Географические карты побуждали к дальнейшим поискам Эльдорадо. Не унимались голландцы: в 1714 г. Вест-Индская компания предписала своим агентам собирать сведения о городе Маноа и в течение тридцати лет организовала несколько экспедиций в Гвиану. Активизировались португальцы: они упорно продвигались по реке Парима, считая, что она в силу своего названия должна вытекать из знаменитого озера.

Наконец, пробудились и испанцы. Исследовательский дух отца и сына Беррио неожиданно возродил во второй половине XVIII в. Мануэль Сентурион, ставший в 1766 г. губернатором Гвианы. Крайне обеспокоенный продвижением португальцев с юга, он в 1770 г. послал первую экспедицию на розыски озера Парима и одновременно начал создавать поселения во внутренних областях Гвианы, по берегам рек Карони, Каура, Вентуари. Надо заметить, что к тому времени миф об Эльдорадо претерпел существенное изменение. После ряда удачных пересечений Гвианского нагорья уже трудно было поверить, что здесь расположена мощная империя с огромными городами (хотя оставались и те, кто в это по-прежнему верил). Во всяком случае, Сентурион искал не город, а сказочное месторождение золота, которое описывал следующим образом: «Эльдорадо — это высокий безлесый холм, поросший травой, на поверхности которого повсюду видны конусы или пирамиды из золота в треть человеческого роста и меньших размеров, а когда на холм падают солнечные лучи, на него невозможно смотреть, так он слепит глаза». Это — порождение мифа о серебряной горе, которую в начале XVI в. испанцы искали в Аргентине и Парагвае, а нашли в Боливии, в Потоси, обнаружив крупнейшее в мире открытое месторождение серебра.

В 1771 г. Сентурион отправил два разведывательных отряда на поиски золотого холма: один вверх по реке Каура, другой вверх по Карони. Судьба обоих отрядов оказалась плачевна — большая часть людей вскоре погибла от болезней и индейских стрел. Два года спустя энергичный губернатор отправил в глубь Гвианы крупную экспедицию в сто двадцать пять человек. Те немногие, кто вернулся живым, смогли похвалиться, что недотянули до озера Парима всего каких-то пяти ходовых дней. В 1775 г. Сентурион предпринял еще одну попытку, которая наконец-то увенчалась успехом. Диес де ла Фуэнте, поставленный во главе экспедиции, извещал губернатора, что один из его разведывательных отрядов отыскал холм Дорадо. Только — вот незадача! — на обратном пути разведчики угодили в плен к португальцам. В довершение всех бед в провинции вспыхнуло восстание индейцев, и Сентуриону пришлось переключить свою энергию на решение более злободневных, хотя и менее привлекательных проблем. На этом завершается история «официальных», то есть одобренных или субсидируемых властями, экспедиций в Эльдорадо; но еще неведомо сколько времени в дебрях Южной Америки рыскали одержимые одиночки.

С научной точки зрения миф о гвианском Эльдорадо развенчали два выдающихся ученых: Кондамин нанес смертельный удар по городу Маноа, а Гумбольдт — по озеру Парима. Маркиз Шарль Мари де ла Кондамин, совершивший в 1744 г. путешествие по Амазонке, доказал, что название «Маноа» связано с индейцами племени манаос (манагус, махаонас), которые жили в устье Риу-Негру (где сейчас расположен город Манаус), намывали золото на золотоносных речках Юпура и Юрупаси, изготовляли из него изящные украшения и торговали ими. Слава этих мастеров и их изделий распространилась очень широко, как водится обрастая на расстоянии небылицами. А поскольку существовал довольно интенсивный водный путь от Амазонки к Ориноко через Риу-Негру и протоку Касикьяре, то нет ничего удивительного, что о манаос слышали и на нижнем Ориноко, и в Пвиане.

