«Партия для меня подходящая, — раздумывал Петр. — Посмотрим, как будет дальше. Пока имения поджигают да убивают губернаторов и земских. Обождем немного, пусть покажут себя в натуре. Тогда можно будет поддержать эту партию. А вернее сказать — сперва пусть помогут мне выбиться в люди, пусть поломают эти чертовы порядки, чтобы я мог стать на землю около Лебяжьего. Погодя и я поддержу их».

Когда выдавался свободный час, Петр уходил к озеру. «Проклята будь власть, которая держит человека в обществе! Проклят будь дед и его семейство! Даже родной отец стоит поперек моей дороги!» — размышлял он.

Понимая всю безнадежность мечтаний о хуторе, Петр снова возвращался к мысли об аренде земли у земского начальника, ломал голову, соображая, где бы раздобыть деньги. Он был почему-то уверен, что у деда есть залежные денежки, но как к ним подступиться?

Однажды в отсутствие Луки Лукича Петр обшарил все углы в старой избе, поднял половицы: искал заветную кубышку. Ничего он, конечно, не нашел, да и не мог найти, — не было у деда залежных денег, но Петр не верил. «Не удалось нахрапом, может, удастся взять добром!»

Петр Иванович начал исподволь втираться в доверие Луки Лукича — стал приветлив и ласков с ним, не перечил ему, охотно выполнял его распоряжения, набивался сделать и то и это, снова занялся хозяйством.

Лука Лукич глазам не верил: что такое приключилось с Петькой?

Петр пошел дальше… Яростно возражавший против поездки отца в Саров, он вдруг резко изменил свое отношение к затее деда.

— Давай я тебе помогу! — мягко сказал он, заметив, что Лука Лукич и Андриян никак не могут приделать рессоры к телеге. — Уйди, Андриян, ни черта ты в этом деле не смыслишь. А ну, принеси напильник да растопи пожарче печку… Это не рессора, а одна глупость, — он отшвырнул кованные в кузнице железные полосы. — Надо такие рессоры сделать, чтоб телегу не тряхнуло.

Лука Лукич отстранился от работы. Что ни говори, руки у Петьки золотые. За что бы он ни взялся, делал так, что любо-дорого посмотреть. Флегонт таким же был в Петькины годы.

Лука Лукич вздохнул: «Где-то он теперь хоронится, в каких краях блуждает!»

Может, мне с тобой, дедуня, поехать? — услышал он ласковый голос внука.

— Сам доеду.

— Как ни старался Петр, доверие деда еще не было завоевано.

— Смотри! Со мной-то оно было бы способнее, — беззлобно заметил Петр.

— Андрияна с собой возьму, — увильнул от прямого ответа Лука Лукич; общество Петьки ему никак не улыбалось, ничего он ему не простил, ничего не забыл.

— Хорош у тебя будет помощник, — съязвил Петр. — Напьется в первом же кабаке.

— Бог помилует, свинья не сожрет, — проворчал Лука Лукич. — Бог помилует и Ивана на ноги поставит. На все его воля.

— Дай-то, господи! — Петр оторвался от работы и положил размашистый крест.

Лука Лукич тоже перекрестился. Петр молча работал, потом сказал:

— Дед, выручил бы ты меня…

— Чем мне тебя выручить? — сердито переспросил Лука Лукич. — Ежели опять насчет денег, нет их у меня. Да если бы и были — не дал бы. Знаю, на что они тебе требуются.

Петр ничего не сказал: каждое слово могло с головой выдать чувства, обуревавшие его в ту минуту.

В день отъезда Лука Лукич сообщил о предполагаемом путешествии Ивану. Тот скорбно улыбнулся: «Ладно, мол, делай что хочешь, только напрасны твои хлопоты, батя!» Сердце Луки Лукича замерло, когда он увидел в глазах и улыбке сына покорность судьбе.

Накормив больного, он пошел в школу попрощаться с Ольгой Михайловной.

В саду ее не оказалось. Лука Лукич направился в комнату учительницы и застал Ольгу Михайловну в компании молодого человека с веселым, открытым лицом. Каштанового цвета усы пушились над улыбчивыми губами, шелковистая, одна приметная бородка курчавилась на подбородке. Он был невысок ростом, но ладно и крепко сбит; Луке Лукичу незнакомец понравился.

