— Тане скажи: я жду ее. Дверь дома для нее всегда открыта. — И вышел.

В дверях показалась Аленка, позвала Ольгу Михайловну. Отец и сын, оставшись вдвоем, помолчали.

— Ухожу я, батя.

— Когда?

— Сейчас. И то задержался.

— Куда?

— Много у меня дел.

Лука Лукич вздохнул.

— А где тот адвокат, Флегонт?

— Жив и здоров.

— Уж не он ли над тобой начальник?

Флегонт улыбнулся.

— Как сказать… Ты меня родил, вырастил, а Владимир Ильич самое главное мне открыл: ради чего жить и что надо делать, чтобы всему народу, всем, кто трудится, было хорошо. Как бы тебе объяснить… Я душой родился, его узнав.

— Он больших умов человек, Флегонт, ба-альших. Таких умов я, кажись, не видывал. Ты иди за ним. А не говорил ли он, когда мужику можно ждать послаблений?

— Он пишет, что это от самих мужиков зависит. Если станет мужик на нашу сторону, если поймет нас.

— Что мне делить?

— Тут вместо меня Ольга Михайловна…

— Это я давно понял.

— Захочешь поговорить со мной — поговори с ней. То, что хотел бы узнать у меня, узнаешь у нее. И верь ей, как мне.

— Мы ей все верим.

— И меня жди, батя. Я приду… Жди… — Флегонт встал.

— Прощай. Благослови тебя господь на ратный подвиг. Лука Лукич обнял сына. Флегонт ушел.

Через неделю Ольгу Михайловну вызвали в Тамбов к инспектору народных училищ. Она сразу почувствовала что-то неладное: слишком уж поспешен был вызов.

Доложили инспектору, тот попросил госпожу Лахтину явиться вечером.

В назначенный час Ольгу Михайловну ввели в кабинет инспектора. Там сидел незнакомый ей человек. Был он в отлично сшитом костюме, пахло от него тончайшим одеколоном, в глазах светился живой ум. Он мягко улыбнулся при виде смущенного лица Ольги Михайловны.

— Ольга Михайловна Лахтина, если не ошибаюсь? — проговорил незнакомец. — Простите за эту нелепую неожиданность, но не я тому виной. Вас просто забыли предупредить, что с вами будет разговаривать не инспектор. Прошу, садитесь.

— Что вам угодно? — Ольга Михайловна села в кресло напротив незнакомца. Она как-то вдруг успокоилась.

— Мне угодно, Ольга Михайловна, чистосердечно объясниться с вами.

— Относительно какого же предмета? — холодно осведомилась Ольга Михайловна.

— Относительно предмета, который весьма интересует меня и вас.

— Милостивый государь, я не имею чести вас знать. — Ольга Михайловна поднялась. — Я не знаю предметов, которые могут вас интересовать в связи со мной.

— Да вы садитесь. — Незнакомец рассмеялся. — Мне представилось, что внезапность и некоторая загадочность всегда занимательны, а для сельских учительниц тем более. Ведь скучно в глуши-то! Каждый день все одно и то же, те же лица, те же интересы… Или в сельской жизни есть свои прелести? Свои загадки, например?

Ольга Михайловна все поняла.

— По поводу этих загадок и прибыл. Разрешите представиться: подполковник Филатьев. Знакомая фамилия?

— Знакомая, — спокойно ответила Ольга Михайловна. — Очень знакомая.

— Когда-нибудь мы должны были с вами встретиться, не правда ли? Ну, я просто ускорил эту встречу, только и всего. У нас с вами есть общий знакомый, так что разговор будет в высшей степени интересным и для вас и для меня. Кстати, о знакомых… Сказать, от кого я вам привез поклон? А вот и не догадаетесь! От Григория Ефимовича Распутина. Знаете такого?

— Этого я тоже знаю. — Ольга Михайловна была готова решительно ко всему.

— Представьте, Ольга Михайловна, вылез из своих сибирских трущоб и объявился в столице. В высших сферах его славят пророком, провидцем и так далее.

— Чудеса!

— Именно. Чего только на Руси не бывает! Ну, познакомились, подружились, и в минуту откровенности Григорий Ефимович душу мне открыл. «Любил, — говорит, — в жизни одного человека, по-настоящему любил, и сейчас люблю…» И назвал вашу фамилию!

— А моя фамилия вам, конечно, уже была известна?

