— Ишь, чего–о. Всем Казанска — мать, а немцу вроде мачеха? Нашей простотой помыкает. Пе–ей! — приказал солдат.

Комиссар молча принял ковш.

 — До дна! — сказали мужики. — Духу набери.

Комиссар начал пить. Пил долго и мучительно. Вдруг качнулся, ковш выпал из рук, и он, как сноп, повалился. Мужики тут же подняли его.

 — С–слабова–ат. Видимо, в самом деле непьющий, — проговорил солдат, укладывая комиссара в сани.

В городе тихо и темно. Трехэтажное здание тюрьмы высилось над городом угрюмым замком. Вокруг тюрьмы толстая кирпичная стена.

Отряд остановился возле большого деревянного сруба.

 — Ефим, спрячьтесь тут и ждите нас.

Филя, Павел, матрос Роман и я тихо прошли на угол к конторе. Синий деревянный дом, огороженный палисадником; в одной из комнат виден огонек. Лампа где‑то в глубине, возле задней стены. В окне мелькает тень.

 — Роман, посмотри в окно — один человек или еще кто?

 — Один. Толстый.

 — Он, — говорит Филя, — я его видел, на деревяжке.

Всматриваюсь и я. Да, один. Сидит за столом. На стене телефон. Вдруг во дворе тревожно залаяла собака. Качнулась тень начальника тюрьмы.

 — Роман, — шепчу я, — беги за ребятами. Выстрой их вроде караула.

Мы отошли в сторону. Как начать разговор? Поверит ли? Если не поверит, в дверях же и схватить его. Лишь бы открыл дверь.

 — Павел, коль войдем в комнату, стань возле телефона.

Из‑за угла вышел отряд. Повернул на дорогу, остановился против конторы. Вновь залаяла собака.

 — Филя, идите и вы с Павлом к отряду. Станьте сзади.

Подхожу к двери конторы. Дверь плотная, широкая.

Легонько стучу… Стою, жду. Сердце замирает. Нет, не идет. Стучу громче… Шаги неровные, тяжелые. Скрипит деревянная нога начальника. Вот щелкнул крючок, шаги уже в сенях. Сейчас откроется дверь… Горло мне перехватило. Выдержу ли?

 — Кто? — спокойный голос за дверью.

Передохнув, тоже спокойно отвечаю:

 — Караул, гражданин начальник.

 — Какой караул? — спрашивает, не открывая двери.

Только тут я заметил в двери небольшое квадратное отверстие. Значит, начальник видит меня. Видит, наверное, и всех нас. Что делать?.. Я говорю смелее, решительнее:

 — Воинский прислал… усиленная смена.

 — Усиленная? Почему?

 — Ничего не знаю, — ответил я.

Молчание. Наверное, он все еще рассматривает нас.

 — Прикажете обратно, гражданин начальник? — решительно спрашиваю я.

 — Подождите.

Мелькнуло: теперь пойдет и позвонит. Правда, воинского нет, но там… Что это? Щелкает замок, отодвигается засов и… открывается дверь. В двери стоит начальник — тучный, приземистый. Эх, сразу бы его схватить! Но он успеет скрыться.

 — Вы кто? — спросил он меня.

 — Караульный начальник, — беру я под козырек. — В ваше распоряжение прибыло двенадцать человек.

 — Странно… — задумчиво проговорил начальник тюрьмы. — Ах, да, — спохватился он. — Хорошо! Пройдите к воротам.

 — Слушаюсь, — ответил я и, когда он скрылся за дверью, махнул своим, чтобы шли к воротам.

Сам же стал против окна, смотрю. Одевается. Не звонит. Подбегаю к ребятам.

 — Ну, братцы, держитесь. Вспомните, как по правилам сменяются часовые.

Огромная железная пасть тюрьмы заперта изнутри. Ребята вплотную подошли к воротам. Скрипнуло и открылось окошечко. Глянуло лицо часового. Отряд, как отряд. Все в шинелях, с винтовками.

Загрохотал ключ. Загрохотал так, что, казалось, эхо раздалось по всему городу. Прогремел тяжелый засов, и вот открывается дверь в боковине ворот. Первым вхожу я, козырнув привратнику, за мной через железную высокую рейку шагают остальные. Когда все вошли, я вполголоса скомандовал построиться. Выстроились. Дальше что? Сзади нас закрыли дверь. Мы взаперти. С четырех сторон стены, в середине тюрьма. Начальник тюрьмы разбудил караульного. Тот спросонья виновато улыбался.

 — Воинский прислал усиленный караул, — сказал ему начальник тюрьмы. — Смените часовых.

