«Кто нас уважает, певцов истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов? – пишет он Бегичеву в декабре 1826 года из Тифлиса. – Ты удивишься, когда узнаешь, как мелки люди… Читай Плутарха, и будь доволен тем, что было в древности. Ныне эти характеры более не повторяются».
Очевидно, что источник этой грусти не связан непосредственно с крахом декабристского движения. Еще в 1911 году знаток жизни и творчества Грибоедова Н. К. Пиксанов замечал: «По всему складу своего ума, скептического, проницательного и холодного, он не мог разделять того увлечения, которое горячей волной охватывало Кюхельбекера, Одоевского, Рылеева. И мы знаем, что в то время, когда эта волна поднималась все выше, личное настроение Александра Сергеевича становилось все мрачнее. В 1824-1825 годах он духовно был совершенно чужд политическим интересам… Биографическая традиция сохранила ироническую фразу Грибоедова, которую он, говорят, часто повторял смеясь: „Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт в России“, – и другую, дружески резкую фразу по адресу декабристов и их иллюзий: „Я говорил им, что они дураки“…
В то время, когда в Петербурге и Москве возникали тайные политические организации и в них горячо обсуждались вопросы о палатах депутатов (по-тогдашнему „камерах“), присяжном суде и других государственных учреждениях, – в те же дни в только что написанной художественной комедии пустой и пьяный болтун тоже гремел о „секретнейшем союзе“, „тайных заседаниях“, „о камерах присяжных“, о „радикальных лекарствах“ и проч. Несомненно, сам Грибоедов и не думал сравнивать с Репетиловым лучших представителей общественного движения, из коих многих искренно любил и уважал. Но он видел „слабые, ребяческие стороны общества“, и это отразилось в „Горе от ума“ монологами Репетилова».
Грибоедов не пережил ту фазу глубокого разочарования в печальных итогах восстания 14 декабря, через которую прошли все участники заговора, потому что он никогда не был им очарован. Источники скептицизма автора «Горя от ума» были гораздо более глубокими. Грибоедов коснулся их в очерке «Загородная поездка», в котором он рассказал о своем путешествии в Парголово летом 1826 года: «На высоты! на высоты! Подалее от шума, пыли, от душного однообразия наших площадей и улиц. Куда-нибудь, где воздух реже, откуда груды зданий в неясной дали слились бы в одну точку, весь бы город представил из себя центр отменно мелкой, ничтожной деятельности, кипящий муравейник». Таким видится Грибоедову чиновный Петербург, столица петровского периода русской истории, с Парголовских высот.
И вот здесь, на этих высотах, автор сталкивается с жизнью народа: «Вдруг послышались нам звучные плясовые напевы, голоса женские и мужские… Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги?… Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полу европейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!… Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно бы, заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами». За этой картиной скрывается горькая мысль Грибоедова о драматизме петербургского периода русской истории: «Возвратились опять в Парголово; оттуда в город. Прежнею дорогою, прежнее уныние… И чем ближе к Петербургу, тем хуже: по сторонам предательская трава; если своротишь туда, тинистые хляби вместо суши».
Автора «Горя от ума» преследовала мысль о коренной поврежденности дворянской прослойки русского общества, утратившей связи с родной землей, с культурными устоями и верою народа. А. Н. Пыпин в своей «Истории русской литературы», опираясь на свидетельства друзей Грибоедова, замечал: «Любил он ходить в церковь. „Любезный друг, – говорил он, – только в храмах Божиих собираются русские люди, думают и молятся по-русски. В русской церкви я в отечестве, в России! Меня приводит в умиление, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение одушевляло набожные души. Мы – русские только в церкви, а я хочу быть русским“».
Именно эта особенность в душевном укладе Грибоедова, по мнению Н. К. Пиксанова, мягким отблеском озаряла его суровые черты. В 1828 году Кюхельбекер в письме, посланном украдкой из Динабургской крепости, обращаясь к Грибоедову, сказал: «Прости! До свидания в том мире, в который ты первый заставил меня верить!» А в дневнике 1832 года Кюхельбекер замечал: «Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению св. Церкви».
Глубокая и горячая вера Грибоедова дышит в письме его к дальнему родственнику графу И. Ф. Паскевичу, где он просит смягчить участь своего молодого друга Александра Одоевского, принимавшего участие в декабристском восстании: «Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для Которого избавление одного несчастного от гибели важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги… Может ли вам Государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора Царя и Отечества. Сделайте это добро, и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной милости и покрова. У Его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца».
Грибоедову суждено было убедиться, что такое пронзительное письмо не затронет глубоких чувств у вельможного русского барина и останется без последствий. Это было еще одним подтверждением справедливости того диагноза, который автор «Горя от ума» ставил больному русскому обществу. Декабристы видели корни общественного зла в государственном устройстве России и надеялись на избавление от этого зла путем политического переворота. Грибоедов указывал на государственный быт, перед которым бессильны дерзкие замыслы «ста прапорщиков». «Борьба предполагалась не только с административным режимом», а с «политическим бытом», с политикой в самом быту (Н. Н. Скатов). «Самовластье» верхов и пороки крепостничества коренились в повседневной жизни господствующего сословия русского общества: они питались его глубокой нравственной развращенностью – результатом поверхностной «европеизации».
Когда русское дворянство, отвернувшись от всего родного, приняло с Запада внешние формы образованности, оно не могло вместе с ними унаследовать краеугольного камня нравственных основ европейской жизни, укрепленных на христианских же, но во многом отличавшихся от православия ценностях и святынях. В старину русский боярин «Бога боялся», а теперь, под влиянием поверхностного вольнодумства, это препятствие к разгулу личных страстей исчезло. Утратив метафизические нравственные основания, общество погружалось в беспринципность и безнравственность. В нем развилось стремление к земным благам, начали преуспевать и торжествовать люди искательные, льстивые и ловкие. Со всем этим столкнется Чацкий в лицах Фамусова, Скалозуба, Молчалина. Герой декабристского, романтического склада ума, свято верующий в силу просвещенного разума, представит в своих обличениях яркое описание болезни фамусовского общества, но по-декабристски самонадеянно возьмется за ее лечение.
С другой стороны, бессильными окажутся попытки Софьи внести в это общество сентиментально-мечтательное, сердечное начало. Чацкий и Софья, при всех достоинствах их характеров, остаются детьми тяжело больного общества, неспособными справиться с его болезнями. Именно потому «Горе от ума» – комедия. Комический элемент в ней является определяющим и формирующим сюжет, взаимоотношения между собой всех действующих лиц, от главных до второстепенных. В центре комедии, конечно, окажется судьба Чацкого, вынесенная даже в ее заглавие.
