Но не успели они схватить его, как случилось нечто неожиданное. Джулхи с быстротой молнии бросилась наперерез и перед самым носом обескураженных тварей схватила Смита сама. Вдруг стены вокруг них задрожали, стали расплываться, мерцая, и наконец совсем исчезли, будто их никогда и не было. Исчезла и Эпри, свет ее вспыхнул ярким, ослепительным сиянием, и он почувствовал, как мир вокруг него непредсказуемо смещается. Вспыхивали, бледнели и гасли одна за другой знакомые картины: черные развалины, среди которых он проснулся, комната Джулхи с ее облачными стенами, непроходимая чаща белоснежных колонн, этот странной формы дворик — все смешалось в каком-то вихре, слилось в одно темное пятно и пропало. Но всего за секунду до этого он ощутил, как словно издалека к нему, бесплотному и туманному, прикоснулись чьи-то руки, чьи-то нечеловеческие руки, и прикосновение это пронзило его, как удар молнии.
И в это короткое мгновение он каким-то непостижимым образом понял, что кто-то, непонятно с какой целью, схватил его и мгновенно унес от этой стаи голодных тварей. И еще он понял одну вещь: то, что говорила ему когда-то Эпри, было правдой, хотя в то время он считал ее совершенно безумной. Все, что с ним случилось, происходило в одном и том же месте и в одно и то же время. И Воннг его мира, лежащий в развалинах, и Воннг Джулхи с его странными обитателями, и все те места, где он успел побывать с тех пор, как очнулся в полном мраке и познакомился с Эпри,— все это были различные взаимопересекающиеся миры, через которые, как через раскрытые двери, тащила его за собой Джулхи.
Где-то глубоко внутри у него появилось странное, незнакомое до сих пор ощущение. Призрачное состояние, которое не отпускало его вот уже столько времени, вдруг стало исчезать, уступая возвращающейся к нему силе его нормального тела, состоящего из плоти и крови. Он открыл глаза. Что-то тяжелыми кольцами обвивало его по рукам и ногам, и боль терзала его сердце, но он был слишком ошеломлен, чтобы обратить на это внимание, когда увидел, куда он попал.
Он стоял посреди развалин дворика, который, должно быть, когда-то давно и был тем самым двориком, где он только что побывал и который только что покинул... но покинул ли? Потому что он видел и тот дворик, он мерцал сквозь руины проблесками исчезнувшего великолепия. Совершенно сбитый с толку, он осмотрелся. Да, сквозь разрушенные стены и сквозь стены, не тронутые временем, которые были, собственно, одними и теми же стенами, он улавливал иные проблески: там сияла чаща из белоснежных колонн, по которой он блуждал еще совсем недавно. А над всем этим, составляя с ним одно целое, вздымались туманные стены того самого зала, где он познакомился с Джулхи. И все это находилось в одном и том же месте и в одно и то же время. Вселенная, оказывается, это хаос, состоящий из самых разных, находящихся в постоянном противоборстве миров, существующих одновременно и в одном и том же месте. Наряду с этими он видел и другие места, доселе ему незнакомые. И Эпри, сияющая и страдающая, безумными глазами всматривалась куда-то сквозь путаницу и хаос этих миров. Он чувствовал, что скоро просто свихнется,— с ним вот уже сколько времени творятся какие-то невероятные вещи, подлинный смысл которых постичь он был не в состоянии.
И странные фигуры бродили вокруг него, скитаясь сквозь хаотическую запутанность более чем десятка самых разных миров. Они были похожи на Джулхи — но и отличались от нее. Они были похожи на тех, кто бросился на него во дворике того, другого Воннга, однако чем-то отличались и от них. Они, если можно так сказать, оскотинились. Сияющая их красота померкла. Ни с чем не сравнимая грация превратилась в движения животных, которые постоянно рыщут в поисках пищи. Хохолки на их лбах горели отвратительным цветом темной крови, чистота их глаз затуманилась, и в них нельзя было прочитать ничего, кроме слепого и ненасытного голода. И они незаметно окружали его.