Александр Гумбольдт в своем труде «Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799–1804 гг.» целую главу посвятил критическому анализу мифа об Эльдорадо. Что касается легендарного озера, которое по-прежнему изображалось на картах Южной Америки, то ему удалось добраться до него. Как выяснилось, знаменитое Парима было небольшим озерцом в пойме реки Парима, которое во время зимних паводков широко разливалось, превращаясь в «море».

Вот и все, что осталось от Эльдорадо, — если не считать самого названия, ставшего нарицательным. Поэтому заключительную главу книги придется завершить печальными строками Эдгара По:

Вот и подошло к концу наше путешествие. Конечно, мы рассказали не обо всех миражах Нового Света и далеко не обо всех экспедициях, предпринятых в погоне за чудесами и миражами, — для этого нам пришлось бы расширить книгу вдвое, рискуя утомить вас. Рассказанного достаточно, чтобы читатель по-новому взглянул на историю открытия Америки и смог ощутить необыкновенный дух времен конкисты. Наверное, ни одна эпоха в истории человечества не знала такого сочетания безудержных полетов фантазии с самой жестокой реальностью, такого расширения представлений о земном мире и о человеке. Только подобная эпоха могла породить конкистадоров, людей совершенно особого склада, глубоко противоречивых, во многом до конца непонятных; людей, околдованных беспредельным девственным пространством Нового Света.

Его миражи развеялись, чудеса оказались несбывшимися. Так ли? Но ведь это относится лишь к нашему современному восприятию. Мы знаем, что не было в Америке земного рая, сирен, великанов, амазонок и безголовых людей. Но если Колумб открыл земной рай, если первопроходцы видели всяческих монстров или хотя бы верили в их существование, то для них-то чудеса сбывались! А разве истории, рассказанные на страницах этой книги, сами по себе не чудесны? А разве географические открытия, свершенные в погоне за миражами, не сохранили навеки чудеса Америки?

Наконец, чудеса эти остались не только в истории и в географии Нового Света, но также — преображенные, художественно переосмысленные — и в культуре Латинской Америки. Действительно, тот мир чудесного, в который мы погружаемся, читая произведения Габриэля Гарсиа Маркеса, Мигеля Анхеля Астуриаса, Карлоса Фуэнтеса, Хулио Кортасара, Хорхе Луиса Борхеса и других латиноамериканских писателей, отчасти восходит ко временам конкисты, когда, собственно, и сформировались представления об Америке как о мире чудесном, отличном от «обыденной», «нормативной» европейской действительности. Эти представления очень глубоко вошли в латиноамериканское культурное сознание, а лучше сказать — «подсознание», и с особой силой проявились в XX в. — в эпоху расцвета и зрелости латиноамериканской культуры. В середине прошлого века видный кубинский писатель Алехо Карпентьер выдвинул так называемую концепцию «чудесной реальности» континента. Карпентьер утверждал, что чудесное — это главное отличительное свойство латиноамериканского мира, оно обнаруживается в «первозданном, пульсирующем, вездесущем виде во всей латиноамериканской действительности. Здесь необычное — повседневность, и так было всегда». Вполне очевидно, что такое восприятие Америки было заложено в эпоху конкисты, а чрезвычайный успех этой концепции, оказавшей большое влияние на латиноамериканскую художественную литературу и критику, свидетельствует о том, что оно отражает одно из коренных свойств латиноамериканского самосознания.

Чудеса реальной Америки на деле оказались куда чудеснее химер и миражей, большей частью перекочевавших в Новый Свет из Европы. Воистину удивительна богатейшая природа обеих Америк, еще скрывающая столько загадок и тайн. Воистину чудесны достижения индейских доколумбовых культур — сколько интереснейших находок и открытий еще ожидает историков и археологов! И разве не чудо, что в наш век компьютеров и звездолетов в Южной Америке сохраняются племена, живущие в каменном веке? И наконец, главное чудо Нового Света — мощные самобытные культуры, североамериканская и латиноамериканская, которые сформировались, в сущности, за очень краткий исторический срок и стали важнейшей частью мировой культуры.