Необычно роскошный колодец на удивление хорошо сохранился. Этот сложный мозаичный орнамент имел когда-то глубокое символическое значение. Глубокое, как вырез на груди портовой шлюхи. Бронзовый — вот уж правда металл вечности — навес был выполнен в форме неизбежного древа жизни — элемент, с занудным постоянством повторяющийся в религиозной символике трех миров. Бронза, она, конечно, бронза и есть, но все же как сумела эта штука выстоять под напором тысячелетий и не потерять ни одного листика? Смит почти не верил своим глазам. Ветви дерева роняли на истертые каменные плиты четкую узорчатую тень, точно такую же, как и миллион лет назад, когда усталые, покрытые дорожной пылью путешественники утоляли здесь свою жажду и возносили благодарения невесть какому богу. Он почти видел, как ровно в полдень распахиваются высокие ворота и...
Видение исчезло. Смит обвел глазами правильный круг полуразвалившейся стены и замер в недоумении. А где они, те ворота? Судя по остаткам фундамента, единственным входом на площадку была та самая дверь, возле которой он стоял. Странно, очень странно. Так, значит, это не общественный двор, а вроде как для служебного пользования, и этот хитрый колодец приберегался жрецами для себя. Или... подождите, подождите. Был же вроде такой король-священнослужитель Иллар, в чью честь и назвали этот город. Король-волшебник, чья железная десница — если только он не был левшой — строго, но милостиво управляла державой, а по совместительству и храмом. В таком случае этот роскошный колодец, построенный из царственных, вечных материалов, вполне может оказаться неким святилищем, предназначенным для личных нужд давно почившего монарха.
В нем может даже...
По залитой солнцем брусчатке пронеслась хищная черная тень. Смит отпрянул назад, в спасительное укрытие, и стал с тоской следить, как ненавистный стервятник делает над двором один круг, другой... Именно с этого момента и начала разворачиваться вся цепь дальнейших событий. Тесно прижавшись к ветхой, выкрошенной стене, с тоской ожидая, когда же наконец настырный шпион угомонится, он услышал звук настолько невероятный, настолько неуместный в этом мертвом городе, что сначала не поверил своим ушам. Однако звук повторился, потом повторился еще раз. Где-то неподалеку плакала женщина, плакала навзрыд, горестно и безутешно.
Пораженный, Смит даже забыл на мгновение о близкой опасности. Галлюцинация, вызванная голодом и жаждой? Да нет, вроде бы рано. Или привидение, многие сотни тысяч лет бродящее в полумраке холодных коридоров, призрак, доводящий до безумия любого, кто решится нарушить покой мертвого храма давно позабытых богов? Завсегдатаи марсианских баров любили поговорить о «призраках древних руин», особенно после третьего стакана... Воспоминание о барах и стаканах пробудило из временной спячки голод и жажду, но зато помогло справиться со смутным суеверным ужасом. Положив руку на бластер, Смит начал осторожно пробираться к источнику приглушенных, рвущих сердце рыданий.
Идти пришлось совсем недалеко; стоило ему завернуть за угол, как в сумраке заваленного каменными глыбами прохода мелькнуло белое, почти фосфоресцирующее пятно. Смит пошел еще медленнее, напряженно вглядываясь, кто же это хнычет в таком неподходящем месте. Мало-помалу он различил женщину, вернее — смутные очертания женщины. Слезливая особа сидела в темном каменном закутке, уронив лицо в высоко поднятые колени и завесившись сказочной россыпью длинных черных волос. В этой фигуре было нечто странное, ирреальное; даже на близком расстоянии она так и оставалась белым переливчатым пятном, призрачно мерцавшим на фоне мрачных древних стен. Привидение? Да нет, слишком уж натурально она плачет. А кто тебе сказал, будто привидения плачут ненатурально?..
Он так и не успел решить для себя этот важный вопрос — девушка испуганно вздрогнула, стихла на полувсхлипе и подняла лицо, столь же зыбкое, неуловимое, как и контуры ее тела. Только все это теперь не имело никакого значения — Смит пошатнулся, как от удара, пронзенный, захваченный, скованный взглядом огромных глаз, сверкавших на слегка фосфоресцирующем лице, он не видел уже ничего, кроме этих глаз, не смог бы отвернуться от этого взгляда, если бы и захотел.
