Ликующие фиванцы в благодарность за спасение города от чудища сделали Эдипа своим царем и отдали ему руку Иокасты. Так сел Эдип на престол своего отца, павшего от его же руки, и вступил в брак со своей матерью, и от этого преступного брака произошло беззаконное, ненавистное людям потомство.

Много лет царствовал Эдип в земле фиванской, любимый своими подданными, чтимый всеми за свою мудрость и добродетель. Он был окружен цветущей семьей; Иокаста родила ему четырех детей: двух сынов и двух дочерей, Полиника и Этеокла, Антигону и Исмену. Но не забыли боги его преступных деяний и не оставили их безнаказанными; хотя преступления Эдипа были совершены им по неведению, непроизвольно, но ими нарушались и оскорблялись самые основы нравственного бытия человека — потому-то боги и обличили наконец деяния Эдипа и покарали его. По воле богов фивская земля была поражена страшным мором: тысячами умирали люди, падал скот на полях, гибли хлебородные нивы. В такой беде Эдип послал в Дельфы шурина своего Креонта вопросить оракула: чем может избавиться город от тяготеющего над ним бедствия. Народ же фиванский толпами ходил по храмам и собирался у алтарей богов, принося жертвы и моля о спасении.

Толпа народа под предводительством жрецов собралась на площади перед дворцом Эдипа.

Старцы, дети и юноши — все, с молитвенными ветвями в руках, сели на ступенях алтарей, курившихся жертвенным фимиамом. Думали и надеялись фиванцы, что мудрый царь найдет средство спасти от беды народ свой. Эдип вышел к народу и, обратясь к почтеннейшему из старцев, жрецу Зевса, осведомился о причине появления народной толпы перед дворцом. «Ты видишь, царь, — отвечал жрец Зевса, — какое бедствие тяготеет над городом; гибнут поля и нивы наши, мрут стада на пастбищах, пустеют жилища людей, а гадес исполняется стенаниями и плачем. Пришли мы к тебе с просьбой: мы считаем тебя первым из людей, ты спас уже раз город наш от гибели, молим тебя и теперь — измысли спасение городу Кадма». — «О, бедные дети, — отвечал Эдип. — Не безызвестно было для меня, зачем собрались вы здесь; знаю я, что все вы скорбите и болеете, но из всех вас никто не болеет так, как я; каждый из вас страдает лишь за себя, моя же душа болит и скорбит и за меня, и за весь народ фиванский. Вы не спящего разбудили от сна своими мольбами и воплями — нет, денно и нощно скорбел я и плакал о вашем горе и измышлял средство спасения и, что мог придумать, тотчас же привел в исполнение. Я послал в Дельфы, в дом Феба, зятя моего Креонта, чтобы он спросил, чем можно спасти город наш от бедствия. Заботит теперь меня — отчего он так долго не возвращается. Когда же Креонт принесет нам веление оракула, я исполню все, что прикажет бог. Иначе я был бы дурным царем».

Едва Эдип кончил свою речь, явился Креонт, украшенный, как подобает вестнику бога, лавровым венком, и сообщил народу веление оракула: фиванцы должны открыть живущего между ними убийцу Лая и, как осквернителя страны, предать его смерти или навсегда изгнать из фиванской земли. Эдип стал осведомляться о том, как именно погиб старый царь, и узнал, что Лай был убит разбойниками на пути из Фив в Дельфы, что вместе с царем убиты были и все его спутники, за исключением одного, который успел спастись бегством. Ужас, наведенный на Фивы Сфинксом, был причиной того, что фиванцы не занялись в то время обстоятельным исследованием дела. Раб, сообщивший гражданам Фив весть о смерти царя Лая, солгал, сказав, что господин его был убит разбойниками: ему стыдно было признаться, что один человек пересилил всех их — убил остальных, а его заставил искать спасения в бегстве.

Не предчувствуя, что сам он и есть тот убийца, которого повелел отыскать оракул, Эдип ревностно принялся за розыски. Он распустил собравшийся вокруг его жилища народ и призвал к себе на совет народных старейшин. Лишь только собрались старейшины, царь сообщил волю бога и требовал от них содействия в розыске преступника. «Если кому из вас, — говорил им Эдип, — известен убийца Лая, тот должен тотчас же назвать его. Если убийца сознается сам в своей вине, он будет наказан только изгнанием. Кто из страха за друзей своих укроет виновных в убийстве Лая и станет таким образом соучастником их, тот будет изгнан из этой страны; я воспрещаю тому участие в жертвоприношениях и служении богам, воспрещаю и всякое общение с гражданами. Если же убийца Лая утаится и не обличит себя перед нами — пусть поразит его мое проклятие, да влачит он жизнь свою в болезнях и муках, и дни его да окончатся в несчастиях. Если б я сам заведомо укрыл злочестивого убийцу — пусть и меня поразит произнесенная мною клятва».

