«Что ж! — рассуждал Иван Павлович. — Невестка подходящая, образованная, опять же не вертихвостка, а ученая…»

Никто ни разу не обидел учительницу, хотя она многих порицала и жестоко ругала. Она добилась того, что мужики стали отпускать в школу маленьких дочерей, что было большой победой, и начала учить девочек всякому домашнему делу. А это привлекло к ней сердца матерей.

Одно беспокоило Ивана Павловича: сам земский начальник Никита Модестович зачастил в школу. «Конечно, служба, — за всем надо надзирать, а за школьным делом и тем более. Но ведь одно дело — надзирать, а другое — просиживать с учительницей часа по два да мой же чаек попивать. Человек неженатый — ясное дело, что к чему…»

Улусов частенько бывал у Ольги Михайловны, говорил комплименты.

Ольга Михайловна поила его чаем, слушала любезности, но сама говорила больше о своем: она задумала строить новую школу.

Улусов и не отказывал и согласия не давал, но намекал, что скажи она одно-единственное слово, он для нее не только что школу — дворец выстроит.

Ольга Михайловна намеков не хотела понимать. Никита Модестович то сердился, то юлил, — учительница была неприступна. Улусов предложил нежную дружбу — Ольга Михайловна с оскорбительной усмешкой отвергла ее. Улусов пошел на последнее — стал расписывать прелести сельской жизни в тихом уютном имении, приглашал Ольгу Михайловну к себе, намекал, что там живет некая девица, присутствие которой сделает невозможным «клевету и интриги»…

Ольга Михайловна, узнав, что девица эта не кто иная, как Сашенька Спирова, с радостью поехала в имение.

«Сашенька! — думала она. — Боже мой, вот славно, все-таки компания».

Однако первая же встреча подруг, встреча после долгой разлуки охладила Ольгу Михайловну.

Сашенька, изображая из себя ссыльную, чуть ли не каторжанку, в общении со всеми приняла снисходительно-надменный тон.

К деятельности подруги в качестве учительницы Сашенька отнеслась с усмешечкой.

— Милочка, — говорила она, позевывая, — да разве мужикам образование поможет? Научите вы их грамоте, станут они читать книжки, поймут свою горькую долю, да вас же и проклянут: зачем, мол, глаза открыла, слепыми-то лучше жить… Ах, не то, не то, моя милая, не то вы делаете! Этим делу не поможешь.

— Но чем же ему можно помочь? — посмеиваясь, спросила Ольга Михайловна.

Сашенька прищурила глазки, подумала и заговорила таким тоном, как бы давая понять, что ей известно кое-что, чего Ольге Михайловне вряд ли когда-нибудь удастся узнать.

— Одно скажу, — сказала она, держитесь принципа: чем им хуже, тем нам лучше, — и будете правы.

Дружба между ними так и не завязалась. Ольга Михайловна посещала Сашеньку редко, Сашенька надулась и тоже перестала бывать в Двориках.

Ухаживания Улусова надоели Ольге Михайловне. Она решительно отвергла предлагаемый ей брак, и сношения между школой и имением прекратились.

Друзей Ольга Михайловна нашла в селе. Среди них были Лука Лукич, Сергей Сторожев, попов работник Листрат. Приезжая домой на каникулы, бывал у нее лавочников Николай. Ямщик Никита Семенович души в ней не чаял. С той самой минуты, как увидел он ее одиноко стоящей на станции, жалко ему стало эту девицу, и понравилась она ему с первого же взгляда, а после того, как похвалила его голос и песни, стал он ее рабом. Часто Ольга Михайловна гостевала в ямщицком доме, подружилась с женой Никиты Семеновича, а когда у той родился первый ребенок, согласилась быть крестной матерью.

Забегал к ней Андрей Андреевич: расскажет что-нибудь про «нахалов», почешет затылок, попросит барышню выручить хлебушком, поклонится в пояс, скажет:

— Воистину ты голубица, барышня, не видывали мы еще таких, дай тебе бог здоровья! — И уйдет.

Наутро зайдет в школу тихая Марфа, спросит, не надо ли что учительнице — полы помыть или белье накопилось?

