Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Она поняла его неспокойность, посуровела вначале и подумала: «Нет, этого не будет». На какой-то миг в сознании мелькнули играющая медведица, выстрелы, родник с белым плавающим лепестком, и опять нахлынули мысли, что она была добытчицей в тайге и всех пугала, а теперь она хозяйка, и каждого должна любить, любому помочь, и впервые пожалела, взглянув на мужчину, что стара для него.

Ей почему-то неудержимо захотелось плакать — так на душе было хорошо и понятно от сознания, что рядом человек, которого она стала уважать! Так бывает, когда встречаешь в жизни, может быть один раз, человека, которому еще нельзя доверить свою душу, но рядом с ним — легче. Если бы она заплакала, ей бы не было стыдно этих святых слез наедине с собой.

Он ей представлялся заблудившимся, и она его давно знала, и вот нашла сама, здесь, чтобы вывести на дорогу, накормив и обогрев. Разве она не хозяйка и не имеет на все права?! Кто скажет ей после худое слово. Они одни. Тайга кругом. И обоим хорошо. Тайга — это ее дом, а утром он уйдет, по таежному обычаю поклонившись за привет и помощь.

Дымов глядел на нее ожидающе и виновато, лежа на спине, заложив руки под голову, ловил взглядом ее взгляд, будто чем был недоволен.

Пелагея закрыла глаза, и где-то в глубине души вдруг поднялась бабья тоска, хлынула, разлилась в могучем теле сладкой истомой. Она не поняла: то ли от костра ей жарко, то ли просто ей жарко.

— Ты не спишь?! — обратилась она к Дымову на «ты», будто ему давно пора спать, и она имеет право упрекнуть его в этом.

— Холодно, — отозвался он звонким веселым голосом и замолчал.

Тишина. Слышался комариный писк у костра, будто гудит воздух, и хочется смотреть в глаза, целовать губы, ощущать чью-то руку.

Пелагея засмеялась тихо и грустно, понимая. «Ведь вот какой, тихий и смирный. Не насильничает. Уважительный человек». Ей стало стыдно, что не успела спросить его имени и женат ли он, будто могла оскорбить кого-то третьего.

— Я пойду, — просто и серьезно сказал Дымов, поднимаясь.

— Куда же… ты… уйдешь?

Пелагее хотелось кричать от радости, что геолог — хороший человек, и что ей теперь нисколько не будет стыдно.

— Иди ко мне. Не бойся, — попросила она.

Лежать бы им рядом и смотреть в небо, где застыли черные верхушки сосен — переплелись ветвями, а в них подрагивают, мерцая, запутавшиеся звезды. Лежать вот так, щека к щеке, и молчать. Где-то там — реки и горы, люди и избы — уже спят, и никто из людей, которых знает Пелагея, не знают о ее встрече с этим геологом — Дымовым…

Она глубоко вздохнула и заметила, что геолог, стыдясь и пряча глаза, разглядывает ее могучую фигуру с подоткнутой под колени юбкой.

Таежные ночи холодны. Из глубины темного сверкающего звездного неба опускается густая свежая прохлада, к рукам льнет холодная зеленая трава, и только огонь согревает. Постреливает пламя костра, нагретый жаркий воздух пощипывает лоб и щеки, и пахнет дымом, а за спиной молчат тяжелые темные сосны.

Прокричала ночная сонная птица, прошелестела в ветках, затихла. И опять — глухая тишина с ночными шорохами. У Пелагеи пылали щеки. Дымов закрыл ее фуфайкой и подбросил в костер сухих веток.

— Стара я для тебя?

Дымов тихо засмеялся в ответ.

— Спи, — и погладил ее по щеке, как маленькую. Она обиженно закрыла глаза.

…Утром Пелагея вывела геолога на дорогу. Вместе они прошли через болота по заросшей тропе к Суеват-Паулю, там, где находилась его база, дала спичек и хлеба.

До базы оставалась километра три пройти сухим березняком. Прощались взволнованно, оба благодарные друг другу, радостные, что встретились, и грустные оттого, что расстаются. Дымов узнал о ее жизни — звал работать к геологам: их проводник — старый манси Анямов — заболел малярией, и его отправили на самолете в город Ивдель. Пелагея сказала: «Да, без проводника плохо… я подумаю» — и покраснела, польщенная приглашением. В душе было такое чувство, будто снова к ней вернулась молодость. Дымов долго тряс ей руки, сжимая их своими сильными ладонями, а потом неожиданно притянул ее к себе и молча поцеловал. У Пелагеи запылали щеки, она опустила голову и вдруг пожалела, устыдившись, что прошла без поцелуев целая ночь.

