Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Каждый год приезжали к Пыльникову три старые незамужние сестры, заполняли дом сплетнями, глупыми разговорами, слезливыми воспоминаниями. Пыльников ненавидел их и жалел: бестолково прожили жизнь сестрицы-кукушки! Не любил: распоряжались в доме, занимали место, жили подолгу. Каждый год уговаривал: переезжайте в город, женихов подыщу, правда, тертых уже, зато своим гнездом заживете. Сестры каждый раз соглашались, а Пыльников, зная, что они не покинут деревню, философски рассуждал за вечерним чаем:

— Женщина должна рожать, быть матерью. От этого человечество растет-множится… Понимать это надо!.. — и уходил спать. Нравился сам себе, что болел душой за человечество.

…Во дворе залаяла собака. Жена сказала кому-то: «Проходи!» — и Пыльников поднялся с дивана. Воспоминания облегчили душу, как будто он снова прожил прошедшие годы, которые были и тяжелыми и радостными. Теперь авария уже не казалась таким большим событием. Пыльников никого не ждал, а когда увидел пришедшего Ваську — сына Байбардина, который, улыбаясь, стал у порога, успокоился совсем.

— Это я, Степан Иванович, Байбардин-младший, — добродушно доложил Васька.

— А-а! Привет рабочему классу! Ну, проходи, садись.

Пыльников расправил спину, вытянул длинные руки.

— Я узнать насчет Клавки. Была она у вас?

— С Антониной ушли куда-то.

Васька покачал головой и прислонился к косяку двери.

— Вот ищу невесту по всему городу, — засмеялся он и задумчиво прикрыл свои красивые голубые глаза. С круглого спокойного лица исчезла улыбка, и только усмешка таилась где-то в уголках тонких губ.

Разговаривали стоя. Васька потирал ладонью полные, горячие щеки, расправлял черный чуб, свисавший на высокий белый лоб, и не скрывал своего расположения к Степану Ивановичу Пыльникову. Байбардин-младший держался независимо, и Пыльников понимал это. Васькина ладная, крепко сбитая фигура, синий шевиотовый костюм, скрипящие коричневые туфли, модный полосатый галстук, туго затянутый, говорили о том, что парень живет хорошо и всем в жизни доволен. Пыльников знал, что рабочие литейного цеха зарабатывают порядочно, что Васька единственный сын у Байбардиных и вообще баловень, здоров, молод и весел, и что печалиться ему не от чего.

— Что такой веселый? — спросил Пыльников, чувствуя раздражение от того, что Васька не сел на пододвинутый стул. — Опять премировали?

— Было дело! Женюсь я! — сказал Васька, как бы между прочим, и таким тоном, будто жениться для него так же просто, как получить премию.

— Широко шагаешь! — похвалил Пыльников и догадался, что сын мастера об аварии не знает — значит Байбардин домой еще не вернулся.

— Клавдию берешь?

— Клавдию, кого же еще! Два года дружим. Пора уж и свадьбе.

По мнению Пыльникова Васька в женитьбе делал промах. Такой парень мог бы найти себе невесту получше и побогаче.

— Как жить будешь?

— Потихоньку. Как люди живут: от получки до получки! — сострил Васька. — Может, домик построю.

«По моим стопам идет», — отметил Пыльников и понял, что Васька решил жениться всерьез.

— Сразу не построишь, не купишь. Не по росту тебе! Копить надо, — посоветовал он откровенно. — Отец должен помочь… Завком ссуду даст.

— Ни отца, ни завком просить не буду. На сберкнижке есть кое-что. Я ведь сам рабочий, самостоятельный. — Васька одернул пиджак и поправил на плече ремень фотоаппарата.

— Ну, ну… на свадьбу зови, — похвалил Пыльников и прищурился. — У невесты много приданого-то или по любви женишься?

— Шутишь, дядя Степан! — улыбнулся Васька. — Мы люди не жадные, да и на зарплату прокормлю. О деньгах я не думаю, Клавка каменщица седьмого разряда… На готовое я не мастак… Конечно, по любви… — растянул Васька. — Полюбил — и женюсь.

— Молодец, молодец. Сам так же начинал. А вот мимо моих лоботрясов любовь, видно, стороной проходит. Никак себе невест не подыщут…

— Вот смотрю я на вас, Степан Иванович, — перебил гость Пыльникова, — все у вас в жизни правильно и аккуратно. Крепко живете: и дом свой, и семья, и зарплата. Иной всю жизнь в коммунальной комнатке перебивается, а у вас все свое — большой дом, в огородах полно….