Старейшины стали заверять царя, что они не повинны в смерти Лая и что им не известны виновные в его убийстве; слышали они только, что прежний царь убит был бродягами. Они подали Эдипу совет обратиться к прорицателю Тиресию, вещему служителю Аполлона: прозорливый старец Тиресий скорее, чем кто-нибудь в Фивах, может открыть убийцу. Эдип отвечал старейшинам, что он, по совету зятя своего Креонта, посылал за прорицателем. Неизвестно, почему он до сих пор не явился. Но приходит наконец слепой старец Тиресий, руководимый мальчиком. Он давно уже прозрел все духом, но не хотел сказать своего вещего слова, дабы не погубить чтимого царя и род его; потому-то и медлил он предстать пред собранием старейшин. Эдип принял старца с почетом, сообщил ему изречение оракула и просил его помочь родному городу, указать виновного в смерти Лая. Выслушав речь царя Эдипа, вещий старец стал тужить о том, зачем покинул он свое жилище и явился перед народом. «Увы! — воскликнул он. — Как страшно знание, когда оно приносит гибель. Забыл я это, а то никогда не пришел бы сюда. Пусти меня домой, о повелитель; поверь, и ты, и я — мы оба легче снесем свою судьбу, коль ты меня отпустишь».

Эдип был поражен ответом прорицателя и стал просить его еще более, чтобы он ради народного блага открыл все, что знает; вместе с царем и народ умоляет прозорливого старца и бросается к ногам его, но Тиресий остается непреклонен. «Пусть пылаешь ты, царь, на меня гневом, но никогда не скажу я ни слова про то, о чем ты меня расспрашиваешь: не хочу я обнаружить твоих злосчастных дел». Раздраженный упорством Тиресия, Эдип, действительно, приходит в великий гнев и делает прорицателю горькие упреки: «Ты сам, — говорит ему Эдип, — был, как мне кажется, сообщником убийцы: не будь ты слеп, я сказал бы, что ты своей рукой лишил Лая жизни». Оскорбленный несправедливым упреком, Тиресий в свою очередь приходит в гнев. «Так думаешь ты! Так я велю тебе стоять на том, что объявил ты перед этим, — с этой поры ты не должен говорить ни с ними, ни со мной: ты сам — нечестивый осквернитель этой страны, ты сам тот убийца, которого ты ищешь. Я скажу тебе еще более, ты не знаешь еще, как сквернишь то, что тебе всего дороже. Обличит Аполлон все содеянное тобою».

При этих словах прорицателя нетрудно было бы вспомнить Эдипу о том, что было ему предсказано некогда Дельфийским оракулом; по гнев и страсть ослепляли злополучного царя. Когда Тиресий возвестил, что Аполлон готовит пагубу преступному Эдипу, в нем зародилось подозрение: Креонт был в Дельфах, Креонт первый подал совет обратиться к Тиресию — несомненным казалось Эдипу, что Креонт домогается царской власти и действует против него заодно с коварным кудесником. Полный скорби и гнева, сетует Эдип на вероломство своего друга и родича, а прорицателя Тиресия называет злодеем и обманщиком, способным прозревать только выгоды свои. «Когда страна страдала от Сфинкса, — говорит разгневанный царь, — провидец был слеп: не он тогда разрешил Сфинксов у загадку; а теперь этот слепой, жалкий кудесник хочет столкнуть меня с престола, надеясь стать близко к престолу Креонта. Поплатится он за это слезами». Бесстрашно отвечает царю оскорбленный Тиресий и снова подтверждает слова свои и грозит Эдипу страшной карой богов и гибелью. Выведенный из терпения, Эдип гонит безумного прорицателя. «Родители твои, — отвечает Тиресий, — никогда не почитали меня за безумного». При этих словах Эдип вспомнил о неизвестности своего происхождения; он начинает расспрашивать вещего старца о своих родителях, но Тиресий не дает ответа и велит своему вожаку вести его прочь от Эдипова дома.