— Не плачь, Пятоев, пройдут дожди, — с бодростью в голосе сказал Рабинович, — Я буду ходатайствовать перед Тарасом о награждении тебя именным пулеметом «Максим» и картиной Гельфенбейна «Les soldats jeunes traduisent la vieille par le chemin ct de la maison publique L» extase. (Суворовцы переводят старушку через дорогу возле публичного дома «Экстаз»). Он мне уже говорил, что наша психиатрическая больница может гордиться такими санитарами, как ты. А на счет «новых» ты себя не изводи. Любая организованная преступная группировка рано или поздно должна показаться себя в отделении судебно-психиатрической экспертизы. Длительное время органы охраны правопорядка не могли выйти на организацию «Black panthers» (Черные пантеры). Пантеры были неуловимы. Они терроризировали владельцев домашних животных и наводили ужас на жителей нашего города. Полиция сбилась с ног, общественность была возмущена и запугана, пантеры бесчинствовали. Пока в наше отделение не поступил Станислав Оффенбах.
И все выяснилось во время первой же беседы с лечащим врачом. «Черные пантеры» ставили своей целью борьбу за права животных. А всех, кто обвинялся в преступлениях против животного мира или в развратных действиях в отношении домашних животных на своем внеочередном пленуме пантеры приговаривали к высшей мере самозащиты животных — съедению. Возглавлял новую криминальную структуру Станислав Оффенбах, ныне принимающий курс уколов. Таким образом, злоумышленники наказаны, справедливость восторжествовала.
— Дрессировщики могут спать спокойно, — с удовлетворением констатировал Шпрехшталмейстер.
— Вот именно, — продолжил Рабинович, — а все благодаря незаметному для публики самоотверженному труду санитаров сумасшедшего дома. Так что все надежда только на нас. А «новым» не уйти от карающего меча правосудия. Потому что израильская медицина — это страшная сила. Могу привести пример.
— Недавно нам позвонили из полиции и сообщили, что к ним обратился странно ведущий себя человек, который утверждает, что контузило в бою непонятно с кем куском закаленной стали. По мнению дежурного офицера полиции контуженный нуждается в строчной нуждается в срочной медицинской помощи со стороны психиатра. Я переговорил с дежурным психбольницы, который сказал, что многие из нас, в свое время, в той или иной степени закаляли сталь, но далеко не все обращались по этому поводу за медицинской помощью, но принять больного согласился.
— Ложись на носилки, дружище, — сказал сентиментальный Шпрехшталмейстер, глядя на контуженного сочувственным взглядом, — я и Пятоев доставим тебя в больницу.
Поддавшись общему настроению, контуженный почувствовал себя раненным в голову и, пошатываясь от слабости, подошел к носилкам.
— Бледный совсем, наверно много крови потерял. Довести бы, — пробормотал заботливый Пятоев, аккуратно укрывая контуженного одеялом. Эти слова дошли до слуха пострадавшего от закаленной стали и ему стало совсем худо. В отделении тяжелораненого уже ждал дежурный психиатр.
— Больной получил травму головы куском железа где-то в поле, — сказал он мне, — я попрошу вас сделать ему укол от столбняка.
Я не стал спорить и сделал укол от столбняка. Контуженный, который с детства боялся уколов, после инъекции стало еще хуже.
— Мне передали, — продолжил дежурный психиатр, что больной потерял много крови, а эти два подводника-кавалериста, Шпрехшталмейстер и Пятоев, забирая его из полиции, даже не перевязали пострадавшего. Впрочем, что можно ожидать от санитаров? Сделайте, пожалуйста, ему перевязку.
Мне ничего не оставалось, как перевязать контуженному голову. В психиатрической больнице перевязки делают редко, навыка накладывания повязки на голову у меня не было, и, наверное, поэтому, когда я закончил перевязку, к моему удивлению, у контуженного оказались закрытыми бинтами глаза. После моей перевязки он почувствовал себя совсем плохо и начал робко ощупывать свою голову руками. Чтобы как-то успокоить его, а также для того, чтобы дежурный врач не нажаловался, что я снова сижу без дела, я наложил контуженному мобилизационную шину на правую руку. Пострадавший от закаленной стали начал беспорядочно махать ногами и оставшейся на свободе рукой.
