— Там же.

 — Нет, Филипп. Все вы, — и он вздохнул, — в заблуждении.

Взял карандаш и начал еще что‑то обводить в газете. В наступившее молчание вдруг ворвался голос моего отца:

 — «И сказал господь Моисею, говоря: владейте землею их и вам отдают, в наследие землю, в которой течет молоко и мед».

 — Вот наша партия социалистов–революционерсв как постановляет, — взял Николай газету.

 — Эсеров? — вскинулся Филя. — То партия буржуев… и кулаков.

Он попал в самое сердце.

 — Ваша какая партия? — спросил Денис.

 — Наша партия? — приблизился к Денису Филя и согнулся. — Наша партия рабоче–крестьянская. Прозывается она большевики. Понял? В ней больше народу.

Денис засмеялся.

 — А ты считал? Ну‑ка, Николай, огласи, что наша трудовая партия постановляет.

Но Николай решил еще что‑то возразить Филе.

 — Где ваш Совет?

 — В Питере. А ваша партия где? — спросил и Филя.

 — В одном месте с вашим Советом.

Игнат развел руками. Он все время то с нами соглашался, то с Николаем.

 — В одном месте, и не договорятся.

По складам, подчеркивая некоторые слова, Николай читал в газете «День»:

 — «Всякие попытки к немедленному захвату частновладельческих земель могут гибельно… — поднял Николай палец и посмотрел на Филю, — отр–отра–зиться на пра–авильном течении… сельскохозяйственной жизни». Понял, Филипп?

 — Как же! Читай дальше. Эх, жалко СабуренкоЕа с Климовым пет. Они тоже, поди, в вашей трудовой.

 — «Конфи–фискации обра–ба–батываемых…»

 — Дан Цетру, он лучше прочитает. А то, как курица в грамоте, так и ты. Тоже, эсер… — заметил Филипп.

Николай не обратил на его слова внимания. Водил пальцем, словно выковыривая буквы.

 — «…удельных, кабинетских и частно–вла–дельче–ских земель может быть проведена… только… законодательным, — он снова выше головы поднял руку с указательным пальцем, — путем через Учреди–итель–ное собрание, которое даст народу и землю и волю!» — наконец‑то одолел он и торжествующе обвел всех взглядом. — Это не разумно?

 — Разумно, — подхватил Козулин. — Отберем землю, а к нам стражников пришлют.

 — Ученые в том году, — сказал Денис.

 — Вас и не учили, — вступился я. — Вам и земля не нужна. У вас отруба, участки. На черта вам земля! А то: «Земля и воля». Давно у вас и земля есть, и во всем вам полная воля. Пойдемте на сход и заявим солдаткам, чтобы они арендовали.

 — А вы как? Захватным путем? Без закона?

 — Совершенно верно. Где эти законы?

 — Пойти и взять? — допрашивал Николай.

 — Зачем «пойти и взять». Сначала выгнать помещика.

 — Он денежки в банк платил?

 — А нам от этого не жарко. Наша партия за то — землю отобрать. И Совет… — поднял я палец, нарочно, как Николай, — рабочих и солдатских депутатов тоже за это!

 — Не за помещиков мы, — обратился Николай ко мне, — а тоже за землю и волю. Только одно: не время пока.

 — Ия одно: ошибся народ, когда вас выбирал в комитет.

 — Как ошибся? — вскинулся на меня Николай. — Свободное голосование.

 — Какое свободное! У вас, богатеев, почти все село в долгу. Попробуй голосовать против. Вы, — в глаза вам говорю, — кулаки. Летних и зимних работников держали. Сейчас пленных имеете. Не по дороге нам с вами.

Не в пример Филе, я говорил спокойно. И они ничего против правды не могли сказать.

 — Вас избрали только из страха, но мы, инвалиды, не боимся ничего, — добавил я.

 — Так мы ни до чего не договоримся. Вы за то, чтобы беззаконие, мы — как правительство приказывает. Надо провести голосами.

Я прикинул: нас девять человек. Из девяти четыре голоса наши, три с Николаем. Наверно, и старик тоже будет с ним. Остается Игнат. С кем он?

 — Голосуй, председатель, — говорю я, посмотрев на Игната.

Сначала Николай голосует за аренду земли… Поднялись три руки.

 — А ты, дед, за кого? — спрашивает Николай.

 — Он за нас, — говорит Филя.

Дед не скоро понял, в чем дело. Отродясь он не голосовал. Ему растолковали. И вот тоже поднимает руку. Николай считает медленно, словно нарочно тянет время, а сам смотрит на Игната, но Игнат не поднимает руки.