Так постепенно Ольга Михайловна вошла в сельскую жизнь и за год не только успела отремонтировать школу (ее нельзя было узнать), но и втихомолку уговорила самых влиятельных стариков строить новое училище.

— Вот кончим суд с Улусовым, барышня, — говаривал Лука Лукич, и с богом — зараз за две стройки возьмемся: богу церкву, тебе, милая, школу. — И любезно улыбался: уж так-то хорошо учительница рассказывала о Флегонте!

Но не только ремонт старой и постройка новой школы занимали мысли Ольги Михайловны.

Осмотревшись, она довольно быстро разобралась в сельских делах. Бывая на сходках, где решались нужды школы, Ольга Михайловна не могла не заметить неистребимой вражды одной части деревни к другой. Обратила она внимание на поведение Андрея Андреевича, Никиты Семеновича и еще нескольких крестьян, всегда бывших заодно против «нахалов» и Улусова. Горячность Андрея Андреевича, его стихийные бунтарские замашки не прошли мимо нее. Разгульный драчун и пьяница Никита Семенович поражал ее (когда бывал трезв) резкостью слов, обращенных к начальству. Будучи в добрых отношениях и с тем и с другим, Ольга Михайловна сперва очень осторожно повела с ними разговоры наподобие тех, которые слышала в Сибири, присутствуя при спорах Тани и Флегонта. Припомнились ей слова Ленина о крестьянстве в те времена, когда она примыкала к кружку «стариков».

Уроки, преподанные умершим братом, его подпольная деятельность на тамбовском механическом заводе тоже не прошли для нее бесследно.

Поняв, что она может быть не одинока в своих стремлениях, Ольга Михайловна почувствовала, что все былое возвращается к ней и повелительно зовет к тому, к чему звали ее Флегонт и Таня. Болезнь, которая мешала ей думать о чем-либо подобном в Сибири, затихала. Окрепнув, Ольга Михайловна поняла, что жизнь без борьбы тускла и никчемна, возможность иметь единомышленников и направлять их к разумным действиям в революционном духе возвратила ей бодрость духа и пробудила в ней то, от чего, как ей казалось, она давно отошла и к чему уже не вернется.

Недаром брат учил ее осторожности, когда Ольга Михайловна печатала на мимеографе листовки. Недаром так настойчиво призывал Ленин «стариков» к соблюдению конспирации: Ольга Михайловна вспомнила эти уроки.

Ее разговоры с Андреем Андреевичем и Никитой Семеновичем на первый взгляд казались невинными беседами о сельских делах вообще. Попутно Ольга Михайловна рассказывала приятелям о том, как живут в Петербурге рабочие, о сибирских мужиках и их доле. В представлении Андрея Андреевича и Никиты Семеновича сибиряки жили чуть ли не в раю.

Наставления Надежды Константиновны Крупской, с которой Ольга Михайловна делила уроки в вечерней рабочей школе за Шлиссельбургским трактом, все приемы постепенного формирования революционного сознания рабочих очень пригодились ей и в Двориках.

Глубоко продумывая каждое слово и фразу, Ольга Михайловна направляла мысли своих собеседников не на бессмысленные бунтарские выходки, не на поджоги и грабежи, а на сознательное объединение мужиков против Улусова и помещиков вообще.

Конечно, трудно было кое-что втолковать Андрею Андреевичу, Никите Семеновичу и еще двум-трем мужикам и парням, которые впоследствии присоединились к тайным сходкам. Порой они казались ей малыми детьми, первоклассниками, начинающими с азов. Она и разговаривала с ними, как с детьми: разница была лишь в том, что детей она учила писать палочки и складывать цифры, а этих приучала самостоятельно мыслить и делать выводы.

Мало-помалу все более откровенными становились беседы. Запретное слово, как известно, особенно притягивает к себе людей. Мысль была разбужена Ольгой Михайловной, запретное открывалось, ее друзья начинали понимать, во имя чего и как надо бороться за лучшую долю.

И все же слух о том, что в школе неведомо зачем собираются самые отчаянные люди, пошел гулять по селу и дошел до Викентия.

Как-то весной Викентий засиделся у Сторожевых, вернулся домой поздно и, решив поработать, зажег в столовой лампу, оторвал от численника листок, рассеянно прочел написанное и некоторое время ходил из угла в угол.