Чей-то голос второй, глухой, с частыми паузами:
— Николай тоже-ть вернулся из армии и тоже-ть собирался жениться на грамотной. Дак сноха-то моя говорит: ежели Николай оженится, так я ее прогоню…
Ольга удивляется: «Кто это так воинственно?» Заглядывает в дверь раскрытой кухни. На скамье сидят четыре женщины — две дородные старухи и две молодицы, городские на вид. Разговор продолжается громче и бойчее.
Ольга закрывает дверь: «Бабы, бабы!» Стало тоскливо на душе и стыдно. «Подслушала чужой разговор. Не обо мне. Какое мне дело, что у кого-то житейские семейные дрязги: вот и я грамотная…»
В голову пришли стихи. Ольга припоминает строчки. Взобравшись с ногами на диван, стоя на коленях, декламирует вслух, любуясь своим певучим голосом, вибрируя на минорных интонациях:
К чему раздумие у цели?
Куда желанье завлекло?
В какие дебри и метели
Я унесу твое тепло?!
«Чье тепло? Комова?» Вспоминает его небритое лицо, теплые серо-зеленые глаза, сутуловатую фигуру — закрывает лицо руками. «Не знаю, не знаю, не знаю…» Как сильно желание увидеть его, заглянуть в глаза, погладить щеки, услышать дыхание его!.. Открывает ящик письменного стола, достает альбом. «Вот его фотография! Вот он! Тогда открылась школа. Он на трибуне что-то говорит с улыбкой. А рядом Матвеев, Мария, Куриков, представители крайкома, работники совхоза, пастухи, оленеводы, охотники, рыбаки и много, много детей. И Комов! Милые, родные, хорошие люди!» Стало радостно, свободно, тепло на душе.
Ольга впервые уверенно думает: она любит, любит этого человека. Ей мучительно то, что она понимает сейчас: любит Комова давно, а все время с первой встречи с ним была занята другим — работой, собой, печалью, она мало думала о нем, а больше о себе.
А сейчас Ольга сидит на диване, упершись руками в подбородок, — сидит уставшая, одна. «Может, это и есть счастье: работа, любовь, жизнь?! Вчера я еще не знала об этом, не чувствовала этого — была раздражительной. А сегодня какая удивительная тишина на душе! Все, все на земле хорошо! Хорошо смотреть в окно, видеть небо, снег, чувствовать холод. Даже звуки льющейся на кухне воды, шаги, голоса хозяйки и женщин-соседок приятны, приятно быть одной, думать, вспоминать Матвеева, ожидающего ее «письменные соображения»…
Ольга ходит по комнате. «Наладится работа. Наладится жизнь. На душе будет спокойно. Я скажу с своей любви, о решении выйти замуж за Комова… Матвееву! Почему Матвееву? Как счастливому семьянину: у него жена, дети — хорошая, дружная, крепкая семья. Он поймет, посоветует, как построить правильно жизнь, чтоб не сделать потом больно Комову и себе. Матвеев умный, понимающий, хоть и грубый. Ведь он сказал мне однажды, что мы мало думаем о человеке — редко заглядываем в его душу. А больше всего думаем о работе, о неприятностях, об устранении их — и забываем о себе, о семье до жестокости.
Скажу Комову, что люблю его. Когда скажу?! А вдруг он не придет больше? Или ушел от меня навсегда?»
Ольга вздрагивает, останавливается. Ее пугает эта мысль. Она глядит себе под ноги, снова начинает ходить, считает шаги, слушая частые стуки своего сердца. «Нет, нет! Да нет же!.. Он не ушел. Он только рассердился.
Нет. Он придет… Он придет на экскурсию со школьниками. Я встречу их всех вот так, улыбаясь… Я буду экскурсоводом. Они будут смотреть на здоровых, упитанных оленей, на совхозные постройки — молочную ферму, лабораторию, холодильник, загоны, газокамеры, ванны… Я расскажу им о болезнях оленей. Они, а с ними и Комов, увидят, и поймут, и оценят мою работу, живую мою диссертацию…»
Ольга стоит у окна, глядит в ночное звездное небо. На земле темно, и только у горизонта от снега полоса и далекое мерцание огней окраины совхозного поселка.
