— Посмотришь. Это ему будет пострашнее, чем все ваши угрозы. Да ведь не скажешь!
— Не скажет, — подзадорил Листрат. — Кишка тонка!
— Куда ему!.. — вставил, посмеиваясь, Сергей.
Это я — то не скажу? — Андрей Андреевич затрясся. — Это у меня-то кишка тонка? Ах, вы!..
На него опять зашикали.
— Чего зашипели, молокососы? Я все помню, я при барышне слова непотребного не скажу. Да я днями такого земскому наговорил, он аж позеленел.
— Ну, так скажи и это.
— И скажу.
— Вот тогда посмотришь, как земский закукарекает. Только уж держись, дядя Андрей!
— Я-то удержусь. Только ежели держаться, так кучно.
— Ясно, — сказал Листрат. — Ты начнешь, мы поддержим.
— Только не возьму я, Лукич, в толк, какое же это имеет отношение к земле? — недоуменно спросил Андрей Андреевич.
— Тебе очень нужна земля?
— Ты, Лукич, над нами не насмехайся. Кому она не нужна? Разве что лавочникову сыну. А прочим…
— Ну, так садись в телегу да с богом в Сибирь.
— Насчет Сибири я слышал. Только глухомань, земля дикая, умрешь, пока ее осилишь… Может, теперь там подходящую землю стали давать?
— Вполне подходящую.
— И по скольку же, скажем, на двор?
— На двор дают по три тысячи десятин.
Все так и ахнули.
— Постой, постой, — сдернув шапчонку и заикаясь, переспросил Андрей Андреевич. — По скольку?..
— По три тысячи, дядя Андрей, — невозмутимо ответил Флегонт.
— По три тысячи! — ахнул Андрей Андреевич. — Не верю. — Он отчаянно замотал головой.
— И как же дают? — с алчным блеском глаз спросил Петр. — За какую цену?
— Дают в аренду на девяносто девять лет. Первые пять лет ничего не платить.
— Батюшки!.. — простонал Андрей Андреевич.
— Купить можно не больше трех тысяч десятин, а в аренду можно взять хоть и сто тысяч. Срок аренды — девяносто девять лет, — с той же серьезностью говорил Флегонт.
Лишь Ольга Михайловна приметила лукавую искру в его глазах.
Она пристально наблюдала за Флегонтом и узнавала и не узнавала его: что-то такое узнал и увидел он, что до краев наполнило его, отчего он и казался таким сильным, каким не был в Сибири. Мужики понимают его с полуслова, и он понимает их. Вот Флегонт говорит о земле, о царе, говорит без единой фальшивой ноты, даже как бы без желания вести за собой мужиков, а между тем твердо и последовательно наводит их на размышления о предметах, над которыми они никогда прежде не задумывались, заставляет их делать выводы без подсказки. Соединение гибкого ума с добрым лукавством, знание народа, всех его горестей и мечтаний, простота в обращении с людьми и умение вести за собой их души — все это глубоко волновало Ольгу Михайловну. Она невольно заражалась от Флегонта его мыслями и чувствами. «И ведь я могла бы стать такой же, как Флегонт, не отойди от движения», — думалось ей.
И снова властно потянуло Ольгу Михайловну к делу, к которому не раз звали ее и Флегонт и Таня; снова ум и сердце устремились к тем, кто хочет человечеству добра и счастья, какого оно еще не знало, но должно знать.
— Постой, постой, Лукич, — заговорил в восторге Андрей Андреевич. — Неужто и закон такой есть? Насчет этой самой сибирской земли?
— Есть.
— Царев закон?
— Царем подписан.
— Ох! И ты на царя! И где же этот закон? Неужто опять его от нас спрячут?
— Почему спрячут? Он у меня, нарочно захватил, чтобы вас порадовать. — Флегонт достал из кармана еще одну бумагу. — Читай сам.
Андрей Андреевич по складам прочел несколько строк и передал бумагу Петру.
— Закон как закон. — Петр отдал бумагу Флегонту. — Все форменно.
— Лукич, милый, да ведь это ж!.. — Андрей Андреевич чуть не пустился в пляс. — Ну, братцы, вы как желаете, а я сей же час напишу прошение в уездное земство. Мне три тысячи десятин не надо, а на полтора десятка и я замахнусь!
— В среду тебе десяти было довольно, — хмуро заметил Петр, с усмешкой наблюдая за прыжками Андрея Андреевича.
— Мало ли что было в среду! Поди, ныне воскресенье. Ах ты, господи, ах ты, боже мой! И кто же это так постарался, Лукич, какие такие добрые нашлись люди?
— Дворяне, Андрей. Особое совещание при царе по делам дворянского сословия.
