Все выше уходила цепочка лагерей, хотя и медленно, но неуклонно: когда группа Лоу продвигалась по стене Лхоцзе, она набирала за час напряженной работы не больше 30 м по высоте. Стена стала теперь направлением главного удара, местом, где, словно в фокусе, были сосредоточены и все люди, и все усилия.

Все сильнее давала себя знать высота, но, к удивлению руководителя экспедиции там, где, казалось бы, никто не был застрахован от действия высоты, иные неожиданно обретали новые силы. Так было с шерпом Анг Ньимой, который ничем не выделялся среди своих сородичей ни в базовом, ни в третьем лагерях, но на неизмеримо более трудных склонах стены словно преобразился.

Наступил десятый день работ на стене. Теперь, когда прекратились снегопады, Эверест выпустил еще одного из своих злых духов — ветер. Он задувал в укрытом скалами лагере с такой силой, что о его приближении извещал грохот, напоминавший шум мощного железнодорожного состава в туннеле. Он, к удивлению не понимавших в чем дело наблюдателей, согнал со стены трех разведчиков. Лоу слегка обморозил руки, у Уорда нестерпимо закоченели ноги. Физиолог Паф высказывал опасение, что длительное пребывание Лоу на высоте более 7 тыс. м может сказаться на его нервной системе. 18 мая в верхний базовый лагерь поднялись Уайли и Тенсинг, доставившие палатки и снаряжение из нижних баз. Хант решительно назначил: завтра же Нойс с первой забросочной группой выходит на Южную седловину, к порогу восьмикилометровой высотной отметки, днем спустя по их следам выйдет отряд Уайли.

В случае удачи штурмовая группа сможет выйти 22 мая. Седьмой день стояла ясная погода и надо было использовать ее, пока не наступило ухудшение. Хант сознавал, что силы Лоу должны быть на исходе, а заменить его некем, иначе разрушишь сложившуюся столь удачно целостность штурмовых групп. «Медлить — значило искушать провидение»,— подытожил начальник экспедиции.

Снова Лоу и Уорд попытались пройти траверс стены, и опять она отбросила их. Было очевидно, что столь долгое напряжение — борьба с ослабляющим действием высоты, с неистовым западным ветром и холодом — сказалось на их выносливости. Одиннадцать дней Лоу при поддержке то одного, то другого альпиниста и своей группы шерпов вел эту борьбу, которая «должна была войти в историю, как эпопея мастерства и воли».

К 20 мая, когда в верхнем базовом лагере светило солнце и снег сверкал под его лучами, выше продолжал бушевать ветер такой силы, что он гудел в прикрывающих лагерь скалах, как тысячи органных труб. Группы Нойса и Уайли продвигались по стене. Хант видел, что стойкость и работоспособность шерпов на этом тяжелом участке превосходят самые оптимистические расчеты: не пользуясь ни каплей кислорода, с грузом в 23 кг они идут до высоты 7300 м. А в Лондоне и он и другие считали, что 14 кг на этих крутых склонах будет для них пределом!

Наблюдая со своего поста на высоте «6500» за действиями на стене, Хант решил в случае необходимости пойти на ломку плана. Если он увидит в бинокль, что отряд Нойса не в силах преодолеть стену и на траверс вышли только Нойс и Аннулу, наверх направятся два альпиниста из тех, кого он приберегает для завершающего этапа.

Так наступило холодное, но ясное утро 21 мая, когда даже ветер не бушевал более в верхних ярусах горы. Глаза всех, кто оставался в лагере 4, были прикованы в эти часы к безбрежным снежным полям, к разорванному вертикальной трещиной ледяному выступу и торчащему над ним сераку, за которым ютились палатки лагеря.

Хант был уверен, что группа выйдет из лагеря 7 возможно раньше (тогда они засветло смогут достичь цели), и тем более разочаровывающими были его наблюдения, когда вплоть до 10 часов утра он видел все те же белые поля и темные полосы трещин.

Алло!.. Что это?.. Несомненно, то были две темные точки, возникшие на белом фоне снегов. Вот они передвигаются вверх его охватило ощущение человека, открывшего новую землю.

Примерно в тысяче метров от него по высоте темнел на фоне неба красивый остроконечный снежный лик. Нет, это, не главная известная им вершина, но другая, предшествующая ей, та, что они называли «Южным пиком», или «Южной вершиной». Хант увидел, что это не «малый выступ на гребне», как писал он в своих лондонских проектах, но самостоятельная вершина.