Магнитогорск
1953
ПЕЧАЛЬ
1
От зноя потрескалась земля, надломились и обвисли в канавах стебли крапивы, высохла широкая пойма горной реки, и на берег, где в беспорядке громоздились бревна, а рядом булькала быстрая холодная вода, оседала, когда проезжали автомашины, серая дорожная пыль. Улицы деревянного северного города дремали, и только на площади со столетними тенистыми кедрами в киосках и будках шла бойкая торговля хлебным квасом и мороженым.
Александр Петрович, председатель горисполкома, тучный мужчина, не спеша, покачиваясь, шагал по пыльной набережной, опустив тяжелые руки. Отвечая на «здравствуйте» кивком головы, хмурил голубые глаза, устало дышал: был не в духе.
До места работы оставалось пройти немного.
Длинный и узкий дощатый мост-дорожка с наглухо обшитыми перилами покачивался и скрипел на столбах, вбитых в грунт высохшей речной низины. Мост тянулся вдоль берега к старинному деревянному зданию с колоннами.
Александр Петрович шагал по настилу и утирал белым платком с синими полосками большой круглый лоб, мягкие щеки, пышные седые волосы, зачесанные назад. На нем была плотная, зеленая гимнастерка, обтягивавшая его богатырское тело и потертая на плечах. Был он туго подпоясан широким рыжим ремнем. Летние брезентовые сапоги запылились.
Навстречу торопилась женщина. Осторожно ступая по доскам и высоко подняв раскрытый запыленный черный зонт, она несла на руках белобрысого мальчишку. На малыша падала тень.
Когда женщина поравнялась с Александром Петровичем, он уступил дорогу, прислонившись спиной к перилам, успел взглянуть ей в лицо, позавидовал малышу: ему в тени зонта не жарко — и, решив, что это, наверно, приезжая, потому что осматривается по сторонам, потому что у нее кавказское лицо с острым подбородком и грустными глазами, недовольно пробормотал про себя:
— Ну куда она потащилась с ребятенком в этакую-то жару?.. В магазин, наверно… Тоже ведь выдумала: зонт! Хм! Зачем, интересно, приехала — в гости или работать? Без квартиры, наверно, мается…
Александр Петрович оглянулся: женщина остановилась у высокой избы с палисадом, прочла вывеску и вошла в краеведческий музей.
«Так и есть приезжая! Вот и новый человек в нашем районном городе!.. — Он усмехнулся. — Разве это город?! Большая деревня!»
Александр Петрович оглядел широкую таежную долину, среди которой раскинулись пыльные кривые улицы, деревянные дедовские избы с палисадниками и огородами у глубокого оврага, по каменистому дну которого бесновалась холодная горная река. По отлогой горе поднимались вверх, в сосновый бор, новые срубы изб с маленькими окошками и высокими заборами. И только здания почты, гостиницы, горкома и клуба были двухэтажные, хотя тоже деревянные и старые.
«Да… город стар! Нужен новый, каменный с многоэтажными, большими домами… Легко сказать: нужен! А ледник под землей, а глубинная вода! Попробуй, построй — через зиму осядет все набок… Даже дороги по улицам из дерева — лежневка! Весной расползается, сдвигается мерзлый северный грунт… А ведь я слышал, что в Норильске уже стоят каменные дома на мерзлом грунте. Открыли секрет! Значит, можно и у нас! А здесь из строительных материалов только лес. Обыватели радуются: «Зачем нам каменные дома?! Тайга кругом! Бери бревна, строй гнездо с огородом и живи — охотничай, рыбачь, коси травы, пой песни про коровушку и торгуй. Можно и не работать — земля прокормит!»
Александр Петрович стиснул зубы, отдышался после быстрой ходьбы и погрозил кулаком в сторону окраинных пустынных улиц.
— У, обывательская сторона! Замучили на приемах покосами и дровами, хапуги! Понастрою я вам каменных домов и общежитий! Хоромники!
Где-то вдали, на железнодорожной станции, послышался тонкий, печальный паровозный гудок… Александр Петрович вздрогнул и расстегнул ворот гимнастерки. «Жара, жара… Нет ничего хуже северной жары. И откуда она здесь, на севере?! Жарко, наверно, сейчас на всем земном шаре… Пора бы и дождям за дело приниматься Сгорит в колхозах хлеб на корню. А в тайге, чего доброго, еще начнутся лесные пожары… Пожары! А что тогда поделаешь? Ведь в одном только нашем районе леса в два раза больше, чем в такой стране, как Швеция! Хм, Швеция… Жарко-то как!»