— Не слушай её, — сказал Саша, — она живёт с моей невестой в одной комнате в общежитии и известна как агент КГБ.

— Люда, — представилась агент КГБ, — но в университетском общежитии меня зовут Большой Белой Женщиной.

— Было бы странно, если бы Вас называли женщиной зелёной, — пролепетал стоявший рядом со мной молодой психиатр по фамилии Рабинович. Её руку выпускать из своей ему явно не хотелось. Пока он держал её за руку, выяснилось, что в ЗАГС мы должны ехать завтра рано утром. В последний вечер своей холостяцкой жизни Перельдик вместе со мной и Рабиновичем отправился осматривать достопримечательности общежития. Из достопримечательностей в тот день самым примечательным было празднование палестинским землячеством «Дня земли». По мнению Перельдика, народные гуляния по случаю этого праздника без нашего участия не будут иметь должной красочности. «День земли» палестинские студенты отмечали в небольшом актовом зале, где в момент нашего появления демонстрировался документальный фильм о борьбе с сионистским врагом. На экране палестинские подростки бросали камни в израильских солдат. Израильские солдаты, как это обычно бывает, получили приказ: «Не стрелять, пока тебя не убьют», и на град камней никак не реагировали. Безнаказанность пьянила кровь не только юношеству. Неожиданно древняя палестинская старушка швырнула в сторону солдат здоровенный камень. Присутствующие в зале выразили бурное восхищение мужественной женщиной-патриоткой. А тем временем на экране появились кадры, красноречиво свидетельствующие о зверствах израильской военщины. Солдаты поймали одного из героических камнеметателей и тащили его в машину.

— Браво, брависсимо, — принялись орать молодой психиатр по фамилии Рабинович, — бис, требуем повторный выход на бис!

Присутствующие перенесли свои взоры с экрана на нас. Как обычно сопровождающий меня Кузьменков к мордобою относился исключительно тепло ещё со времён службы в дивизии имени Дзержинского. Он открыл окно, через которое мы должны были покинуть помещение при первых признаках появления милиции и, сидя за столом, с аппетитом пережёвывал соленые помидоры, которыми он всегда закусывал «Столичную». При этом солдатский ремень с утяжеленной свинцом пряжкой, который Кузьменков носил к любым брюкам, лежал возле его правой руки, непосредственно в тарелке с салатом.

Перельдик, в свободное от культуризма время, грешил айкидо и не выходил из дома без галстука, на внутренней стороне которого крепился элегантный металлический прут. Я был практически безоружен, если не считать металлических пластин вшитых в рукава моей куртки. Рабинович был хрупок телом, но могуч душой.

Численное преимущество нашему противнику мало что давало, так как подойти к нам можно было только спереди, из-за стоявших столов с выпивкой и закуской. Но, к разочарованию Кузьменко, драки не произошло. В нашу сторону направился только один из присутствующих, причём не самый крепкий, и, на приличном русском языке, сообщил, что ценит юмор, и пригласил нас к столу. Отказываться было неудобно. Кузьменков интеллигентно убрал из салата пряжку и предложил выпить в честь праздника.

Выяснилось, что наш новый знакомый израильский араб. Практически палестинец, но не совсем. Он оказался бедуином, и учиться на историческом факультете университета. Кузьменков проникся к почти палестинцу с большой симпатией, но осудил за непрактичность.

— Ну, зачем ты пошел на исторический факультет? — спросил оно своего нового друга, — ну, будешь работать учителем в школе и получать две копейки. Хорошо, если в парторги выберут. А если нет?

— Учусь ради знаний, — разъяснил ситуацию будущий историк, кладя в рот маринованный гриб — я шейх, в деньгах не нуждаюсь.

— Вот чудило, — удивился Кузьменков, — да были бы у меня деньги, я бы дальше первого класса ни в жизнь учится бы не пошёл.

— Ну и чем бы ты занимался? — спросил нефтеналивной принц, не оставляя в покое маринованные грибы.

— Да отдыхал бы, — убеждённо заявил Кузьменков, — Купил бы тренажёры, штангу и качался бы себе с утра до вечера.

— А действительно, — доверительно, как иностранец иностранца, спросил Перельдик, — чему Вы собираетесь себя посвятить после окончания университета?

