Но не так легко было отыскать это место. Не одну и не две долгие минуты она почти на ощупь двигалась по залу со своим крохотным, едва мерцающим светильником, пытаясь вспомнить, где это случилось в первый раз, пока краешек большого черного пятна не попал в кружок его слабого света; да, это было оно, формой напоминающее зверя, зловещего, как само убийство: на этих каменных плитах Эндред две сотни лет назад истек кровью.
Здесь овладел ею его жуткий, одержимый ненасытной алчностью дух; именно здесь, а не где-нибудь еще он должен явиться еще раз. Она с силой закусила нижнюю губу, сама не сознавая, что делает, шагнула на пятно и затаила дыхание. Целую минуту, не меньше, она стояла молча, ощущая, как мурашки страха бегут по спине, пока не собралась с духом и не сделала следующий ход. Уже слишком далеко она зашла, назад дороги нет, теперь ее ждет победа или смерть. Она глубоко вздохнула, подняла лампу и задула огонь.
Тьма обрушилась на нее с силой почти физически ощущаемого удара, тьма будто сжала все ее существо в тисках, заставив ее сделать резкий выдох. И вдруг страх ее куда-то исчез, испарился, и по всем ее членам пробежало знакомое пьянящее чувство крайнего возбуждения, восторга, как перед битвой; она гордо подняла голову, вызывающе посмотрела во тьму и что было сил закричала, обратив свой крик туда, где смыкались над головой гигантские своды потолка:
— Выйди из ада, о мертвый Эндред! Выходи, если смеешь, Эндред Проклятый!
И вот он, резкий порыв ветра — и вихрь, и бешеное движение чуждой и грубой силы! Сила эта мощным, неистово крутящимся ураганом, ворвавшимся в зал неизвестно откуда, заглушила, сорвала и унесла с губ ее последние слова и остановила дыхание. Еще последние звуки ее отчаянного вызова трепетали у нее на губах, как к ним неистово прижался чей-то жадный рот, словно пытаясь заставить ее замолчать, и огромная рука опустилась на ее плечи так резко, что она пошатнулась, а железные пальцы вонзились ей в предплечье. Хоть она и пошатнулась, но не упала, не смогла упасть, ибо эта ужасная сила повлекла ее куда-то с огромной скоростью, опережая само время.
Почувствовав на себе тяжелую руку, она инстинктивно наклонила голову, чтобы уберечься от прикосновения холодных губ, но не успела — как и в первый раз, квадратные, редко поставленные зубы впились ей в губы, и неистовый, чудовищный поцелуй вызвал волну ярости, вскипевшей в ее запечатанной глотке... но тщетны были все ее усилия одолеть, даже оказать хоть какое-то сопротивление этой неистовой силе.
Но все-таки на этот раз нападение не было столь ошеломляюще неожиданным, и она гораздо ясней отдавала себе отчет в том, что происходит. Как и в первый раз, дух Эндреда обрушился на нее сразу: отвратительные его губы овладели ее губами, и в то же самое мгновение стальная рука опустилась на нее всей своей тяжестью, и она едва удержалась на ногах. И в этот же миг мощная рука его швырнула ее на пол — ослепшую в этой непроницаемой черноте ночи, оглушенную ревом ветра, утратившую дар речи и совершенно оцепеневшую от яростной страстности его отвратительных губ, от боли вцепившихся в нее железных пальцев. Она смутно ощущала, как снова смыкались вокруг нее стены, все теснее и теснее, словно стенки могилы. Как и раньше, она понимала, что вокруг нее неистовствует, бьется и мечется громадная, жуткая сила, сила гораздо более жестокая и бессердечная, чем она думала, поскольку и губы, и обхватившая ее рука, и сжавшие ее пальцы — все это были всего лишь далеко не полные проявления какого-то неизмеримо более мощного вихря.
Да, это был самый настоящий вихрь — он вертелся, завивался, кружил, сжимался и суживался, словно вся эта неистовая сила по имени Эндред накапливалась и сосредоточивалась где-то дальше в едином шквале, смерче дикой энергии и мощи. Возможно, именно это ощущение вихревого сжимающегося вращения и производило впечатление сужающихся, смыкающихся вокруг нее стен. Ощущения ее были слитком смутны, чтобы можно было ясно выразить их словами, и тем не менее они были до ужаса реальны и ярки. Задыхающаяся, избитая и ошеломленная жестокой болью, Джирел понимала, что она стоит посередине огромного парадного зала, стены которого почему-то сдвигаются, сжимая пространство до размеров тюремной камеры.