Все это он понял в одно мгновение, стоило только ему открыть глаза. А теперь он опустил взгляд: до его сознания наконец дошло — его терзала боль, гложущая сердце. И вдруг эта боль пронзила все его существо, как пронзает луч бластера, и еще он увидел нечто такое, отчего ему стало тошно. Это Джулхи обвила его всеми своими жадными членами. Глаз ее был закрыт, а рот присосался к левой части груди, как раз напротив сердца Смита. Хохолок над ее головой трепетал от корня до самого кончика, и по нему пробегали все оттенки от темно-красного до ярко-алого и кровавого цветов, какие существуют на свете.
Смит заорал что-то нечленораздельное, нечто среднее между ругательством и молитвой, и трясущимися руками принялся расцеплять ее судорожно вцепившиеся в него пальцы, уперся ей в плечи и, чуть не ослепнув от отчаяния, попытался оторвать от себя ее жадный, безжалостный рот. Как только ему это удалось, из груди его хлынула струя крови. Огромный глаз открылся, и Джулхи посмотрела прямо на него мутным, остекленевшим взором. Но это быстро прошло: глаз прояснился и запылал убийственным адским пламенем. Хохолок ее выпрямился, напрягся и гневно покраснел. Из отверстия ее влажного, окровавленного рта раздался пронзительно тонкий, мучительно бьющий по нервам визг.
Этот визг был подобен хлесткому удару проволочного кнута по свежей ране. Он ударил в самый центр его мозга, словно острая пила, он прошелся по его трепещущим нервам — и это было мучительно, невыносимо. Этот голос, словно удары бича, заставил Смита отпрянуть, он вывернулся из ее цепких рук и, спотыкаясь о камни, натыкаясь на обломки стен, заковылял прочь, подальше от этого пронзительного визга. Вокруг него бушевал настоящий хаос: одна картина сменялась другой, они сливались в сумасшедшем ритме. По груди его текла кровь.
Ослепленный страданием, в совершенном отчаянии, видя, что весь его мир тонет в невыносимой боли, он теперь ясно воспринимал только ярко пылающий свет. Это постоянно горящее пламя — Эпри. Он совершенно беспрепятственно проходил сквозь все прочные стены, колонны, здания из взаимопересекаюгцихся миров, перемешавшихся друг с другом, но, когда он добрался до нее, она была вполне осязаемой, она была настоящей. И, ощутив в руках ее плотное, упругое тело, он с радостью почувствовал, как в бездне этой пронзительной муки, сотрясавшей все его нервы, пробудилась частичка здравого ума. Хотя еще смутно, но он все-таки понял, что с помощью Эпри все возможно. Эпри — источник света, дверь между двумя мирами. И он сжал свои пальцы у нее на горле.
О радость, о блаженство: терзающие все его существо звуки этой песни стихают. Только это одно он и был способен сейчас понимать. Он даже почти не отдавал себе отчета, что пальцы его погрузились в мягкую плоть женского горла. Хаос вокруг него постепенно уходил, безумные миры выпрямлялись, бледнели и исчезали в бесконечности. Сквозь их фрагменты видно было, как проступают твердые глыбы развалин Воннга. Мучительная песня Джулхи превратилась в далекое и слабенькое повизгивание. В воздухе вокруг себя он ощущал бешеную борьбу, кто-то с отчаянным усилием пытался утащить его куда-то, как если бы в него вцепились неосязаемые, невидимые пальцы и призрачные руки безуспешно тянули его к себе. Он нерешительно поднял полные изумления глаза.
Там, где только что среди смешавшихся миров стояла Джулхи, теперь повисло облако, очертания которого все еще напоминали ее прелестную фигуру, но оно постепенно расширялось и рассеивалось, становилось все более прозрачным и вот уже превратилось в туманную дымку — дверь между двумя мирами захлопнулась. Теперь Джулхи была просто тенью, которая бледнела с каждой секундой, но она все еще с мучительной страстностью тянулась к нему своими туманными руками, из последних сил, но тщетно пытаясь сохранить врата, ведущие в мир, способный напитать ее алчность. Как она ни старалась вцепиться в него, ничего не выходило — она исчезала. Ее очертания размывались, бледнели, как дым. Теперь она была просто темным пятном в воздухе, неуловимым, почти неразличимым. И наконец дымка, которая когда-то была могущественной Джулхи, превратилась в ничто — воздух был совершенно чист.
