— Уходите, застудитесь! — крикнул поручик. Лошади тронулись.

Скоро изба Якова скрылась из виду. Чистый, озаренный еще низким красноватым солнцем снег широко развернулся на полях за селом.

«До чего же здесь и с ними лучше, чем в Питере. Никогда отсюда не уеду», — подумал Александр Дмитриевич, плотнее запахиваясь в шубу.

Было около полудня, когда поручик подъехал к каменному дому с белыми колоннами, занятому канцелярией и квартирой генерала. Ямщик помог ему вылезти и понес сзади поклажу. В нижнем этаже, в комнате, где сидели писаря, Александр Дмитриевич скинул шубу и шинель, натянул сапоги, достал из футляра кивер, начал подтягивать шарф и тут только увидел, что Настя по ошибке вынесла ему отцовскую шпагу. Да где ей и распознать? Ножны у обеих лаковые, наконечники на них и эфесы золоченые, и впопыхах ведь…

Вошедший адъютант генерала, молодой офицер с добродушным лицом, увидя затруднение поручика, сбегал к себе в комнату и принес свою запасную саблю. Через три минуты все было готово к представлению.

В зале наверху ожидали приема несколько офицеров, чиновников и статских. Адъютант прошел вперед и, почти тотчас вернувшись, попросил Александра Дмитриевича в кабинет.

Нестарый, бледнолицый и рыжеватый генерал, тощего, но жилистого сложения, выслушав официальную фразу явки по начальству, вежливо просил садиться. С достоинством, помолчав минуту-две, он, негромко и тщательно произнося слова, сказал, что желал бы объясниться с поручиком не как высший начальник с обер-офицером, а как истинный друг почтенного семейства его матушки, желающий ему, поручику, добра. Далее последовало повторение всего, что говорила Александру три недели назад мать, только в смягченной форме. Но тут были и честь семьи, и фамильная гордость, и чистота дворянской крови, и спокойствие достойнейшей генеральши, а в заключение — совет одуматься, вспомнить о дальнейшей карьере и отказаться от странного и неподобающего брака с недавней солдатской дочкой.

Во время этой ровной и гладкой речи, которой барон, видимо, сам был весьма доволен, в кабинет без стука и доклада вошел майор Жаркий, положил на стол какие-то бумаги, постоял с минуту, слушая, мельком взглянул исподлобья на поручика и, чуть усмехнувшись, вышел.

Когда генерал высказал все, что хотел, Александр Дмитриевич встал и, поклонясь, ответил, что очень благодарен его превосходительству за внимание к его делам, но они уже никак не могут быть изменены, ибо семнадцать дней назад он повенчан именно с той девушкой, которую его превосходительству только что угодно было назвать «солдатской дочкой».

Генерал удивленно заморгал веками и откинулся в кресле.

— Как повенчан? — спросил он через минуту.

— А вот, извольте взглянуть. — И поручик достал из-за борта мундира бумажник, а из него церковную выпись о браке, которую положил перед бароном.

Тот прочел, поднял глаза на довольное лицо Александра Дмитриевича, и румянец пятнами покрыл его щеки.

— А начальство разрешаль? — грозно повысил он голос. И немецкий акцент прозвучал отчетливее, чем в спокойной речи. — Службы не знаваль?

— Именно зная службу, но не имея счастья быть подчиненным вашему превосходительству, я не почел себя обязанным испрашивать вашего разрешения по вопросам, не касающимся вверенного вашему превосходительству ведомства пахотных солдат, — ровно и быстро отвечал поручик.

— Что-о? Как не касающие? — закричал генерал. — Я старший из воинских чинов в сем городе и на целый уезд, и оттого до меня все касающе, что здесь ни имеет происходить… Поняль?

— До сей минуты я иначе понимал это, ваше превосходительство, — смиренно возразил Александр Дмитриевич, едва удерживая пробивавшуюся на лице улыбку, и спросил: — Но кто же осмелился потревожить ваше превосходительство моими семейными делами, притом, как изволите видеть, совершенно уж попусту.

— Это к делу не ходит! — оборвал его генерал. — И еще надобно проверить, имеете ли вы законного разрешения инженерного начальства.

— Но ведь все равно развенчать нас невозможно, ваше превосходительство.

— Если начальство посчитает за нужное — оно все может, — наставительно сказал генерал. Помолчав и, недоуменно подняв брови, закончил: — И ступайте!

