— Ну ладно, с кем не бывает, — начал оправдываться Рабинович, — вы только Гельфенбейну об этом не рассказывайте, а то неудобно как-то.

— Правду от народа не утаишь, — с угрозой в голосе сказал Шпрехшталмейстер, — ох и ответите вы еще за слезы людские да за уколы тайные.

— А еще что я натворил? — поинтересовался Рабинович, игнорируя мрачные пророчества Шпрехшталмейстера.

— А еще ты восстановил российское гражданство, — сообщил Пятоев.

— Врешь, — убежденно сказал Рабинович, — как сказал бы наш начальник Тарас, «брешешь как собака».

— Наташа была в российском посольстве несколько дней назад, — продолжил Пятоев, — ты собирался звонить Эвенку и выяснить, где она сейчас может находиться.

— Какой бы я пьяный не был, а голова у меня работает как часы, — констатировал Рабинович, — сейчас позвоним.

— Как часы с масонской кукушкой, — уточнил Шпрехшталмейстер.

— Слушай, Шпрехшталмейстер, — разозлился Рабинович, — кончай выдавливать из меня масона по капле. Надоел. Ты у меня или интернационалистом станешь, причем пламенным, или я тебя из санитаров сумасшедшего дома переоформлю в пациенты. Никто и не заметит пропажи бойца.

— Да брось ты, Миша. Я же чисто по дружески, — пошел на попятную Шпрехшталмейстер, — Совсем уже шуток не понимаешь, мас… То есть я хотел сказать, Эвенку звонить пора.

— Да звоню, уже. Звоню, — раздраженно сказал Рабинович и его голос резко поменялся на ласковый:

— Мое почтение хакерам народов Севера, Марк Абрамович. Как в этом году с урожаем ягеля? Я слышал, что в Эвенкии был падеж оленей. Это правда?

— Не волнуйтесь Мишенька, олени в Эвенкии никуда не падали, — ответил Эвенк, — и ягелем переполнены все элеваторы. Но на вас я в обиде. Почему вы мне являетесь нежданно, как галлюцинация? При беседе по телефону я не вижу вашей мимики. Лучше приезжайте ко мне домой. До меня дошли слухи, что один ваш новый знакомый большой специалист по национальному вопросу. Я хочу познакомить его со своей супругой. Уверен, ему понравиться.

— А она что, масонка? — оживился Шпрехшталмейстер.

— Нет, она баптистка. Правда, милая? — сказал Эвенк.

— Я адвентистка седьмого дня, дорогой — послышался в трубке чей-то жеманный женский голос.

— Но это еще не все. Ваших знакомых ждет много любопытного если мы встретимся. В том числе и того, который поймал в воздухе своего боевого товарища, у которого не раскрылся парашют, а потом крепко прижал его к груди, пока они не пролетели эти проклятые полтора километра на одном парашюте, — голос Эвенка был сладок как сахарный песок, — Так я вас жду?

— Пятоев!!? — воскликнул Рабинович, когда положил телефонную трубку, — и этот героический эпизод ты скрывал от своих товарищей? А ведь мы с тобой вместе уколы делать ходили. Не хорошо. Скажи, Шпрехшталмейстер?

— Да не в какие ворота не лезет, — согласился Шпрехшталмейстер, — прямо масонство какое-то, честное слово. Но трюк действительно рекордный. Я всякое видел. Вот помню, в нашем цирке выступал мальчик с феноменальной памятью.

Как сейчас помню, я, под тревожную барабана, объявлял о выходе на арену мальчика с феноменальной памятью. Выходил мой партнёр, полный пожилой лилипут, выпивал графин воды и молча уходил за кулисы. После чего я вновь объявлял его выход. Мой партнёр вновь выпивал графин воды, иногда икал, и с достоинством удалялся.

Недоумение публики нарастало.

Вновь повторялся эпизод с графином воды.

И, наконец, когда напряжение зрителей достигало предела, оркестр играл туш, и, во всём блеске своего великолепия появлялась самая красивая танцовщица из кордебалета. Элегантно двигаясь по арене, она давали возможность публике насладиться своей фигурой. Параллельно с этим я, не скрывая своего торжества, сообщал зрителям, что сейчас вновь на арену выйдет мальчик с феноменальной памятью и описает всех, сидящих в первом ряду. Меняться местами бестами бесполезно. Он запомнил всех, у него феноменальная память.