Поразительные, невероятно светлые, они искрились, как лунные камни, гипнотический взгляд был почти материален, почти осязаем; Смиту казалось, будто между ним и девушкой натянулась невидимая, звенящая от напряжения струна.
Девушка заговорила — и он снова усомнился в своем рассудке: голод, страх, одиночество, кошмар мертвого города — в такой обстановке кто хочешь сойдет с ума. Он слышал абракадабру, бессмысленный набор звуков, а в потрясенном мозгу появлялся связный текст, такой четкий, какой невозможен даже при использовании обычной речи. Молочно-голубые глаза, даже чуть-чуть посветлее, казались бы слепыми бельмами, если бы не горели огнем, не прожигали насквозь...
— Я заблудилась, я заблудилась!
Горестный, неизвестно как проникший в сознание Смита стон рвал душу. Девушка громко всхлипнула, залилась потоком слез, сверкающая поверхность лунных камней замутилась — и в тот же миг наваждение пропало. Ее голос продолжал стонать, однако бессмысленные, нечленораздельные звуки не рождали в голове Смита никакого отклика, тугая струна, связывающая его с девушкой, бесследно растворилась в глухом воздухе подземелья.
Только теперь Смит понял, что простоял все это время неподвижно, как скованный, что так и не видел ничего, кроме огромных завораживающих глаз. Он отступил на шаг и попытался всмотреться в неуловимое, упорно ускользающее лицо.
Девушка вскочила с камня, приподнялась на цыпочки, яростно схватила его за плечи; сверкающие глаза впились в Смита с силой едва ли не большей, чем пальцы, и вновь в его мозгу зазвучал скорбный, молящий стон:
— Пожалуйста, пожалуйста, отведи меня домой, назад! Я боюсь, я очень боюсь — я заблудилась, потеряла дорогу,— пожалуйста!
Смит недоуменно сморгнул; ситуация постепенно прояснялась, оставаясь при этом очень странной. Не было никаких сомнений, что молочно-голубые глаза девушки обладают гипнотической силой, передают ее мысли без посредства обычной речи. Эти глаза служат мощному мозгу, направляют его сокрушительную, непреодолимую энергию — последний факт Смит отчетливо почувствовал на себе. Но как же увязать все это с жалостными стонами заплутавшей, до смерти перепутанной девчонки? Разительное несоответствие униженной, почти истерической мольбы и яростной силы, с которой мольба эта вливалась в мозг Смита, вызывала вполне естественные подозрения. Мозг сильной волевой женщины передает всхлипы беспомощной сопливой девчонки. Нет, как-то все это не стыкуется.
— Пожалуйста, ну пожалуйста! — звенело в его голове.— Помоги мне! Отведи меня назад!
— Куда это «назад»? — спросил Смит и удивился, услышав свой собственный голос, нормальную человеческую речь.
— Дерево, дерево! — простонал все тот же нереальный, неизвестно откуда идущий голос, никак не связанный с бессмысленными звуками непонятной речи.— Древо жизни! Проводи меня, отведи меня под сень Древа!
Смит мгновенно вспомнил украшенный орнаментом навес колодца. Никаких других деревьев поблизости он не заметил — ни живых, ни символических. Но что может связывать пересохший колодец с заблудившейся девицей — если она и вправду заблудилась? Еще один жалобный стон в мозгу, еще один поток непонятных — но тоже жалобных — слов в ушах, и Смит решил плюнуть на все свои сомнения. Ну, просит девица отвести ее к колодцу — в этом он уже не сомневался,— так чего ж не отвести, что тут такого страшного? Кроме того, им овладевало любопытство. В этом странном происшествии крылся какой-то второй, внутренний смысл. А что, если эта красотка явилась из какого-нибудь подземного мира, сообщающегося с нашим через все тот же треклятый колодец? Это хорошо объяснило бы ее призрачную бледность, а заодно и глаза, явно не приспособленные к восприятию света, вот только как объяснить эту странную расплывчатость, ведь ничего, кроме глаз, не видно, и все тут. При всей невероятности выдвинутой Смитом гипотезы действительность оказалась еще невероятнее, в чем он и убедился через несколько минут.