Поручик сунул за борт свою бумагу, откланялся и вышел.

Не поспел он еще закрыть дверь, как быстро шагнул в кабинет майор Жаркий. Видно, тут же в зале ждал его выхода. И на мелькнувшем мимо смуглом лобастом лице опять играла злорадная усмешка.

«Вот кто тут все мутит-то! — закипая злобой, подумал, приостановясь, Александр Дмитриевич. Но, вспомнив, что услышит сейчас Жаркий от генерала, мигом успокоился: — Ну и черт с вами! Что, взяли?.. Теперь скорее домой!»

Кто-то подхватил его под локоть. Это был давешний адъютант.

— Сюда пожалуйте! — сказал он, ведя Александра Дмитриевича через залу к двери напротив кабинета.

— Что это? Другой выход? — спросил тот.

Но адъютант с любезной улыбкой, пропустив его вперед, распахнул уже обе дверные створки и сам, оставшись за порогом, тотчас закрыл их.

Перед поручиком была довольно большая комната, обставленная как гостиная, и в кресле за столиком сидел его старший брат. Они не виделись около полутора лет, и Николай почти не изменился. То же красивое, но малоподвижное и, пожалуй, теперь более округлившееся лицо. Тот же безупречный адъютантский мундир и туго натянутые штрипками рейтузы на длинных, согнутых ногах. Перед ротмистром стояли бутылка, два бокала и на блюде кусок сыру. Вставая, он отложил открытую книгу и, улыбаясь брату, стряхнул с груди крошки. Они обнялись и поцеловались.

— Откуда ты? Когда приехал? — спросил младший.

— Сейчас все объясню, — отвечал Николай Дмитриевич, садясь и одобрительно оглядывая брата. — А ты возмужал, похорошел, и хромоты незаметно… Только плоха эта форма ваша. Что за нелепое сочетание: зеленое с серебром?.. Никакого вкуса… Да садись же, — он подвинул Александру сыр и налил вина. — Выпей, ведь ты с дороги, а обед еще не скоро… Тебя генерал, надеюсь, позвал нынче обедать?

— Нет, — улыбнулся поручик и отпил вина. — Ему не до того было.

— Ты, может быть, наговорил ему лишнего?

— Нет, кажется.

— Но о чем же вы толковали? — спросил с шутливым лукавством Николай, сбитый с толку веселой улыбкой брата.

— Да, верно, о том же, о чем и ты хочешь говорить со мной… Для чего, должно быть, и приехал.

— И он не убедил тебя?

— Нет.

— Но, воля твоя, ведь ты, если maman не преувеличивает, — чему я только, конечно, обрадуюсь, — хотел, кажется, нанести себе непоправимое зло.

— Что же делать, когда оно представляется мне самым большим добром.

Неизвестно, как развивался бы дальше этот разговор, но в дверь постучали, и вслед за тем показалась голова адъютанта.

— Господин ротмистр, пожалуйте к генералу.

Николай Дмитриевич вышел, и Александр старался представить себе, что происходит сейчас в кабинете. Ему было и грустно от мысли, как далеки они с братом, и в то же время смешно — как он ловко провел их всех. Попивая вино, поручик представлял себе, как Николай возвратится сейчас и начнет упрекать его за проступок против фамильной чести.

Но он ошибся. Ротмистр вошел стремительно и круто остановился перед креслом, на котором сидел брат, меряя его жестким взглядом сузившихся глаз. Лицо его заметно побледнело, меж бровей залегли две складки, на скулах ходили бугры мышц.

— Покажи эту бумагу, — отрывисто и глухо сказал он, наконец овладев собой.

Поручик не спеша достал и подал выпись о браке. Николай Дмитриевич прочел внимательно и положил ее в карман.

— Что это значит? — спросил Александр, вставая.

— А то, что я, как старший брат, должен навести справки об этом мальчишеском поступке и сделать все возможное, чтобы уничтожить его нелепые последствия.

— То есть как это уничтожить? — шагнул к нему вплотную поручик.

— А так, — холодно сказал Николай Дмитриевич. — Я надеюсь, что коли не соблюдены все законные требования и правила, которых немало, — вот хотя бы тут нет ни одного свидетеля, — то можно будет начать дело о расторжении… Впрочем, я сам сейчас не знаю как, но, уж поверь, постараюсь это сделать, и ты сам будешь мне со временем весьма благодарен.