Ольга Михайловна поднялась навстречу старику. Он поцеловал ее в обе щеки. Привыкнув к этому обряду, она уже не смущалась.

— Лука Лукич, это наш новый учитель Алексей Петрович Загуменный, прислан земством мне в помощь, — представила Ольга Михайловна молодого человека. — Алексей Петрович, а это Лука Лукич Сторожев, он же Окунев, самый уважаемый и самый справедливый человек в селе. Я рассказывала вам о нем.

Алексей Петрович отодвинул стакан с чаем, встал и пожал руку Луки Лукича. Рукопожатие Луки Лукича было сильное. «Ого, — подумал Алексей Петрович, — да ты еще крепок!»

Ольга Михайловна пригласила Луку Лукича к столу. Осторожно смахнув со стула невидимые пылинки, Лука Лукич сел.

— Ты, голубушка, в краску вогнала меня, — сказал он, добродушно улыбаясь. — Эка чего наговорила! Не верь ей, Алеша, сильно прибавляет — и все по сердечной своей доброте.

И то, что он с первого же слова назвал молодого человека Алешей и сказал это по-отцовски любовно, не удивило Алексея Петровича. Все получилось как-то само собой. Как будто этот могучий саженный старик в белой посконной рубахе до колен, с белой реденькой бороденкой, сквозь которую проглядывала желтая продубленная кожа, с голым черепом, с крупными рублеными чертами желтоватого лица знает его чуть ли не с малых лет, а оттого может называть Алешей.

— Где ты, сынок, учил ребятишек? — нарушил Лука Лукич молчание и принял из рук Ольги Михайловны второй стакан.

— Последние полтора года в Козлове.

— В нашей же губернии, — разъяснила Ольга Михайловна.

— Поди, в городе-то куда веселее, чем в нашем диком селении? — с усмешкой проговорил Лука Лукич, — Ни тебе речки, ни лесов для услады души. Степь ровно ладонь, и все видно до самого края неба. И куда ни глянь, милый, темень, невежество… Мужики — побирушки какие-то… Оскудела наша земля! — Лука Лукич вздохнул. — Скучно тут, тяжко и темно, плохое ты себе выбрал место.

— А я не по своей воле уехал из Козлова, — задумчиво ответил Алексей Петрович.

— Вона что! Стало быть, с начальством не сошелся или как? — Лука Лукич, выпив второй стакан, попросил еще. Он чувствовал себя здесь проще и покойнее, чем дома, и уже давно перестал чиниться, отставив в сторону сельские церемонии с притворными отказами от еды и чаепитий.

— Стало быть, так.

— Это значит, наши Дворики для тебя, вроде как бы Сибирь для моего младшего? — Лука Лукич пытливо посмотрел на Алексея Петровича.

— Может быть, — последовал уклончивый ответ.

— Ну как, решили ехать в Саров, Лука Лукич? — спросила Ольга Михайловна, прекращая тем хоть и добродушный, но не совсем приятный допрос.

— Решил. Может, и посмеетесь над стариком, но у меня теперь только и осталась вера в господа бога да в его святых угодников. С ней дойду до гробовой доски.

— Неправда! — горячо возразила Ольга Михайловна. — Зачем же вы так, Лука Лукич! А вера в правду и справедливость?

— То само собой, — нехотя отозвался Лука Лукич. — То земное, а то небесное. Земное делай, а о небесном никогда не забывай.

— Полно вам, Лука Лукич! Что-то больно рано вы заговорили о небесном. Вам еще и на земле дел много. И смеяться над вами никто не думал, с чего вы взяли? Каждый верует в свое, каждый идет со своей верой по своей дороге.

— Прости! — проникновенно сказал Лука Лукич. — Нечаянно вырвалось насчет смеха над моей верой. По злобе моей окаянной. Сам злое думаю и в людях норовлю только злое видеть.

Ольга Михайловна положила руку на его заскорузлые пальцы. Лука Лукич успокоился. Слеза скатилась по бородке, он вытер ее.

— Вы, значит, к мощам святого Серафима едете? — спросил Алексей Петрович, чтобы сказать хоть что-нибудь; молчание длилось слишком долго.

— Болящего сына везу. Может, простит мне господь мои прегрешения — исцелит Ивана. Верую и молюсь! — Лука Лукич осенил себя крестным знамением.

— Что ж, — заметил Алексей Петрович, — вера или уверенность всегда приводит человека к той цели, к которой он идет.