Рассуждения Васьки Пыльникову польстили.

— Подожди, и сам так же заживешь, да быстрее моего.

«Сказать ли ему, что у отца авария? Нет, не стоит тучи нагонять», — подумал он и позавидовал байбардинской счастливой улыбке, чужой хорошей любви, молодости, наивному хвастовству и неюношеской твердости и цепкости в серьезных вопросах жизнеустройства. «Хм! Дом, жена… Сам рабочий… Привалило счастье прямо смолоду!.. А я вот всю жизнь мыкался, кое-как к старости окреп».

Пыльников сел на диван, кивнул на прощание Ваське и, когда тот ушел, скрипя коричневыми туфлями, вдруг с обидой и грустью пожалел, что стар и жить осталось, в сущности, не так уж много. Да, немного! А тут еще неприятности… А вдруг в его доме всему придет конец: умрет он, умрет жена, сыновья поделят все, пораспродадут, оженятся…

Никакие болезни не брали Пыльникова. В паспорте стояла дата рождения, но никто точно не угадывал его возраста. Он всегда был здоров. Но о смерти думал и боялся ее. Страшно! Дома, на работе, по радио, в газетах и от людей жадно узнавал о новостях и открытиях медицины, продлевающих жизнь человека… Нет! Надо держаться, выкручиваться, беречь себя. С тяжелой горячей работы надо уходить поскорее… Еще год он поработает и уйдет! Уйдет на пенсию… Всегда боялся одного — суда! И раньше были аварии, но он за печь не отвечал. А сейчас — придется ответить.

Потянуло на улицу, к Байбардину, одному было тошно. Байбардин подскажет что-нибудь, посоветует! Ведь и Байбардин виноват, и Чайко, и Сазонов, и Хлебников, и все — все, кто работает в мартеновском: от уборщицы до начальника цеха. Не могут навалиться на одного Пыльникова. Все вместе отвечать будут.

3. БАЙБАРДИН

Дома Павла Михеевича встретила жена — маленькая седая женщина в пуховом платке, накинутом на узкие, покатые плечи. Байбардин заметил на ее лице хитрую улыбку, спрятанную в ямочках около губ, и решил не говорить сразу Полине Сергеевне об аварии. Не хотелось омрачать веселого настроения жены.

— Ух ты, мой работящий, — взяла она его за рукав и повела на кухню. — Красавец, брови и усы спалил.

Павел Михеевич немного недолюбливал чрезмерной ласковости жены, но сейчас заботливый, мягкий голос Полины Сергеевны успокаивал.

— Старый, устал сегодня? — бодро и чуть насмешливо спросила жена из кухни, когда он переодевался в ванной комнате. — Сейчас я тебя сахарной картошечкой покормлю.

— Ну, какие новости? — Павел Михеевич вышел умытый, переодетый, потирая ладони перед едой. — Проголодался страшно, мечи все на стол.

Поев, он медленно, вздыхая и покряхтывая, стал пить чай большими глотками. Жена, уловила тревогу на лице мужа и, всматриваясь в его глаза, как-то сникла, волнуясь и ожидая.

— М-м, вот что, Поля, — начал он, расправляя плечи и подергивая себя за ухо, — авария у нас… вот как.

Полина Сергеевна долго сидела молча, не спрашивая ни о чем. Она только надела очки и стала строже и интеллигентней, как учительница.

— Если тяжело — не рассказывай. Что же делать будем?

— Будем отвечать.

Жена кивнула.

— В общем, запороли плавку.

И он стал докладывать ей, как на сменно-встречном в цехе, о том, что печь стояла на очередном ремонте пода, что наварка пода магнезитом произведена плохо, и он перед завалкой ушел и не посмотрел, как было заделано и выложено стальное отверстие для выпуска стали, — понадеялся на опыт бригады. Пока ждали ковшей от других печей — не было разливочных кранов, металл перекипел.

Полина Сергеевна слушала, не перебивая. Мартеновский процесс за долгую жизнь с мужем она знала во всех подробностях и, когда Павел Михеевич назвал себя «старым дурнем» и заключил «виноват я», она не стала уверять его в обратном, встала.

— Эх вы, мужчины — умники!

Походила по комнате, спросила:

29
{"b":"206275","o":1}