Яства уже были розданы и чаши наполнены вином. Одиссей отрезал отлежавшего перед ним куска вепря жирную хребтовую часть и, подозвав глашатая, сказал ему: «Отнеси это певцу Демодоку — я хочу его этим почтить. Певцы, вдохновленные музой, должны быть чтимы всеми смертными». Демодок с благодарностью принял почетное даяние чужеземца. Когда все насытились сладким питьем и едой, Одиссей обратился к певцу с такими словами: «Тебя, Демодок, почитаю я выше всех смертных. Муза ли тебя, сам ли Аполлон научили — не знаю, но ты удивительно верно передаешь в своем пении судьбу ахейцев перед Троей, труды их и подвиги, как будто ты сам был тому свидетелем. Спой нам теперь о построенном Энеем деревянном коне и как Одиссей хитроумный посадил в него вооруженных воинов и ввел в город на погибель Трое. Если ты мне верно и подробно об этом споешь, то я, перед лицом всех смертных, назову тебя искуснейшим из певцов». Запел Демодок — феакийцы с удивлением внимали ему, а растроганный Одиссей заливался слезами. Только один Алкиной, сидевший рядом с Одиссеем, видел эти слезы и слышал эти вздохи. Он попросил замолчать певца и, обратись к гостям, сказал: «Пусть муза умолкнет — не всех веселит она здесь. С тех пор как Демодок начал петь на нашем пиру, странник глубоко и тяжко вздыхает — видно, у него на сердце тяжелое горе. Так пусть же умолкнет певец. Будем веселиться иначе, чтобы гость мог принять участие в нашем веселье. Ты же, странник, ничего не скрывая, ответствуй мне на мой вопрос. Скажи нам, как твое имя? Как называется та земля и тот город, где родился ты? Нам нужно знать это, чтобы отвезти тебя на родину. Скажи лишь название страны, и быстроходные корабли наши, без руля и кормчего, управляемые только мыслью и волею человека, перенесут тебя через волны морские и бережно доставят к желанной цели. Потом поведай нам, где ты скитался, в каких городах и землях ты бывал, каких людей видел, и отчего ты так плачешь и горюешь, когда слышишь повесть о судьбе ахейцев и Приамова града? Или, быть может, под стенами Илиона погиб кто-нибудь из твоих благородных родственников или друзей?»

Ему Одиссей в ответ: «Могучий царь Алкиной! Не без сердечной радости внимаю я песням Демодока: слушать подобного певца для меня наслаждение. Нет ничего отраднее, как внимать на пиру сладким песням, когда гости чинно сидят за столом, уставленным яствами и чашами с пенящимся вином. Но ты хочешь знать мои страдания: рассказ о них еще более опечалит меня. Что же поведаю вам прежде, что — после? Я — сын Лаэрта, Одиссей, муж хитроумный, известный всем смертным. Мое отечество — светлая Итака со своим лесистым Нерионом, она — остров дикий и скалистый, но питает сильных мужей. Что может быть слаще родины? Тщетно Калипсо и Цирцея, богиням подобные нимфы, старались меня удержать, они не могли унять в груди моей тоски по отчизне». Так говорил Одиссей феакийцам и рассказал им все о своих страданиях и испытанных бедствиях, начиная и кончая прибытием на остров. Изумленные гости до самой ночи жадно внимали чудным рассказам героя и только к утру разошлись по домам.

Одиссей, послушавшись Алкиноя, отложил отъезд до вечера. Утром вожди феакийские принесли ему новые подарки: треножники и котлы, которые и были заботливо уложены на корабль самим Алкиноем. Затем все собрались снова на пир во дворец и пробыли там до вечера. Одиссей среди пира часто посматривал на солнце, ожидая вечера с таким же нетерпением, как ждет его пахарь, целый день бороздивший поле тяжелым плугом. Наконец солнце стало склоняться к западу, и Одиссей, обратясь к Алкиною и другим феакийцам, сказал: «Сотворим возлияние бессмертным, а потом отпустите меня. И дары, и корабль уже готовы — все, чего желало мое сердце. Молю еще одного: да пошлют мне боги благодать, чтобы я, возвратясь в отчизну, нашел свою супругу непорочной и увидел ближних. Вы же благоденствуйте! Да даруют вам боги все радости, а горе да не коснется вас!» Глашатай по приказанию Алкиноя наполнил чаши вином и подал их пирующим; все совершили возлияние богам — владыкам беспредельного неба. Одиссей, восставши с места, поднес чашу Арете-царице и сказал: «Здравствуй, царица, навеки, пока не придет, положенный каждому смертному предел жизни! Я удаляюсь, а ты благоденствуй здесь, непрестанно радуясь сердцем о детях своих и о своем царственном супруге».

