Этот молодой рыжебородый человек с лицом нездорового, сероватого оттенка был божьей споспешествующей милостью Николай Вторый Александрович, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Балкарский и иных; государь и великий князь Новгорода низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северные страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския, Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель; государь Туркестанский, наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая…

Что же касается того, что в этот чудесный весенний дань после стояния у воскресной литургии он колол дрова, то всем было известно: Николай Александрович, император, царь, великий князь и прочая и прочая, пилку и колку дров почитал наиприятнейшим занятием, укрепляющим физические и душевные силы, и был в этом занятии непревзойденным искусником. Прадед его, Петр Первый, любил вытачивать на токарном станке разные полезные вещи; этот просто колол дрова.

Он посвистывал, занятый работой, и не заметил, как к нему подошел высокий узкоплечий человек, одетый, несмотря на теплое утро, в шубу с бобром. Из-под бобровой шапки виднелись несуразно большие синие уши, возбуждавшие брезгливое чувство. Длинное и узкое лицо его было чисто выбрито. Глаза смотрели бесстрастно. Узкая и длинная щель рта, казалось, никогда не могла изобразить улыбки.

Он как бы окаменел; окаменели его челюсти, лоб, седеющие бакенбарды и словно бы навечно прилизанные пегие редкие волосы.

Ни солнце, ни терпкий ветер, волнами набегавший с залива, не вызывали на его испитых щеках даже подобия румянца.

Трудно было определить его возраст: ему могло быть и пятьдесят и девяносто девять. Казалось, однажды наступил час, дни его жизни остановились, он засох и остался высохшей мумией среди живых. Бакенбарды того же пегого цвета делали его похожим на старого лакея, который до конца жизни сохраняет на лице постно-панихидный вид.

Считался он в Российской империи личностью весьма известной и занимал пост обер-прокурора Святейшего синода. Но не должность сделала всемогущим Константина Петровича Победоносцева — так звали старика, неслышно приблизившегося к своему государю и бывшему ученику.

— Вы, ваше величество, действительно пример для своего нерадивого народа, — сказал Победоносцев. Голос его был молод, но как-то странно скрипуч. — С воскресным днем вас, ваше величество!

— Здравствуйте, Константин Петрович. Спасибо. И вас поздравляю. Да здоровы ли вы? Что-то у вас цвет лица сегодня… Виноват, я сейчас отряхнусь, а то еще запачкаю. — Николай, почистив рубаху, поздоровался со стариком.

— Славный денек, государь, — продолжал Победоносцев. — Славный и солнечный, как бы предсказывающий, что и путь ваш будет всегда согреваем солнцем народной любви. Утомились, а?

— Ничего, это отлично! Я ведь по части пилки и колки дров могу потягаться с любым кухонным мужиком. — Николай глуховато рассмеялся. — Присядем! — Он сел на бревна и жестом пригласил Победоносцева занять место рядом. — Курите, Константин Петрович. — Он предложил папиросы. — Впрочем, простите, вы ведь не курите и не пьете, — улыбаясь, проговорил царь и закурил. — Может быть, погуляем?

— Если вам угодно, ваше величество, — без особенной охоты ответил Победоносцев: прогулка в шубе не улыбалась ему.

Николай взял старика под локоть и через луг, лежащий перед фасадными окнами Нижней дачи, направился в парк.

— Государь, — раздался размеренно-тихий голос, — я хотел бы сказать вам нечто важное. — Победоносцев поднял указательный перст — жидкий, с синевой под ногтем.

— Пожалуйста, Константин Петрович, вы же знаете, я всегда…

— Да, да, я знаю, как велики ваши милости ко мне. И часто думаю: за что же?

— Вы знаете за что, — с некоторой досадой ответил Николай. — И все знают, чем вам обязана наша семья. И… Вся Россия.

Победоносцев криво усмехнулся.

— Россия! В России меня ненавидят, ваше величество, ненавидят и с вожделением ждут моего часа. Да они готовы меня живым закопать в могилу! Ну, это не суть важно. Государь, в последнее время вы отстраняетесь от разговора с вашим преданным наставником. Между тем почитаю своим священным долгом говорить правду и вам, как я говорил ее вашему великому деду и вашему незабвенному родителю.

— Да, да, — не слишком приветливо отозвался Николай. — Мы, конечно, поговорим. Осторожнее, здесь канавка! — Он помог Победоносцеву перебраться через канавку.

Миновав опасное место, Победоносцев заговорил тем же размеренно-нудным тоном:

— Я хотел напомнить вашему величеству, что было после смерти царя-освободителя. И тогда появилось безумное стремление к конституции, такое же точно, какое я наблюдаю сейчас. Это зараза, ваше величество, подлинная эпидемии! От времени до времени она появляется и свирепствует с разрушительной силой…

— Да, да, — с неприязнью сказал Николай. — Но зачем ворошить прошлое? — Он сделал недовольную гримасу.

— А затем, государь… Спасибо, через эту канавку я уж сам, сам! А затем, что только один я видел, как разгорались неприличные страсти вокруг трона, один я ратовал за безопасность вашего отца и всех вас.

— Да, да, я помню, что было с батюшкой, когда он получил ваше послание, — перебил Николай Победоносцева, а тот недовольно кашлянул: он не любил, когда его перебивали.

— Бедный отец, — продолжал Николай, — после того памятного письма он так боялся, что сам проверял все замки и запоры Гатчинского дворца, со свечкой ходил по комнатам и заглядывал под диваны и кресла…

— А я, государь, — снова начал Победоносцев, — я боялся не только за трон и за личную безопасность императора. Я страшился за судьбы России. Я убедил его величество сделать решительный шаг и изгнать из дворца всех слуг антихриста! Да, да, не скрываю, — остервенело выкрикнул Победоносцев, — конституция остановилась у порога трона! До конца дней буду твердить: народовластие есть одно из самых лживых политических начал. Парламент, государь, есть торжество низких и бесчестных побуждений, высшее выражение этого торжества. Начала монархической власти сводятся на нет, торжествует так называемый либеральный демократизм, водворяя в обществе беспорядок, фальшивую свободу и равенство. И ваш батюшка согласился тогда со мной. Я говорил тогда вашему батюшке: к чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись темный народ.

— Тут я с вами не согласен, — вяло проговорил Николай, которому давно надоело слушать эти мудрости от Победоносцева. — Ведь освобождение крестьян…

— Не будем, государь, спорить об этом печальном акте, — решительно и без всякой вежливости прервал Победоносцев царя. — Разрешите продолжить?

— Да, да! — Николай подавил вздох и мысленно послал старика ко всем чертям.

Победоносцеву нельзя было отказать в последовательности суждений, хотя для него существовало только то, что было давно мертво. Не то чтобы он не замечал живого, не разумел новейших идей или не замечал фактов. Он просто отстранял их, видя в этих фактах и происходящих процессах ростки будущего, а будущего он знать не желал. Он жил отрицанием настоящего и ненавистью к будущему. Во всем он видел заговор против прошлого и отжитого, за которое цеплялся изо всех сил.

Когда Ники (так в кругу семьи звали царя) было двенадцать лет, в Гатчине, в низенькой, неуютной и холодной комнате с крохотными окнами, появился Константин Петрович.