Дымов ушел. Пелагея долго смотрела ему вслед — он оглянулся и помахал рукой. Когда геолог скрылся за березами, она запрятала в кустах ружье и вернулась в деревню.

5

Шла, не крадучись огородами, как раньше, когда уходила в тайгу и приходила с охоты, а по главной береговой улице мимо изб и заборов. Шла без ружья, гордо и дерзко держа голову, на виду у всех — торопилась домой. Впереди ее бежали босоногие мальчишки и кричали как на пожаре, оповещая всех:

— Пелагея идет! Пелагея идет!

Хлопали калитки, натужно скрипели ворота, качались плетни. Сходились, шушукаясь о чем-то, бабы и кивали друг другу в сторону мужчин, которые стояли у огромного черного сарая, курили и о чем-то громко спорили, ругаясь. Кто-то из них заметил Пелагею и крикнул:

— Добытчики, глянь! С охоты!

Расхохотались.

— Где твоя добыча?

Пелагея сжала кулаки, свернула к мужикам. Замолчали, притихли от ее гневного взгляда, пряча усмешки в небритые бороды и усы.

— Что, любезные, присмирели?

Встала перед ними, расправив полукружье плеч, руки в бока, расставив ноги в зеленых от сока травы сапогах, — смотрит на каждого в упор. Заметила одного с перебинтованной головой, и кровь на руке у другого. Еще один сидел за спинами на бревне и гладил, должно быть, ушибленную ногу. Вспомнила выстрел и рев медведицы, ночной костер, поцелуй Дымова и крикнула в лица:

— Добыча?! Там… — кивнула в сторону тайги, — медведица там за оврагом… Убила, вам на прокорм.

Кто-то подтолкнул старика Мухина. Он вышел, поглаживая ладошкой бородку, намереваясь что-то сказать.

Пелагея остановила его, подняв руку:

— Делать вам нечего?! Заелись битым мясом и рыбой. Все тайгу трясете. Всю жизнь на подножном корму. От скуки и дикости головы друг другу бьете.

— А ружье-то где-ка?! Хотел я лодку-то обратно тебе отдать, да сам на охоту идти, — начал издалека Мухин.

Пелагея усмехнулась:

— Ах ты, печенка длинноногая! Да разве тайга тебя такого примет, огорченного таракана?!

Мужчины засмеялись.

— Сын-то твой того… чуть пожар не учинил, — сообщил Мухин.

Пелагея схватилась за сердце:

— Как?!

— Да вот… побили его малость и связали. А то чуть было деревню не поджег. Разве можно этакого дядю одного оставлять?

Пелагея схватила бородача охотника Акундина за ворот и, закрыв глаза от боли в пальцах, натужно выкрикнула:

— Где?!

И, оторвав руки от чертыхавшегося Акундина, тяжело и быстро затопала сапогами по густой горячей пыли.

…Позже Пелагея узнала: Павел поджигал спичками тополиный пух — пушистые облачка в расщелинах и у заборов. Облачка быстро таяли от огня — огонь будто шагал по пуху и по дороге и вдоль заборов. Павла радовали стремительно движущиеся ленты пламени.

Кто-то дико закричал: «Пожар»! На крик сбежались мужики, отобрали у Павла спички, раздели, связали и бросили в крапиву на пустыре у камней. Павел орал: «Мам-ка!» — и это было смешно. Прибежала плачущая Катерина, стала бить всех по лицам, расталкивая, вынесла Павла из крапивы. Кто-то предложил: «И ее свяжем!» Окружили. Катерина вырвалась и закидала в них камни. Ушибла кого-то.

В это время и закричали мальчишки:

— Пелагея идет! Пелагея идет!

…Павел сидел дома, успокоившийся, обласканный и тихий. Рядом стояла Катерина и гладила его по голове.

Когда вошла Пелагея, Катерина, потупившись, отодвинулась от Павла, произнесла:

— Пришла, матушка! — и заплакала.

Пелагея обняла ее.

— Будем жить. Бери Павла, бери, если любишь и жалко тебе его. Пусть будет мужем твоим.

— Я согласна, — тихо прошептала Катерина. — Вот ребеночек у меня… уже дышит. — Катерина положила на живот полные белые руки и густо покраснела.

Пелагея обрадованно и уважительно взглянула на сына, и не было к нему материнской жалости, будто это не ее сын, а чужой человек, чей-то муж, человек сам по себе. Ну вот и стала она, как мать, свободна.

53
{"b":"206275","o":1}