— Ну как, устроились с жильем?
— Да. Спасибо. Комнатка в гостинице уютная. И недорого.
— Ну, а мужа нашли?… Встретились?
— Нет пока… То есть… ему сообщили о моем приезде. Завтра жду.
Они помолчали.
Александр Петрович спросил:
— Ну, как вам… наш город?
Женщина продолжала все тем же певучим, приятным голосом:
— Ничего городок. Грязный только… Несуразный какой-то. Жара, некрасивые улицы, пыль… Пора строить хорошие многоэтажные дома, как в других городах, знаете. У вас деревянная архитектура прошлого века — изба, забор, огород… Чего хорошего? Вот будем ставить металлургический завод-комбинат — новый город строить будем!
Александр Петрович кивал, слушал, удивляясь, что приезжая говорит то самое, о чем он думает каждый день.
Вынырнули первые бревна. Они плыли, переворачиваясь с боку на бок, приставали к берегу, а на быстрине, где бурлила вода, неслись во весь опор, раздвигая воду тупыми концами.
Женщина и малыш отошли в сторону.
Александр Петрович задумался о разговоре с Маро.
«Ничего. Скоро и бревна поплывут, а по дорогам и стальным путям понесутся машины с цементом и железом, платформы с бетоном и шлакоблоками».
На миг он представил себе новый город: высокие каменные дома, прямые улицы, фонтаны, площади — и на душе у него стало радостно и легко. «Дожить бы!»
На минуту смолкли голоса на берегу. По тротуару степенно двигался детский сад — группа малышей. Держа друг дружку за руки, они разноголосо пели песню, несли красные флажки, поспешая за тетей Гарпиной.
Александр Петрович невольно улыбнулся:
— Ишь потопали, граждане, — и посмотрел на реку.
За первыми бревнами появились плоты; тяжелые, скрученные, они, покачиваясь, бороздили воду, и вся река заполнилась лесом — будто широкая, мощенная бревнами улица двигалась по воде вперед, вдаль.
Плотовщики с баграми направляли лес, плоты, уверенно ходили по бревнам.
Одетая в новое платье, Гарпина махала большим платком и кричала первому плотогону:
— Грицько! Грицько! Коханый мой…
Дети недоуменно остановились и замахали флажками…
Александр Петрович дышал полной грудью, хмурил, улыбаясь, брови, весь подавшись вперед — туда, к плотогонам, к лесу, к реке, чувствовал, как сильно бьется сердце при мысли о новом городе.
«Да, так и жизнь — как сплав. На порога запруды ставят, воду поднимают, а мачтовый лес идет вперед, без удержу рвется вперед, вдаль. Бревна ударяются о берег, роют землю, бьют комлями о камни, грохочут… Без плотогонов, без широкого пути — затор, беда».
В воздухе стало свежо от прибывшей воды, от разлившейся, разбухшей по краям реки, от леса, оттого, что за горы колесом закатилось огромное тускло-желтое солнце, и над синей тайгой, как зарево лесного пожара, охватила полнеба вечерняя холодная заря.
Слышались надсадные мужские и звонко-радостные мальчишеские крики:
— Лес идет! Спла-ав! Берегись! Ура!
Шум, пение, беготня, голоса людей, треск, удары бревен друг о друга, всплески воды слились воедино. И Александру Петровичу казалось, что сердце его стучит в такт этой могучей музыке жизни.
Подошли жена и дочь. Со словами: «А мы тебя потеряли», — встали по бокам, взяв его под руки.
Бревна на перекатах бились о камни, ворочали их. Сдиралась кора, летели щепы.
Ты плыви, капитан!
Ты люби, капитан!..
Дочь повернулась, недоумевая, удивляясь громкому шепоту отца, спросила:
— Это откуда, папа?
Александр Петрович обнял ее, рассмеялся.
— Это, Лина, Василий Макеев!
Он посмотрел по сторонам — на людей, с которыми жил, на лес, который плывет и плывет откуда-то с севера, где живут манси, куда уехал молодой врач-москвич, — и вдруг увидел Мышкиных. Они стояли в стороне, вздрагивая от гулких ударов бревен, глазея на народ, на сплав, на реку, на берег, и молчали, крестясь на старый северный город.