С такими словами Одиссей переступил порог и направился к кораблю.

За ним вслед пошел глашатай, а три служанки царицы Ареты понесли мантию, хитон, ларец с подарками и запас еды и питья на дорогу. Гребцы сложили все это на корабль, разостлали на палубе ковер, на который Одиссей молча опустился, сели к веслам и пустились в путь. Быстрее сокола понесся корабль, рассекая темные волны, а на вежды героя слетел крепкий сон — и забыл Одиссей все страдания, все, что претерпел он на войне и в море.

Когда на востоке заблистала звезда — предвестница утра, корабль достиг уже берегов Итаки и вошел в залив, посвященный морскому старцу Форку. На берегу залива стояло священное оливковое древо, а подле был грот, посвященный нимфам; в нем расположены были урны и кратеры, в которые пчелы клали свой мед, и стояли каменные станы, на которых нимфы ткали пурпурные ткани; в глубине, немолчно журча, струился ключ чистой воды. В грот вели два входа; один, обращенный на север, — для смертных, а другой, на юг обращенный, был открыт только для бессмертных. К этому-то гроту пристал корабль. Феакийцы перенесли спящего Одиссея на песчаный берег, а богатства его сложили бережно у корня оливы, поодаль от дороги, чтобы проходящие не воспользовались сном Одиссея и не расхитили их. Затем снова сели на корабль и пустились в обратный путь. Но Посейдон, разгневанный на феакийцев за то, что они помогли ненавистному Одиссею достигнуть родины, превратил их с кораблем в скалу, когда они уже были в виду города, и таким образом каменной плотиной закрыл вход в пристань.

Когда Одиссей пробудился от сна, то не узнал родины, ибо Паллада Афина покрыла все туманной мглою, чтоб он не мог отыскать своего дома, а переговорил бы сначала с нею, как наказать женихов Пенелопы. Все предстало герою в чуждом виде; он ничего не узнавал — ни тропинок, ни залива, ни скал, ни деревьев. В испуге вскочил он, посмотрел вокруг и, руками всплеснув, воскликнул в великой печали: «Увы мне! В какую страну я попал? К диким ли варварам или к добрым людям? Где скрыть мне богатства и куда идти самому? Зачем не остался я с феакийцами? Но и они обманули меня: обещали доставить в Итаку, а выбросили на незнакомый берег. Да накажет их за это Зевс, покровитель лишенных покрова! Перечту мои богатства — не украли ли они чего?» Но все было цело.

В то время как грустный Одиссей бродил по берегу, к нему подошла Паллада Афина, принявшая образ молодого пастуха, в красивой одежде и с копьем в руке. Увидя юношу, возрадовался Одиссей и, подойдя к нему, сказал: «Тебя первого вижу я в этой стране и приветствую тебя! Молю, не смотри на меня враждебно, но спаси меня и мои богатства и поведай мне, где я, в какой стране?» Дочь Зевса ему отвечала: «Ты, чужеземец, должно быть, из дальних сторон, если не знаешь названия этой страны. Славна она и между людьми известна. Правда, гориста, сурова и не привольна коням, но не бесплодна и богата пшеницей и виноградниками. В ней много роскошных пастбищ, много лесов и светлых неиссякающих источников, — и имя Итаки, чужеземец, наверное, известно даже и в Трое, как ни далеко лежит она от страны ахейцев».