Николай спокойно продолжал:

 — Кто за насильственный отбор…

 — За конфискацию, — вставил я.

 — …поднимите руки.

Мы подняли, но Игнат… Игнат снова не поднимает. Теперь уже я уставился на него. Его голос решает все. Пока четыре на четыре. Я мигаю ему, но он отвернулся. Удивлен и Николай. Но в глазах у него довольство.

 — Тоже четыре.

 — Да… но почему дядя Игнат совсем не голосует?

 — Я воздержусь.

 — Нельзя воздерживаться. Или так, или эдак.

И я принялся разъяснять ему, хотя и так все было ясно. Вместе со мной начал уговаривать его и Николай. И вот он, атакованный с двух флангов, подался. Поднимает руку.

 — За кого же ты?

 — Поколь за… аренду, — тихо говорит он.

 — Пять, — подхватил Николай. — Пиши.

Стиснув зубы, я посмотрел на обозленного Филю и начал писать. Николай очень доволен. Боясь, вдруг я не так запишу, нагнулся ко мне. Все смотрели на меня. Видно, злое было у меня лицо. И в это время, пока я писал, из‑за двери вновь раздался торжественный голос отца:

 — «И сказал господь Моисею, говоря: «если изменит кому жена и приспит кто с нею, священник пусть заклянет жену и скажет: да предаст тебя господь проклятью и да соделает лоно твое опавшим и живот твой опухшим».

 — Что он читает ему? — не вытерпел Николай, видя, что все мы, несмотря на ссору, расхохотались.

 — Библию, — говорю ему.

 — Какая там библия? В ней одно… — и он сказал такое слово, что богобоязненный Денис со страхом посмотрел на него.

Николай зашагал мимо Павла, в ту комнату, где лежал старик. Следом за ним пошел посмотреть «Семку» Епифан, а потом и все мы ввалились в небольшой пристенок.

Старик лежал на подушках, устремив глаза в потолок. Это уж не был тот могучий Семен Гагара, которого я знал когда‑то, это был скелет с желтой бородой и горбатым сухим носом. Все с ним поздоровались. Отец мой с библией отошел к сторонке. Там о чем‑то спрашивал его Николай, отец показывал па страницы библии.

Стою, смотрю на Гагару и думаю: «Вот ты, владыка села, лежишь. Ты, когда‑то державший всех в своих руках, ты, выжавший потоки слез из бедняков, теперь иссох и врос в подушки. Так подыхай, старая собака. Подыхай, породивший детей, которые долго еще будут мешать нам».

 — Как здоровье, дед? — подошел к постели Филя.

 — Хорошо живу, — прохрипел старик.

 — Читаете писание?

 — Ваня читает, я слушаю. Па тот свет готовлюсь. Радуюсь.

 — Радуйся, дед. Только тебе не все дядя Иван читает. Дай‑ка библию!

Отец, посмотрев на Филю, подал книгу. Филя открыл наугад, нагнулся над стариком и, подражая голосу моего отца, торжественно начал:

 — И сказал господь Моисею, говоря: революция, царя сшибли! Радуйтеся, людие, веселись, дед Симеоне!

Старик уставил на Филю недоумевающий взгляд, затем, помедлив, тихо спросил:

 — Кого?

К Филе подскочил Николай.

 — Не надо ему!

 — Ага! — воскликнул Филя. — В темноте старика держите?

И опять к старику громко, во весь голос:

 — Императора с престола сшибли! Царя больше нет! Земля — народу, власть — народу!

Старик часто–часто замигал, лицо его передернулось и, вдруг поняв, прохрипел:

 — У–уйди–и, зме–ей, уйди–и!

Что‑то происходит с моим отцом. Все Бремя о чем‑то думает, нередко сам с собой разговаривает. По вечерам сидит над библией и — чего никогда не делал — моим красным карандашом что‑то в ней отмечает.

Сегодня несколько раз подходил ко мне, вот–вот уже готов о чем‑то спросить, но, только тяжело вздохнув, отходил. Какие сомнения гложут моего отца?

Не о революции ли он так задумался? Может быть, его расстроило Мишино письмо? Брат ругает нас, что мы несмело выступаем против эсеров. Большое письмо его мы читали и теперь знаем, кто во Временном правительстве, как захватили власть меньшевики и эсеры. В последнем письме написал, что из‑за границы приехал тот самый Ленин, книжки которого мы читали.