— Конечно, помню, — сказал я. — А больше о нем вы ничего не знаете? Где он после Старосольска служил, куда теперь девался?

— Нет, ничего не знаю. Но полагаю, легко могло случиться, что вместе с графиней Пшедпельской он где-нибудь в эмиграции пребывает.

Наступила пауза. Ярко вспыхнул огонек папиросы Якова Александровича.

Я спросил:

— А когда же, Яков Александрович, вы из губернской гимназии сюда перебрались и почему?

— Когда? Да ровно тому тридцать пять лет, при, недоброй памяти, царе Александре Третьем и министрах его графах Толстом и Делянове. Ведь вы слыхали, должно быть, что при них прямо говорилось и писалось: «Кухаркиным и мужицким детям не место в гимназиях». Тогда уже воспитанники мои стали людьми взрослыми, жил я один и решил, что мне в городе тоже не место. Осуществил мечту юности, поехал сюда мужицких ребят учить. Шуму немало было, — как же, преподаватель гимназии демонстративно в сельские учителя ушел! Отдали беспокойного человека под надзор полиции. Да ничего, спасибо, место глухое, — чугунки-то еще не было, становому не по пути оказался, редко заезжал. И теперь вот вижу с радостью, что не зря столько лет в лесу просидел. Немало среди тех, кто новую жизнь строит, моих учеников оказалось… А в школу эту я пришел, когда она только срублена была, смолой вся пахла, да вместе со мной и состарилась… И ничего, ребята, мы с ней свое дело сделали, и в наробразе уже проект утвердили, новую вместо этой построят скоро, большущую, на десять классов. Только о месте спорят — здесь же, в лесу, или в Крекшине ставить ее. Да на фанерном заводе у станции тоже рубить уж начали хорошую двухэтажную, со мной не раз советовались, что да как сделать, и учительствовать к себе зовут… Одним словом, как бы мне лет полсотни или хоть тридцать с плеч, показал бы я вам, как работать надо в такое время счастливое, как ваше, теперешнее.

— А ребята Семена Никитича да Настасьи Яковлевны на кого выучились? — спросил Матюшка.

— И живы ли теперь? — добавил я.

— Ну, это — особь статья; так сказать, история следующего поколения, — отвечал Яков Александрович, вставая с крыльца. — А нынче, ребята, спать пора, завтра день рабочий. Ступай на боковую, «мужественный старик».

И опять, как накануне, после первой части рассказа, когда мы легли, мне очень хотелось спросить, как вышло, что остался он холостым, где и когда умер дед, почему продал учитель графине столь дорогой и памятный ему шугай… Но я не решился нарушить этими вопросами воцарившееся молчание, помешать воспоминаниям, как мне казалось, охватившим старика.

Однако мне суждено было узнать все это, суждено сохранить в памяти эту повесть, соединив ее с последующими событиями собственной жизни. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Ленинград 1943–1946