— Видали? — Андрей Андреевич победоносно оглядел всех. — Есть, стало быть, чувствительные господа. Двадцать десятин дадут мне, Лукич?
Флегонт не спеша свернул цигарку, не спеша прикурил и только тогда ответил:
— Не дадут. И не надейся и прошение не пиши.
— Вона! Чем же я хуже иных-прочих? — обиделся Андрей Андреевич.
— И прочим не дадут, — так же хладнокровно проговорил Флегонт.
— Как не дадут? — взревел Андрей Андреевич. — Ты же сам сказал — по три тысячи… Братцы, насмехается он над нами, что ли?
— Нет, я над вами не смеюсь. Да, закон есть, и царем он подписан, и землю дают… Только одно вы у меня забыли спросить: кому?
— А ты не тяни за душу, говори, — торопил Петр.
— Дают, Петр Иваныч, тем, кто сейчас на Руси больше всех бедствует. А кто сейчас больше всех бедствует на Руси? Ясно, дворяне. Вот особое дворянское совещание и задумало помочь своим бедным братьям-дворянам и порешило выдать им земельку в Сибири.
— Дай закон, — кривясь от разочарования, выдавил Петр. — Брешешь ты.
Флегонт снова вынул бумагу. Петр прочел ее.
— Все правильно, как он и говорит, дядя Андрей. Все так и есть, чтоб их разорвало!
— Зачем же им такие земли, Флегонт Лукич? — недоуменно спросил Андрей Андреевич.
— А их можно перепродать, да еще с прибытком. Вон в Уфимской губернии… Только в одном уезде дворяне и чиновники заплатили казне за нарезанную им землю шестьдесят тысяч рублей, а продали ее за шестьсот тысяч. Ты в счете, племянник, силен, — обратился Флегонт к Петру. — Подсчитай, сколько у них в карманах осело. Зачем, говоришь, им такие земли? — воодушевляясь, продолжал он. — А затем, что дворяне для царя самые желательные землевладельцы в Сибири. Но ведь как хитро придумали! Сейчас на фабриках затор, фабрики закрываются, народ выбрасывают за ворота… Куда ему деваться? Правительство один совет дает таким несчастным: поезжайте в Сибирь. Правильно, надо же кому-нибудь обрабатывать новые дворянские земли! И ты поезжай туда, Андрей… Ты и тут на Улусова спину гнешь, да и в Сибири на такого же Улусова спину гнуть будешь. Вот как позаботился о вас царь-батюшка!
Бумага перешла к Ольге Михайловне.
— Закон как есть, вот подписи. А здесь написано: «По высочайшему указу…»
— Дождались царевой милости насчет земли! — рассмеялся Сергей. — Тю-тю, дядя Андрей, погорели твои десятины!
— Ладно, — с холодной злобой заговорил Андрей Андреевич. — Теперь я земскому такого напою — держись! Я из него все кишки вымотаю.
— А по-моему, верно Петр говорил, — вмешался Волосов. — Чего там! Сжечь Улусова в отместку за этот волчий закон!
— Не знаю, — медленно начал Флегонт, — не знаю я, братцы, поднимется ли весь народ, если вы сожжете Улусова… А вот что поднимется народ от того, что сегодня дядя Андрей скажет Улусову, — это точно.
— Ладно. — Андрей Андреевич встал. — Теперь и я знаю, что делать. Но, братцы, держаться, так держаться, стоять, так стенкой, а?
— Постоим, дядя Андрей, — ответил Листрат. — Начни только.
3
— Вам отсюда выходить нельзя, — сказала Ольга Михайловна Флегонту, когда все ушли. — Не вздумайте пойти в село.
— Куда уж там! Конспирация! — Флегонт вздохнул.
— И вздыхать нечего. Вы свое дело сделали — бросили искру в их души, а это самое важное. — Ольга Михайловна помолчала и добавила: — Скучно вам тут. Я бы с удовольствием осталась с вами, но мне надо на сходку.
— Вы скажите Тане, где я, она придет. Да, возьмите этот закон. Суньте кому-нибудь, вдруг пригодится.
Ольга Михайловна спрятала бумагу.
— Знаете, о чем я думала, слушая вас?
— Что, мол, не напрасно ли все это?
— Нет, как можно! Я видела, какими они пришли и какими ушли. Нет, я не о том. Мне кажется, что у эсеров сейчас больше доводов и они выглядят убедительнее ваших, потому что они предлагают действие, понимаете? Действие, которое не может не захватить возмущенных и озлобленных людей. Хотя бы тот же террор, поджоги… А у вас… — Она замялась. — У вас есть продуманные и сильные слова, хорошие и справедливые желания, но действий мало. Или я ошибаюсь?