 — Слушаюсь, — ответил караульный.

 — Троих оставьте здесь, — сказал мне начальник тюрьмы, — остальных внутрь.

 — Слушаюсь, — ответил и я, оставляя во дворе тюрьмы Филю, Павла, Романа. Сменившиеся часовые зашли в будку для караула.

Оставив еще трех в нижнем этаже, мы пошли на второй. Мраком, сыростью и застоявшимся запахом плесени обдало нас. Невольно подумалось: сколько же в ней, в проклятой тюрьме, построенной по указу Николая Первого, перебывало народу? Всматриваюсь в длинные узкие коридоры. Горят керосиновые лампы.

 — Здесь тоже троих, — говорит начальник тюрьмы, — остальные на третий.

Часовые вместе со своим караульным сошли вниз. Через некоторое время, когда начальник тюрьмы объяснил обязанности нашим, мы с ним пошли обратно. Он, огромный, тучный, спускается, стуча деревянной ногой. А мне снова жутко. Где, в каких камерах сидят наши? И скоро ли уйдут часовые, которых мы сменили? Правда, их всего шесть человек, но они вооружены. Скорее бы уходили, черт их возьми!

Когда вышли во двор, вздох облегчения невольно вырвался у меня: шесть солдат стоят лицом к воротам. Караульный начальник идет ко мне:

 — Примите ключи!

Дверь открыта, они выходят. Я торопливо закрываю за ними, но в темноте никак не могу задвинуть засов.

Подходит начальник тюрьмы и сам запирает.

 — Вы еще не бывали караульным в тюрьме? — добродушно спрашивает он.

 — Не доводилось, гражданин начальник.

 — Да, дела–а, — вздохнул он.

 — Где прикажете находиться мне? — спросил я.

 — Пойдемте в контору, — предложил он.

Филя кашлянул рядом. Я тоже кашлянул, поняв его.

 — Пойдемте! — говорю. — Сейчас, только закурю, — и полез в карман.

Скрипя деревянной ногой, начальник тюрьмы зашагал к конторе, а я тем временем вполголоса шепнул Филе:

 — Как только скроемся в сени, — бегом!

Около конуры лежал огромный пес. Узнав хозяина, он ласково заурчал. На цепи он или спущен? А начальник тюрьмы уже стоит в дверях, дожидаясь меня. Быстро подхожу, он пропускает меня и хочет запереть дверь. Вот этого я и не предвидел. Роняю папиросу с огнем, нагибаюсь и никак не могу схватить. Уже топот наших, лай собаки. Вот ребята возле двери. Я быстро открываю ее. Начальник тюрьмы удивленно отступает.

 — Что случилось? Вы что? — увидел он Филю и Павла.

Они, как по команде, вскидывают винтовки и направляют штыки на начальника тюрьмы. Схватившись за косяк, он оборачивается ко мне.

 — Что… что… это?

 — Ничего, — говорю тихо, — пойдемте в контору. Оружие при вас?

 — Не–нет.

 — Верим, — говорю я. — Ничего не бойтесь, Виктор Владимирович, открывайте контору, принимайте гостей.

На столе горит небольшая лампа. Я указываю начальнику на стул в углу. Он почти падает на него, и слезы текут по его щекам.

 — Виктор Владимирович, что с вами?

 — Кто… вы? — едва выговорил он.

 — Не бойтесь, ничего плохого вам не будет. Вышло маленькое недоразумение. Кто мы, спрашиваете? Фронтовики. Зачем пожаловали? А вот зачем: дура, земская управа, арестовала большевиков и направила их к вам. А разве можно в одиночках вести конференцию? Ворам, конокрадам, верно, место в тюрьме, но большевикам — за что? Они ничего не крали, никого не убили. Ну, не поладили с эсерами, так за это их в тюрьму? Закурите, пожалуйста.

 — Спасибо… Как же та–ак? Я‑то… я‑то опростоволосился как…

 — Что сделаешь, Виктор Владимирович, и нам не легко было… рисковать.

 — Да, — вздохнул начальник тюрьмы, — смело вы… Но ведь теперь мне… самому тюрьма.

 — Ничего не будет. Вы инвалид войны?

 — Японской.

 — А мы немецкой. Инвалид инвалиду брат.

 — Чьи вы, откуда?

 — Нашего уезда, Виктор Владимирович.

Неожиданно зазвонил телефон. Начальник тюрьмы попытался было встать.

 — Минуточку, — предупредил я его, — не беспокойтесь…

Беру трубку и хрипловатым голосом, подражая начальнику тюрьмы, говорю.