Взбешенная, она изо всех сил ударила кинжалом по руке, стиснувшей ей плечи, по пальцам, вонзившимся в нее чуть ли до самой кости. Но, увы, удар получился неловким, он пошел под неправильным углом, и она была слишком ошеломлена, чтобы понять, пришелся ли он по реальной плоти или просто вонзился в некий бесплотный сгусток энергии. Во всяком случае, мощный захват нисколько не ослабел, мерзкие губы все так же сжимали ее губы в поцелуе столь неистовом и диком, приводившем ее. в такое бешенство, что ей оставалось только рыдать от бессильной ярости.
Стены были уже совсем близко. Ее дрожащие колени касались их холодного камня. У нее кружилась голова. Джирел протянула свободную руку и пощупала эти стены, влажные, покрытые каплями. Движение вперед прекратилось, и сила, которая звалась Эндредом, свернулась в один сгустившийся конус чистого насилия, который перехватил ей дыхание и заставил непроницаемую тьму бешено вертеться вокруг нее.
Несмотря на смятение, замешательство, несмотря на туман в голове, она все-таки сумела понять, что теперь находится в том самом месте, куда Эндред и хотел увлечь ее, где только камень, влага и тьма. И это место находится где-то в запредельном пространстве, во тьме кромешной, поскольку они достигли его слишком быстро, чтобы оно было реальным,— и тем не менее его можно было пощупать... Каменные стены, такие холодные на ощупь... но на чем это она стоит, что это за предметы скользят у нее под ногами, хрустят и постукивают друг о друга, когда она наступает на них? Кости? Боже милостивый! Неужели это кости прежних искателей сокровищ, которые наконец нашли то, что хотели найти, и обрели тут покой? Она была почти уверена, что шкатулка с сокровищем должна быть где-то здесь, да-да, наверняка, если, конечно, эта чертова шкатулка вообще существует — она здесь, в этом мраке, и ее не достать, если не проникнуть в самое сердце вихря...
Она уже почти потеряла способность ощущать что-либо, а вихрь, подобный завихрению в центре смерча, казалось, образовал некий вакуум, который тащил ее вон из собственного тела, где еще оставался один-единственный жалкий, однако все еще протестующий, сопротивляющийся кусочек ее личности, у которой, похоже, уже не оставалось сил бороться...
Тело ее оставалось где-то там, далеко, это был какой-то полуживой, едва шевелящийся червяк, сжатый в железных тисках чьей-то руки, задыхающийся от невозможности глотнуть хоть немного воздуха, потому что рот плотно закрывают чьи-то отвратительные губы, которые впились в нее с такой яростью, что реальный мир померк в сознании; червяк, который имеет наглость сопротивляться в этом пахнущем могилой узком пространстве, зажатом четырьмя каменными стенами, с которых сочится влага, а под ногами хрустят и стучат, переворачиваясь, чьи-то кости. Нет, не чьи-то, это кости тех, кто пришел сюда раньше ее...
Но ее самой там больше нет. Теперь она — это легкий, похожий на облачко дух, который связывает с ее слабеющим телом лишь тонкая, почти неуловимая ниточка. Дух, который сам подобен нити, сматывающейся с тоненького мотка пряжи, и увлекаемый все дальше и дальше вихрями смерча. Мрак ускользает куда-то в сторону — каменные стены больше не окружают ее тесной темницей, она движется вверх по виткам огромного расширяющегося вихря, который высасывает ее из собственного тела. А она все движется по все расширяющимся виткам спирали, по просторам ночи, где нет ни времени, ни пространства...
Где-то бесконечно далеко нога, которая ей уже не принадлежит, споткнулась о какой-то маленький предмет прямоугольной формы, и тело, которое ей также больше не принадлежит, опустилось на колени в россыпи влажных, глухо стучащих костей. И когда брошенное, покинутое тело упало прямо на каменный пол, весь усеянный костями, грудь, которая ей не принадлежит, больно ударилась об угол этого прямоугольного ящичка. Но во все расширяющихся спиралях вихря этот жалкий сморчок, который еще смел называть себя Джирел, вдруг взбунтовался.