приходилось видеть Вальку пьяным, а уж таким разговорчивым — и тем более. Ты смотри-ка, разошелся, прямо хоть на трибуну…

— Говоришь: от безделья. А сказывали, ты на плотине работаешь?

— Работал полдня, а потом Михатайкин… да, да, сам Михатайкин уволил. Уволил!.. Завтра же беру паспорт и уезжаю в Чебоксары — там трактористы-бульдозеристы — во! — тут Валька шаркнул ребром грязной ладони по своей тоже не очень чистой шее, — во как нужны. А может, на Север к своему другу детства Пете махну… Словом, окончательное решение будет зависеть от того, какой нынче сон увижу… А заранее знаю только то, что в этом году обязательно женюсь и возьму какую-нибудь красавицу с румяными щеками и толстыми губами — чтобы интересней было целоваться…

Слушая пьяную Валькину болтовню, Алексей Федорович начинал понимать, что нынче утром у него с председателем произошел какой-то крупный разговор, после, которого Михатайкин отстранил тракториста от работы, а на заседании правления хотел задним числом утвердить свое самоличное решение. Валька же пока еще не знает, чем кончился разговор о нем на правлении.

— Вот что, Валентин. Решением правления ты оставлен на работе, а только оштрафован на пять рабочих дней. Ты лучше скажи, чем ты не потрафил председателю?

— В-эй, — махнул рукой тракторист, видимо не желая отвечать на вопрос. — Не Михатайкин слушается правления, а оно само слушается Михатайкина… А оштрафовали или не оштрафовали — какая разница, я все равно уеду. Пока, Алексей Федорович, — Валька хотел было на прощание протянуть руку, но заметил, что она в машинном масле, и только поднял ее и, помахивая, пошел вдоль по улице.

«А что, возьмет да и уедет, — провожая взглядом тракториста, подумал Алексей Федорович. — А ведь сам Вася Берданкин говорил, что Валька — один из лучших механизаторов… Эх, Федот, Федот, если только из-за одного того, что кто-то нечаянно наступил тебе на любимую мозоль, задел твое самолюбие, ты будешь выживать из колхоза — с кем ты тогда останешься?!»

Валькин бульдозер, почему-то с плугом на прицепе, стоял на краю овражного склона, а остальные два продолжали наращивать уже достаточно высокую запруду.

Запруда-то высокая, а вот пока не заметно, чтобы перед ней копилась вода. От жаркой погоды, видать, и родники ослабели. И если сегодня-завтра высадить в гряды огурцы и капусту — придется, как и в прошлые годы, возить воду на машинах. Нужен, да еще как нужен, дождь. Однако никаких признаков, предвещающих изменение погоды, пока не видно: и на небе ни облачка, и старые раны молчат…

Пускаясь в обратный путь, Алексей Федорович сквозь нечастые столбы хмельника увидел копошащихся на чьем-то огороде людей. Что они делают? Уж не высаживают ли огуречную или какую другую рассаду, на вёдро глядя? Интересно!..