Город снова начал таять, его обитатели понемногу сливались с серой пустотой. Но призрачные деревья и трава не обрели от этого плоть — напротив, они стали еще более призрачными. Казалось, с каждым шагом Смит все больше удаляется от материального мира, оставляя позади все плотное, вещественное.
Действительность поблекла, выцвела почти совершенно, и даже город-мираж медленно таял, уступая место серому ничто. И Смит упрямо брел сквозь это серое ничто против течения, которое грозило стереть из реальности его самого, свести на нет.
Порой на какое-то время он переставал существовать, сливаясь с пустотой. Нет, он не терял сознания. Просто растворялся в полном, абсолютном счастье и совершенстве. Когда оно отступало, Смит продолжал бороться, чувствуя, как его тело медленно, неуклонно превращается в нечто иное, а во что — он по-прежнему не мог понять.
Так он шел целую вечность — сквозь бесконечную серость, сквозь вяжущее желе, сквозь тьму небытия, сквозь проблески почти нормального мира... Смит чувствовал, что идет не по прямой, а петляет и кружит и проходит по таким местам, для которых нет названия. Внутренний хронометр остановился. Смит ничего не видел и не слышал, ничего не чувствовал, ощущал только страшные усилия, которые приходилось прилагать всякий раз, чтобы переставить ногу. Это требовало такого напряжения, что он радовался провалам в небытие, когда переставал не только сознавать происходящее, но и существовать. Однако слепой инстинкт заставлял его идти вперед — упрямо, безостановочно.
Наконец провалы стали происходить очень часто, преображение эфемерного тела Смита почти завершилось, и лишь в краткие мгновения просветления он сознавал себя. А потом ни с того ни с сего напряжение вдруг пошло на спад. Мгновение тянулось и тянулось, а Смит по-прежнему знал, кто он такой, чувствовал, что он идет, преодолевая невидимое течение, и тащит за собой почти потерявшую сознание женщину-волчицу. Ясность этого осознания ошеломила его. Он не сразу понял, в чем дело, потом его осенило: его голова и плечи оказались над поверхностью вязкого потока. Он мог свободно дышать! Смит понятия не имел, что произошло, но он вырвался!
Серое ничто исчезло — вокруг простиралась равнина, тут и там виднелись низкорослые деревья и приземистые богатые дома с колоннами, не похожие ни на что из того, что ему доводилось видеть. Прямо впереди начиналась ложбина, окаймленная деревьями, и в ней, возле огромного валуна, стояла чуть косо каменная плита высотой в человеческий рост. На плите был высечен символ, не поддающийся описанию. Он не имел ничего общего с символами известных Смиту письменностей. Он был совершенно не похож на любые знаки, которые когда-либо использовали люди, трудно было поверить, что он вообще имеет отношение к письменности, что его могла начертать человеческая рука. И все же было в нем нечто знакомое, и Смит не стал гадать о том, что это за знак,— просто принял его как есть. Он чувствовал некое родство с ним.
Воздух между Смитом и вкопанной в землю плитой морщился и шел волнами. Потоки невидимого «студня» исходили оттуда, вздымаясь все выше по мере того, как удалялись от камня. Смит шел вперед, и радость переполняла его — теперь он знал разгадку. Чем ближе он подходил к камню, тем больше слабело сопротивление вязкого потока. Студенистые волны соскользнули с его плеч и стали опускаться ниже. Теперь Смит видел — желеобразное Нечто истекало из символа на каменной плите. И он направился туда. Он уже почти знал, что будет делать.
За спиной ахнули и часто задышали. Смит обернулся — волчица ошеломленно таращилась на него, словно только что очнулась; ее нагое тело белело сквозь полупрозрачную жижу. Она явно не помнила, что с ними произошло. В ее горящих зеленых глазах не было ни капли понимания, как у человека, бесцеремонно разбуженного среди ночи.
Вязкие волны опустились до пояса, и Смит двинулся к цели быстрее. Он уже выиграл эту битву. Он больше не боялся, хотя по-прежнему не знал, какого врага одолел и что за кошмарная участь была уготована им. Смит знал, что должен сделать, и с остервенением пробивался к каменной плите.
