— Опять по нудистскому пляжу бегают евреи, пугая всех своими обрезами, — резюмировал услышанное Рабинович, — Но так было не всегда. В древности отдыхающие на берегу моря не знали о существовании евреев и все происходящие с ними беды пытались объяснить природными катаклизмами.

— Это ты на что намекаешь? — побагровел Шпрехшталмейстер.

— А это я к тому, что сначала нужно было навестить уважаемого Эвенка, преподнести букет полевых цветов Леночке, а потом уже идти на встречу с Ругальским. А так мы явились без приглашения на пляж, разделись и до смерти напугали уважаемого человека. Почти ангела.

— Не в коем случае! — замахала руками Леночка, — Эвенк категорически запретил мне принимать подарки от кого бы то ни было, кроме него. Вы сначала букет ему отдайте, а потом он мне его передаст.

— Не расстраиваетесь, молодые люди, — сказал Эвенк, — приложив палец ко рту Леночки, — Ругальский немного испугался, но в целом этот эпизод пошел ему на пользу. Теперь он понял, за спиной Наташи Пятоевой стоят крайне серьезные и очень мускулистые люди. А если это знает он, то это знают и те, у кого она сейчас находиться. При его говорливости и пламенной любви к деньгам он наверняка не удержался. А потому у кого бы Наташа сейчас не была, он трижды подумает, прежде чем сделают ей что-то плохое. А ваша манера действовать резко вызвано только вашей молодостью. С годами это, несомненно, пройдет.

— С годами пройдет не только это, — не без грусти заметил Рабинович, — недавно, в состоянии глубокого маразма, к нам поступил пациент, который еще недавно стал героем газетного репортажа. Статья гласила следующее.

«В нашем городе проживает шестидесятивосьмилетний Вениамин Мордыхаевич Леваев, который получил широкую известность благодаря своей феноменальной способности издавать различные звуки, которые он производит своим задним местом. Его «Пук-шоу», известное в научном мире под названием «Controllable sounds made buttocks and the bodies located between them» (контролируемое звукоиспускание ягодицами и органами, расположенными между ними), нашло широкое признание не только среди выходцев из Советского Союза, но и полюбилось самим широким слоям израильской общественности. Замечательный исполнитель застенчиво относит себя к мастерам разговорного жанра, но не без гордости заявляет: «В минуты вдохновения я способен проделывать своей задницей то же, что Карузо горлом». Вениамин Мордыхаевич, несомненно, скромничает. Возможности его мягкого места значительно шире. Ему легко удается при помощи контролируемого анального звукоиспускания создавать как мелодии классического репертуара, так и зажигательные ритмы в так любимом израильтянами стиле (восточный стиль). Зять пожилого дарования поведал нашему корреспонденту, что однажды, во время семейного торжества, Вениамину Мордыхаевичу этим же способом, в ответ на шутливое предложение его дочери, удалось задуть свечки на праздничном торте.

— Тогда я был моложе, — улыбаясь, заметил Леваев, и в его взгляде мелькнула хитринка.

Его детство пришлось на голодное послевоенное время. Еще будучи пионером, юный Вениамин старался, как мог, скрасить тяжелые будни окружающим его людям. В возрасте тринадцати лет он приступил к занятиям в городском доме пионеров в оркестре народных инструментов. Причем его дарование было столь велико, что кроме игры на духовых инструментах он музицировал на ударнике и даже на инструментах струнных. Творчество юного дарования заслужило всеобщее признание. Он удостоился высокой чести выступать перед делегатами всеузбекского слёта красных (вероятно от жары — прим. редактора) хлопкоробов, где юный Веничка Леваев исполнил песню «Тонким месяцем бровь», аккомпанируя себе на трубе.

Во время службы в Советской армии рядовой Леваев был запевалой. Там же, в коротких промежутках между походами, он всерьёз занялся сольфеджио. После демобилизации Вениамин Мордыхаевич в течение многих лет выступал в самодеятельности Дворца культуры работников скотобойни имени Клары Цеткин, неизменно радуя своим искусством истинных ценителей.