Радостно забилось сердце в груди Одиссея при имени родины, но он еще боялся открыться юноше и выдал себя за жителя Крита, рассказал длинную повесть о том, как он случайно попал на Итаку. Паллада усмехнулась на слова Одиссея, потом, приняв образ прелестной юной девы, потрепала его по щеке и сказала: «Ты по-прежнему скрытен и хитер и на земле между смертными так же мудр и умен, как я между бессмертными. Как же не узнал ты Паллады Афины, хранившей тебя во всех напастях? И теперь я явилась, чтобы помочь тебе скрыть твои богатства и чтобы возвестить тебе, какие новые бедствия ожидают тебя дома. Смело ступай им навстречу, но берегись — никому не открывайся, чтобы никто не знал о твоем возвращении». — «И самому разумному смертному нелегко узнать тебя, богиня, — отвечал Одиссей. — Ты являешься во всяких видах. Помню: перед Троей ты благоволила ко мне и помогала мне, но с тех пор, как мы оставили город Приама, ты покинула меня на произвол судьбы. Умоляю тебя именем Зевса: скажи мне, моя ли это родина?» Паллада отвечала ему: «Когда ты был в море, я боялась помогать тебе, не желая враждовать с Посейдоном, братом Зевса, но я знала, что ты под конец возвратишься домой. Взгляни вокруг себя — вот пристань, посвященная Форку, вот грот, посвященный нимфам, которым ты так часто приносил жертвы, вот и гора Нерион, покрытая лесом». При этих словах туман рассеялся и очам Одиссея предстала его родина. С радостным чувством герой бросился на землю отчизны и облобызал ее. «Привет мой вам, — воскликнул он, — богини моей родины, нимфы, дщери Зевса! Не думал я видеть вас, но теперь стану вновь приносить вам обычные дары, если только Паллада Афина милостиво сохранит мне жизнь и соблюдет мне моего дорогого сына». Затем Одиссей с помощью богини Афины скрыл свои богатства в грот нимф; вход в него Паллада завалила камнем, потом оба сели под тенью священной оливы и стали обдумывать и совещаться, как бы погубить женихов Пенелопы. Богиня рассказала Одиссею, как эти смельчаки уже три года самовластно распоряжаются в его доме, между тем как Пенелопа в слезах и печали все ожидает возвращения супруга. «Увы! — сказал Одиссей. — Не открой ты мне всего этого, дочь Зевса, меня по возвращении домой постигла бы та же участь, какая постигла Агамемнона, сына Атрея! Помоги же мне, дай хитростью погубить их. Хранимый твоей божественной силой, я готов сразиться и с тремястами мужей!» На это светлоокая дочь Зевса отвечала ему: «Будь уверен — я тебя не оставлю. Но прежде всего я изменю твой вид, чтобы никто не мог тебя узнать, потом ты пойдешь к своему рабу свинопасу Эвмею, который так предан тебе и твоему дому. Найдешь же ты его у утеса Коракса, близ источника Аретузы, где он пасет свое стадо. У Эвмея ты останься и расспроси его обо всем, что происходило в твоем доме во время твоего отсутствия; а сама я в это время пойду в Спарту, чтобы вызвать оттуда к тебе твоего сына Телемаха, который отправился туда к Менелаю». — «Зачем же, — возразил Одиссей, — ты сама, богиня, не сказала ему всего? Зачем скитался он и страдал, подобно мне, в то время как другие спокойно грабили его дом?» — «Не беспокойся так о нем, Одиссей, — отвечала Афина, — я сама проводила его в Спарту, чтоб он и на чужбине прославил себя. Страданий он никаких не испытывает, а живет спокойно в доме Менелая, где, вероятно, нет ему ни в чем недостатка. Правда, женихи стерегут его, чтоб убить на возвратном пути, но многих из них самих поглотит земля». Сказав это, богиня слегка коснулась жезлом своим Одиссея и превратила его в нищего старика. Кожа на могучем теле вдруг посохла, повисла складками; золотистые кудри исчезли, блестящие глаза потускнели; вместо красивой мантии на плечах его появилось грязное, изорванное рубище, а сверх всего наброшена была ветхая овечья шкура. Потом богиня дала ему посох, котомку и, простившись с ним, отправилась в Спарту. Одиссей же направил свой путь к жилищу свинопаса Эвмея.