Плато Седловины тянулось примерно на 350 м, крутые склоны вздымались на юг и на север, к Эвересту и Лхоцзе; страшный отвес спадал на восток, к леднику Кангчунг; на запад уходили склоны, обращенные к цирку. Хант не мог отделаться от странного ощущения, что он залезает в западню, которую напоследок припасла для них страшная гора.

Адский холод! На Ханте и его спутниках поверх теплого белья, шерстяных рубашек, плотных свитеров были надеты пуховые костюмы и по три пары рукавиц. И все-таки он чувствовал, что, если они не поторопятся установить палатки, ветер доконает их.

Что такое установка палатки для бывалого путника: это дело одной-двух минут!

На Седле, где из груды снаряжения, поднятого сюда группой заброски 22 мая, Хант вынул шатровую палатку, началась борьба, «которую он не забудет никогда». Оказалось, что он, Эванс и Бурдиллон не в силах справиться с этим «ужасающим ураганом», который больше часа вырывал у них из рук полотнища. Это было похоже на то, как мальчуганы пытались бы своими детскими руками поднять паруса большого брига в разгар шторма.

Они шатались, как пьяные. Все то и дело оказывались опутанными растяжками, а когда Ханту удалось, наконец, выбраться из этой паутины, он упал, споткнувшись о камень, и лежал, уткнувшись лицом в снег, не в силах даже повернуться на бок. Впрочем, рядом с шефом также в забытьи лежал на снегу Бурдиллон.

Лишь в сумерках они установили обе палатки и после новых четырех часов возни со льдом и примусом смогли вдоволь напиться лимонада, бульона, чая, какао.

Утром они решили отложить на сутки штурм вершины. Хант понимал, что если они, как и обязывал план, возможно раньше попытаются выйти в путь по гребню, то не успеют подготовить кислородную аппаратуру; не будут иметь за собой подкрепляющего их наступательный порыв надежного тыла в лице группы Хиллари; не смогут подготовить все нужные продукты и снаряжение.

Еще утром Хант положил на ближних скалах кассету с фотопластинками. Он помнил о просьбе профессора Эйгстера из Цюриха, которого интересовала интенсивность космических лучей на Эвересте. Первые замеры на пластинку были сделаны в лагере 7, теперь она была поднята еще выше, но, к огорчению Ханта, а в еще большей степени профессора, и поныне покоится на камнях Седловины, если ее не сбросило порывом ветра.

Начало штурма, назначенного на шесть утра 26 мая, выглядело неутешительно... Балу, один из шерпов, сопровождавших Ханта, лежал в самом плачевном состоянии и Да Намгиал подтвердил, что надеяться на его помощь не придется. Хант поднялся в 5.30, зная, что первыми должны выходить Бурдиллон и Эванс, ведь им предстоял более длинный переход, быть может, даже до вершины. Хант выглянул из палатки: никого! Кричать было бесполезно, никакой человеческий голос не мог быть услышан в реве и свисте ветра. Лишь в семь часов Хант и Да Намгиал покинули палатки и, опустив капюшоны, увидели Эванса: озабоченный и встревоженный тот продувал трубопровод и с ожесточением подгонял детали. Что случилось? Отказал клапан подачи. Только час спустя аппарат, наконец, заработал — Эванс приспособил не очень надежную деталь от механизма другой модели.

Не дожидаясь его, Хант с Да Намгиалом двинулись по направлению к гребню. Каждый нес более 20 кг груза, принимая по 4 литра кислорода в минуту. Они поднимались по гладкому, отполированному ветрами льду с вмерзшими камнями. Склон становился все круче, лед сменился плотным затвердевшим фирном.

Они двигались очень медленно, и Хант с тревогой отметил, что за полчаса поднялись не больше, чем на 45 м. И это в начале пути после ночного отдыха.

Он поглядел на вздымавшийся примерно в 300 м над их головами юго-восточный гребень и принялся отыскивать забитый снегом кулуар: разглядывая его на снимке в Цюрихе, он слышал от швейцарских альпинистов, что это единственно возможный выход на гребень. Однако по совету Да Намгиала они подошли к подножью того ребра, которое отходит от гребня там, где он вливается в кромку седловины.