Но по-настоящему творчество ветерана расцвело после его репатриации на свою историческую родину — в государство Израиль. Напитавшись живительными соками родной земли, Вениамин Леваев достиг в своем творчестве новых высот. В настоящее время маэстро много и плодотворно работает, совмещая активное концертирование с большой педагогической деятельностью. Пожелаем же Вениамину Мордыхаевичу еще в течение многих лет радовать своим творчеством широкие массы истинных почитателей».

— Как интересно, — захлопала в ладошки Леночка, — жаль, что Эвенк запрещает мне читать городскую газету на русском языке. Все говорят, что там много интересного. Обращается со мной, как сибирской лайкой. Никуда не пускает, говорит: «Простужусь». Выпивать не дает, газет читать не разрешает. Строгий, однако. Зачерствел там, у себя в тундре.

— Эвенк вас любит, Леночка, — сообщил девушке Рабинович, — Неужели вы считаете, что если бы он вам все разрешал, и вы бы, с вашим характером, обязательно отправились к пожилому дарованию брать уроки, было бы лучше?

— Да что вы все меня поучаете, как моя училка английского, — разозлилась Леночка, — я уже взрослая и сама уроки давать могу. Я вообще одаренная. Когда я, по просьбе Ругальского, нарисовала танк, который стоит во дворе псковского олигарха, я вспомнила все, что там изнутри расположено. Эвенк даже сказал, что моя картина глубоко реалистична и в скором времени украсит собой экспозицию псковского музея народного творчества имени автомата Калашникова. А еще Эвенк купил мне мольберт и огромную коробку красок, чтобы я рисовала. Я эту коробку сама и поднять не могу. Ее за мной таскает моя училка живописи.

— Я просто хочу, чтобы ты, Леночка, стала светочем не только морали, но и культуры. Если бы это видела моя мама, она бы за тебя порадовалась, — на глазах Эвенка блеснули слезы.

— Напрасно, вы, Марк Абрамович, лишаете Леночку удовольствия читать русскоязычную городскую прессу? — попытался отвлечь Эвенка от мрачных мыслей Шпрехшталмейстер, — Она тоже хочет знать, чем сегодня возмущена прогрессивная мировая общественность. В пятничном литературном приложении заслуженный художник Кабардино-Балкарии Михаил Гельфенбейн, который, между прочим, лечиться в нашем отделении от алкоголизма, опубликовал там любопытнейшую статью под названием «Белая горячка как источник вдохновения большого мастера». Тут он прав. В цирке этим вдохновлялись классики. И, я убежден, не только в цирке. Кроме того, там из номера в номер проводиться литературный конкурс. На вопрос «Кто первый автор Гаврилиады?» давалось четыре варианта ответа:

а) Ильф и Петров;

б) Ляпис-Трубецкой;

в) Лебедев-Кумач;

г) Пушкин.

— Автор чего? — переспросила Леночка, — если спартакиады, то мне туда действительно нельзя, у меня сердце больное.

— К литературным викторинам ты еще не готова, деточка, — мягко сказал Эвенк, — но у тебя есть другие прелести, которые все компенсируют с лихвой.

— Почему она не готова? — спросил Шпрехшталмейстер, — Опубликовал же Рабинович там свою остропублицистическую статью под заголовком «О национальной гордости великоевреев». Ему можно, а Леночке нельзя? Может потому, что она не масонка?

— Причем тут это? — поморщился Эвенк, — Центральное место в последнем номере городской газеты заняла архиважная статья выпускника института дружбы народов имени Патриса Лумумбы «As to us to reorganize a harem» (Как нам реорганизовать гарем). Между прочим, бедуина по происхождению. Статья поистине программная. Прошу понять меня правильно. Я совсем не против того, чтобы Леночка творила. Когда-то Корней Чуковский написал книгу, от которой нельзя было оторваться. Книга называлась от 2-х до 5-ти, и в ней цитировались высказывания детей этого возраста. С удовольствием пойду по стопам этого поистине уникального писателя.

— А что все время я? — вдруг взорвался Рабинович, — там Пятоев опубликовал свои военно-полевые рассказы под общим названием «das Bajonett der Prachtkerl» (Пуля дура — штык молодец)». В них автор чрезвычайно тепло отзывался об уставе караульной службы узбекской армии. И не у кого это не вызвала никаких нареканий. А тут как Рабинович — так сразу масон.