— Ну, ясно. Как же не быть известной, вы же нам во все колеса палок понатыкали. Впрочем, об этом потом… Я о Грише, предмет-то больно уж любопытный! Я ему и скажи, Григорию Ефимовичу: скоро, мол, увижу госпожу Лахтину. Тут он совсем душу нараспашку. Поклон просил передать, велел сказать, что ежедневно за вас молится, прощения просит за прежние хамства. — Филатьев посмеялся. — Что скажете, а? Вот уж поистине: жизнь — фантазерка непревзойденная!

— Вы что же, господин Филатьев, только за тем сюда приехали, чтобы передать мне Гришкин поклон и поговорить о жизни-фантазерке? — усмехаясь, проговорила Ольга Михайловна.

— Отчасти, отчасти и за этим, — рассеянно ответил Филатьев. — Главная моя цель в другом… Вы, конечно, знаете Флегонта Сторожева и его супругу?

— Знаю.

— О!..

Делая вид, что она вполне откровенна с Филатьевым, Ольга Михайловна преследовала далеко идущие цели. Она поняла, что Филатьев знает все или почти все. Так это и было на самом деле. После того как Викентий объявил Филатьеву о решительном разрыве с охранкой, тот следил за каждым шагом попа. Последние весьма печальные для полковника сведения о неминуемом крахе затеи Викентия заставили его поехать в Тамбов и сыграть ва-банк. Прямых улик против Ольги Михайловны у Филатьева не было. Но подпольную деятельность против примиренческих замыслов Викентия могла вести только Ольга Михайловна. Так думал Филатьев. Но у Ольги Михайловны против него был сильный козырь — и она тоже решила действовать напрямик.

Филатьев подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу. Он собирался с мыслями. Откровенность учительницы потрясла этого видавшего виды человека.

— Прегадостная погода, а? И что за город — центральная площадь, а кругом какие-то кучи, канавы… Черт знает что! — И, обернувшись, спросил: — Как поживает Викентий Глебов?

— Неважно.

— Почему?

— Вы же знаете.

— Гм… Скажите, что с ним происходит?

— А собственно, почему я должна отвечать на ваши вопросы? Ведь я не на допросе.

— Нет, нет, избави бог, это потом. Если, конечно, будет необходимость… Просто я знаю, что вы ближайший друг Викентия Глебова.

— Была, — прозвучал короткий ответ.

— Были или есть — это не важно, — заметил Филатьев. — Главное в том, что и вы и я очень хорошо знаем этого человека. Поэтому я и решил поговорить о нем с вами.

— А почему бы вам не поехать к нему?

— Не совсем удобно, — доверительно сказал Филатьев. — В ваших Двориках завелась агентура революционеров. Из моего приезда они, знаете, такое испекут… Вы же первая постараетесь.

— Разумеется.

— Черт побери, однако!

— Что — однако?

— Однако смелая вы! — с восхищением сказал Филатьев.

Наступило молчание. Каждый обдумывал следующий ход. Впрочем, Ольга Михайловна понимала, что преимущества на ее стороне, и улыбалась, зорко наблюдая за Филатьевым.

— Меня, Ольга Михайловна, в сущности, интересует один вопрос: вы, что же, убежденная социал-демократка или в родстве с эсерами?

— Вернее будет сказать, что я сочувствую социал-демократам и никак не сочувствую эсерам.

— Вот как! Значит, марксистка? Ах да, вспомнил… Ваш братец, да и вы… Как же, как же! Стало быть, цель у вас партийная?

— Только.

— И личных целей никаких нет?

— Моя цель состоит в том, чтобы Глебов прекратил развращать людей своими выдумками. Своими или вашими — это все равно.

— Но он глубоко идейный человек.

— Идеи его порочные, а используете их в своих видах вы. Не будете же вы отрицать этого?

— Гм…

— Так-то. Там, где для вас только честолюбивые планы и расчеты, там для крестьян гибель.

— Вот уж тут вы не правы, Ольга Михайловна! Неужели вы полагаете, что я просто банальный честолюбец? Боже мой! — воскликнул Филатьев. — Да пожелай я сделать себе карьеру, только карьеру, неужели бы я не нашел другого пути?

— Этот путь для вас не хуже и не лучше другого.

— Нет, поверьте, я идейно разделяю то, чем руковожу, могу присягнуть в этом. Карьера и честолюбие, Ольга Михайловна, что параллельные линии. Я хочу спасти государя и его государство.