Когда он подошел к плите, невидимая река по-прежнему была ему по пояс. Смит на мгновение испугался, что не сможет остановиться, что ему придется погрузиться в плиту, в высеченный на ней безымянный символ, от которого исходило всепоглощающее Нечто. Однако, удвоив усилия, Смиту удалось развернуться поперек потока и после недолгой, но отчаянной борьбы с наваждением вырваться наконец на свободу.
Это было все равно что вдруг стать почти невесомым. От облегчения Смиту казалось, что ноги его едва касаются земли, но праздновать победу было еще не время. Он целенаправленно шагнул к камню.
Тем временем волчица тоже выбралась из потока. Увидев, куда направляется Смит, она вскинула руки и протестующе закричала. От неожиданности Смит отпрыгнул в сторону, испугавшись неведомой новой опасности. Убедившись, что ничего страшного не происходит, он удивленно посмотрел на женщину и снова шагнул к камню.
Волчица стрелой метнулась к нему, налетела со спины, отчаянно обхватила за плечи холодными руками и попыталась оттащить прочь. Смит сердито оглянулся на нее и нетерпеливо передернул плечами. Он вцепился в плиту и потянул. Камень немного подался. Увидев это, волчица снова пронзительно закричала, ее руки обвили Смита, будто пара змей.
Она была очень сильная. Ему пришлось прервать свое занятие, чтобы избавиться от ее хватки. Лишь собрав все силы, Смиту удалось разомкнуть ее объятия. Сбросив оковы ее рук, он оттолкнул женщину прочь. Она упала и откатилась в сторону, и Смит проводил ее озадаченным взглядом бесцветных глаз. Почему она не дает ему разрушить источник вязкого «студня», если сама так боялась этой невидимой напасти? Смит не сомневался, хотя и не мог бы ответить почему, что, если разбить камень и уничтожить символ, зловещий поток сойдет на нет. Женщина вела себя непонятно. Он пожал плечами, выбросил из головы эти мысли и повернулся к камню.
На сей раз она прыгнула на него, словно настоящая волчица — яростно, с низким горловым рычанием, стараясь вонзить пальцы в плоть, будто когти. Ее клыки клацнули возле его шеи, промахнувшись лишь на волос. Смиту стоило огромных усилий освободиться — волчица сражалась отчаянно, ее мышцы были как стальные канаты. Сбросив ее с себя, он обхватил ее за плечи и встряхнул. Это не помогло, и Смит, стиснув зубы, ударил ее кулаком в лицо, разбив губы в кровь. Женщина коротко и резко вскрикнула и осела к его ногам бесформенной грудой белой плоти, укрытой покрывалом черных волос.
Смит снова повернулся к камню. На этот раз он расставил ноги пошире, как следует уперся в землю и потянул плиту вверх. И камень поддался! Смит подналег, и камень медленно, мучительно высвободился из земляного ложа, где провел много веков. Земля сопротивлялась, но Смит раскачивал плиту, и дело двигалось. Одна сторона приподнялась немного и снова застряла. Плита накренилась. Смит потянул ее вверх — и она медленно стала валиться на землю. Тяжело дыша, он отступил назад и стал смотреть.
Огромная плита величественно падала пластом. Поток, исходящий из нее, дрожал и извивался, закручивался в воронки, пейзаж по ту сторону стеклянистого наваждения расплывался и дрожал. По воздуху, казалось, пробежала тревожная дрожь. Дома, смутно белеющие в темноте ночи, заколебались, словно подернутые рябью, и уши у Смита заболели от крика, слишком пронзительного, чтобы его можно было услышать. Невидимые писклявые призраки над головой затарахтели с утроенной силой. И наконец плита рухнула...
От удара о землю она раскололась. Длинные глубокие трещины зазмеились по ее поверхности, перечеркнув зловещий символ. Стеклянистый поток, исходящий из него, стал корчиться и извиваться, будто умирающий дракон, выгнулся дугой — и опал. И в следующее мгновение мир вокруг Смита стал рушиться. Откуда-то налетел могучий ветер, оглушительно взвыл, затянул дымкой земли вокруг. Белые дома растаяли, как дым, а женщина-волчица, должно быть, успела в последний миг прийти в себя, ибо Смит услышал ее страдальческий вопль, но не обернулся. А потом ураган, сдув все, что было вокруг, подхватил и самого Смита и понес его неведомо куда.