Александр Петрович с радостью подумал, что в его городе много и хороших людей, что они сейчас рядом с ним здесь, на берегу. И город этот — свой, любимый, родной город, потому что в нем живут эти люди, которых он любит и которые, пока он живет и работает, будут нести ему свои мысли, тревоги и радости.
Ивдель — Свердловск
1954
ГРАЖДАНИН БЕЗ ИМЕНИ
Все население стойбища столпилось возле юрты, пытаясь заглянуть внутрь. Оттуда доносился плач новорожденного.
Рождение ребенка в далекой мансийской деревне издавна считается важным событием. Появление нового человека отмечается на празднике, в котором принимает участие все население. Отец новорожденного показывает ребенка гостям, принимает подарки: полное снаряжение охотника, если новорожденный мальчик, или красивую дорогую одежду для девочки — и учтиво просит старых почетных людей, чтобы они нарекли ребенку имя и предсказали будущее.
Поэтому собравшимся возле юрты хозяина оленеводам, рыбакам и охотникам есть о чем поспорить в настоящую минуту. Вот только никто не знал — мальчик родился или девочка, а главное — имеет ли их обычай силу? Ребенок родился от русской матери, молодой учительницы, приехавшей на стойбище в прошлом году к жениху — знатному оленеводу Илке Кусимо!
Старики дымили трубками и глубокомысленно качали головами. Даже они, к которым молодежь относилась с уважением, преклоняясь перед их мудрой старостью, не могли решить этого вопроса. Ведь жена манси — русская! Илка Кусимо совсем не думал о древнем обычае, когда женился!
И только старый охотник Баракыч, который совсем недавно подстрелил двух медведей, немного успокоил всех, мудро рассудив:
— Раз ребенок родился от учительницы, то и он будет учителем! Ай, как хорошо! Два учителя будут! Ребенок упал не с неба, а появился на свет в нашем стойбище, значит обычай дедов имеет силу. Вот как! Священное право отца требует, чтобы мы придумали ребенку имя и приготовили подарки!
Вот только не мог мудрый Баракыч, как он ни гадал, зажмурив глаза, сказать людям: мальчик родился или девочка. Он боялся, чтоб люди не потеряли веру в его мудрость.
— Гадай не гадай, — сказал он, кланяясь, — а уж это верно, что ребенок родился! Ну, и хорошо!
Но откуда теперь соседи будут знать, какое придумать имя и для кого готовить подарки? Стали просить Баракыча, чтобы он постучал в дверь юрты и узнал у Илки Кусимо, кого родила ему жена, но мудрый старик категорически отказался, боясь потревожить священный покой матери.
Илка Кусимо — отец новорожденного, только что приехавший из дальнего становища оленей, сидел у чувала, кипятил воду, подбрасывая в огонь сухие поленья.
Вчера, уезжая из района с поручением от председателя оленеводческого совхоза — переменить стоянку оленьего стада и перегнать его на новые пастбища, он захватил с собой врача Наталью Владимировну Назарову. Илка всю дорогу беспокоился о жене Валентине, у которой должны были начаться роды. Остановив оленей у юрты, он помог врачу сойти на землю и только успел сказать ей:
— Пусть будет сын, мальчик!
Назарова покачала головой и усмехнулась:
— Не все ли равно!
…Родился мальчик, крепкий, здоровый. Он лежал в юрте за перегородкой из оленьей кожи на чистой белой простыне, болтая ногами и по-своему приветствовал свое появление на свет. «У-а-а! У-а!» А рядом с ним роженица, ревниво наблюдая за каждым его движением. Она, в первый раз пережившая столько бессонных ночей, еще не могла привыкнуть к покою и, вспоминая прошедшие муки, вздрагивала, и сдерживала свое учащенное дыхание. Присматриваясь к плачущему ребенку, она почувствовала, что сердце ее наполняется теплой материнской лаской. Вздохнув, она взглянула на врача. Наталья Владимировна присела к изголовью матери и тихо сказала:
— Вот какие мы молодцы!
…Илка Кусимо, слушая крик новорожденного, от радости и волнения пощипывал бородку и, прищурив глаза, старался различить по голосу ребенка — мальчик это или девочка. Древнее предпочтение мужчине сказывалось в его желании иметь мальчика, достойного быть преемником отцовской славы, знатного оленевода. Илка беспокойно ждал, когда выйдет из-за перегородки Назарова.