Цирк рукоплескал.

Конечно, это была шутка. Выходил мой партнёр и дарил всем сидящем в первом ряду детям разноцветные шарики. Оркестр исполнял мелодию песни «Солнечный круг, небо вокруг».

Нам аплодировали стоя.

— Ты, Шпрехшталмейстер, — сказал Рабинович, — просто обязан организовать в нашем сумасшедшем доме кружок художественной самодеятельности. С Тарасом я договорюсь. Он потом сам скажет: «О, це гарно!». Я убежден.

— Вообще то самой красивой танцовщицей кордебалета была моя Настенька, — продолжил польщенный похвалой начальства Шпрехшталмейстер, — но я запретил ей работать в этом номере. Она только пришла в цирк после хореографического училища и была совсем не опытной. А у меня за спиной годы на арене. И предчувствие меня не обмануло. Именно в этом номере эту танцовщицу впервые увидел секретарь псковского обкома партии по идеологии. Они стали встречаться. Как-то она рассказала ему о своей мечте сыграть роль Дездемоны, но при условии, что у пьесы будет счастливый конец. Ее поклонник обещал всё устроить. Как сейчас помню, она часто рассказывала, как секретарь псковского обкома партии по идеологии любил декламировать, обращаясь к ней:

— Я поссала, — нежно вторила она ему, и они забывались в лобзаньях.

— Мы ворковали как голубки, но наше счастье было не долгим, — часто потом вспоминала танцовщица кордебалета.

И это было правдой. Она начала работать в псковском областном театре ведущей актрисой, но вскоре секретарь псковского обкома партии по идеологии перевели на повышение в Москву, и им пришлось расстаться. А танцовщица кордебалета работает ведущей актрисой псковского драматического театра до сих пор. Но цирк измены не прощает. За эти годы она сильно располнела. Если бы она осталось в кордебалете — этого бы не произошло.

На этом вечер воспоминаний ветеранов цирковой арены был прекращен, так как в сумасшедший дом привезли очередного безумца.

Вечером того же дня они посетили Эвенка в его скромном чуме. Чум Эвенка располагался в фешенебельном районе вилл, расположенном на склоне горы с видом на Хайфский залив. С улицы вилла казалась не большой, но это заблуждение рассеивалось, когда Пятоев, Шпрехшталмейстер и Рабинович вошли внутрь. Несколько вилл, расположенных на склоне горы одна ниже другой, представляли собой фактически одно здание. Подземный этаж верхней виллы продолжался верхним этажом нижестоящей. Из этого комплекса подземных и наземных сооружений было несколько выходов на разные улицы, спускавшиеся по склону горы. Внешне же это выглядело, как несколько не связанных между собой зданий. По мнению Пятоева, продуманно всё было грамотно. С нечто подобным он столкнулся в одном из сел горной Чечни, и тогда они долго ломали голову над тем, куда же, буквально из их рук, уходят боевики. Не зная плана зданий, блокировать все выходы в таком строении не возможно. Даже если полиция оцепит одну виллу, уйти можно через другие.

В саду виллы, к которой они подъехали, возле бассейна, гордо возвышаясь над пышными кустами, стояла их старая знакомая — скульптура девушки с веслом. Поймав недоумённый взгляд Пятоева, эвенк объяснил, что в девушке с веслом его прельстило сексуальное нижнее бельё, и он водрузил скульптуру перед входом на виллу. Но потом соседи пожаловались городским властям на то, что Эвенк установил на видном месте, практически у ворот школы, огромную скульптуру женщины с пышными формами, одетую в мужское нижнее белье и держащей в руке фолический символ огромных размеров. Один из соседей, видный израильский адвокат, который выиграл несколько громких дел, связанных с развратными действиями относительно несовершеннолетних, даже угрожал подать в суд. По его словам его клиенты восприняли статую как грязный намек, неуместную демонстрацию и грубую провокацию. По старинной традиции народов Севера Эвенк не стал конфликтовать с соседями, убрал монумент в глубь сада, и теперь лишь изредка показывал ее своим гостям во время сугубо мужских вечеринок с продажными женщинами. Рабинович попросил его относиться к девушке бережней, мотивируя это её не простой судьбой. Эвенк пообещал сделать всё возможное.