Но дежурный психиатр был начеку:
— Он в шоке, в стадии психомоторного возбуждения. Мы обязаны срочно перевести его в больницу общего профиля.
Через полчаса нам позвонил врач приемного покоя больницы общего профиля.
— Вы нам прислали больного с травмой головы, находящегося в состоянии шока, с обильной кровопотерей и переломом правой плечевой кости.
— Точно так, Рюрик Соломонович — ответил дежурный психиатр. Между ним и врачом приемного покоя часто возникало недопонимание, и ему было приятно, что в этот раз обошлось без недоразумений.
— Ну и где этот больной? — меланхолически отозвался врач приемного покоя. Иллюзий, что и это направление из психбольницы обойдется без неприятностей, у него не было.
— Который? — не понял дежурный психиатр.
— Прекратите издеваться, — взорвался врач приемного покоя больницы общего профиля, — в этот раз вам это так просто не пройдет!
— Какой наглец, — возмутился дежурный психиатр, бросив трубку, — он не желает принимать на лечение психиатрических больных, независимо от того, насколько тяжелыми терапевтическими или хирургическими заболеваниями они страдают.
В дальнейшем из рассказов контуженного и знакомого медбрата приемного покоя предо мной предстала следующая картина. Перевязанного со всех сторон и получившего успокоительный укол контуженного поместили в машину скорой помощи. Там он случайно услышал, что, вероятно, прямо с приёмного покоя его возьмут на операционный стол. Сильно хотелось спать после успокоительного укола. Но контуженному удалось взять себя в руки и одержать победу в неравной борьбе со сном. Напрягая все силы, он выбрался из бинтов и повязок и, к изумлению работников «Скорой помощи», предстал перед врачом приёмного покоя громко зевая, но целый и невредимый. В приемном покое к больным, поступившим из психиатрической больницы, относились с особой настороженностью. Там ещё не забыли, как два месяца назад один из них выпил литр крови, предназначавшийся для переливания. Направления, написанные врачами-психиатрами, отличались бойкостью слога, но нередко остро конфликтовали с действительностью. Поэтому, когда находящийся в шоке после травмы головы и страдающий переломом плечевой кости психбольной поцеловал руку медсестры и поинтересовался, что она делает сегодня вечером, ему, на всякий случай, сделали рентген, и он был осмотрен нейрохирургом. Каких-либо нарушений в его состоянии здоровья обнаружено не было. Во время осмотра пациент уснул. Возникло подозрение, что в «Скорую помощь» забрался какой-то другой психиатрический больной. Водитель «Скорой помощи» обещал есть землю и век воли не видать, нервно мял в руках ермолку, целовал нательный крест и отрицал возможность замены категорически.
Пытались прояснить ситуацию, поговорив по телефону с дежурным врачом психиатрической больницы, но предметной беседы опять не получилось. Больной был оставлен для наблюдения за его состоянием, тем более что разбудить его не было никакой возможности. После пробуждения пациент громко зевнул и поинтересовался, в каком публичном доме он находится. Сразу после чего и был выписан с диагнозом «practically healthy» (практически здоров).
— Клеветнические измышления и грязная масонская пропаганда, — резюмировал Шпрехшталмейстер рассказ Рабиновича, — если бы не героические действия санитаров Шпрехшталмейстера и Пятоева, не видать пациенту Корчагину квалифицированной медицинской помощи как своих красных от мороза ушей.
Где-то в году в 84-том довелось мне мыться. В Москве в Сандуновских банях, — в ответ на выпад Шпрехшталмейстера сказал Рабинович, — Неожиданно в помещение бани ворвалась милиция и люди в штатском и начали проверять у всех документы. Причем облава проводилась и в мужском и женском отделениях бани одновременно. Все, кто мылся без паспорта, были задержаны до выяснения. Таким способом Андропов пытался принудить весь советский народ находиться в рабочее время на рабочем месте. С задержанными без паспорта беседовали ветераны партии и труда в помещении администрации бань. Какой-то нахохлившейся бабкой мне был задан вопрос — как я дошел до жизни такой?