— Да хотелось бы заняться завоеванием мира, — ответил нефтебрызгающий принц, — ещё я мечтаю об обращении Руси в ислам. Хотя я отдаю себе отчёт в том, что сделать это будет не так просто.

Кузьменков это предложение очень понравилось.

— Ну, ты молоток, — давясь от смеха, сказал он, — самое главное не опускай руки на полпути, не теряй оптимизма. И тогда у тебя должно всё получиться.

— Я постараюсь следовать вашему совету, — пообещал израильский бедуин, закрывая вопрос с маринованными грибами, — А вы что делаете в общежитии?

— Я женюсь на перуанке, — чистосердечно признался Перельдик, — а эти трое мои подельники.

— Я ещё недостаточно хорошо владею русским языком, — посетовал шейх, — слово «женюсь» я знаю только в значении «создать семью, вступить в брак». Так что я не понял, что Вы собираетесь делать с перуанкой.

Слово «женюсь» не имеет другого значения, — с вызовом сообщил Перельдик, — я собираюсь с ней вступить в брак.

— У нас, у бедуинских шейхов, это иногда тоже встречается, — поведал бедуин, — обычно это происходит, когда пастухи, после длительного кочевья в пустыне, начинают заниматься скотоложством с подвластными им животными. Но у нас обычно этим занимаются с ишаками.

— Правда, Сань, — оживился Кузьменков, — Я всё понимаю, это сладкое слово «свобода». Но как ты с ней трахаешься? Она же на внешность жуткая. Страшная очень, не к ночи сказано.

— Когда мы занимаемся любовью, я стараюсь как-то отвлечься, думать о чём-то приятном, — объяснил Перельдик, — обычно я стараюсь представить себе «les monstres sur la cathdrale de la Notre — Damm de Paris» (химеры на соборе Парижской Бога матери). Свобода требует жертв. В истории описаны случаи, когда за свободу лучшие люди своей эпохи отправлялись в Сибирь, шли на костёр, ложились на плаху. Но Вы совки. Вам этого не понять.

— В Сибирь я бы ещё пошёл, — сознался Кузьменков, — но в постель с ней нет. Зверствовать над собой я никому не позволю.

Прочувственная речь Перельдика в защиту идеалов свободы не оставила Рабиновича равнодушным.

— Саша, сейчас ты мне напоминаешь Троцкого, — сообщил он жениху, — ты тоже ведёшь себя как политическая проститутка.

— Не скрою, моя невеста страшна, — с пафосом сказал Перельдик.

— Да как такое скроешь, — согласился с ним Кузьменков.

Но Перельдик продолжал говорить, не смотря ни на что:

— На пути к свободе меня не остановят никакие трудности. А Вы просто завидуете моему счастью.

— Особенно шейх, — съязвил я.

— Вы напрасно иронизируете, — отметил шейх, — Я бы с удовольствием стал бы обладателем как перуанки, так и её соседки по комнате, Большой Белой Женщины. Будущую супругу Перельдика я бы подарил своему младшему брату. Ребёнку только десять лет, а он уже собрал вполне приличный живой уголок, хотя отдел животного мира Анд у него пока бедноват. Сашина невеста могла бы занять подобающее ей место между пумой и ламой.

— Ну, а Большая Белая Женщина тебе зачем? — похотливо ухмыляясь, спросил Кузьменков.

— Украсила бы собой мой гарем, — объяснил бедуин. — В среде израильских бедуинов существует красивый обычай брать в качестве первой жены женщину красивую. В этом случае при подборе последующих супруг у тебя будет достойная точка отсчёта.

— С формированием гарема тебе придётся подождать, — неожиданно для всех сообщил бедуину Рабинович, — в жёны её возьму я. Она украсит собой мою комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол».

Кузьменков радостно хмыкнул и через десять минут привёл кипящую от возмущения Люду. Ее высокая грудь вздымалась в такт дыханию.

— Что за манеры? — спросила она, румяная от негодования, — вместо того, что бы подарить мне букет полевых цветов и отвести в кинотеатр «Витязь» на просмотр фильма «Чапаев», он посылает своего телохранителя, который сообщает, что мне придётся перебраться в комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол». При этом мне даётся пять минут на сборы.