В нерешимости стояли троянцы вокруг коня и громко спорили между собой, не зная, что предпринять. В это время из города в сопровождении многочисленной толпы поспешил к ним брат Анхиса Лаокоон, жрец Аполлона. Еще издали закричал он им: «Несчастные! Что за безумие! Неужели вы думаете, что враги уже уплыли? Знаете же вы Одиссея! Или в коне этом таятся ахейцы и машина эта будет направлена против стен наших, или скрывается здесь какая-нибудь иная военная хитрость. Троянцы! Не доверяйтесь коню. Что бы ни заключалось в нем, боюсь я данайцев даже и тогда, когда предлагают они дары!» С этими словами бросил он копье свое в чрево коня, и глухо прозвучало оно, послышался как бы звук оружия. Не помрачись у троянцев рассудок, разрушили бы они деревянное чудовище, спасли бы родной свой город. Но много хотела судьба. В нерешимости стояли троянцы вместе с царем своим, дивились коню и не знали, что делать с ним, как видят: троянские пастухи ведут скованного юношу, добровольно предавшегося им в руки. То был Синон, лживый и хитрый грек, решившийся, несмотря ни на какие опасности, проникнуть к троянцам и обмануть их относительно коня. С любопытством окружили троянские юноши пленного и издевались над ним. Но в совершенстве сыграл Синон роль, которую поручил ему Одиссей. Недвижимый, безоружный, беспомощный, стоял он среди троянцев; робким взглядом обвел он толпу и воскликнул: «Горе, горе! Какая же земля, какие воды дадут мне теперь убежище! Изгнанный данайцами, я подпал теперь мести троянцев». Эти стоны укротили злобу троянской молодежи и изменили их помыслы. Царь и народ с участием обратились к Синону и просили его сказать, кто он, из какого рода, какие его намерения, ободряли его, обещали пощаду, если пришел он не со злыми замыслами. Тогда, освободившись от притворного страха, Синон сказал: «Тебе, царь, поведаю чистую правду. Не отпираюсь, я арговянин; зовусь Синоном. Мудрый Паламед, которого греки под предлогом измены побили каменьями, был моим родичем: ему поручил меня отец мой на время войны. Пока Паламед был в чести и что-нибудь значил в совете вождей, и я не оставался без имени и без почета. Но когда из зависти убил его Одиссей, я стал вести безвестную, бедственную жизнь, негодуя на того, кто погубил моего друга. Безумный, я осмелился высказывать свое негодование, местью грозил я сыну Лаэрта и тем возбудил в нем к себе непримиримую ненависть: постоянно обвинял он меня перед ахейцами, коварный, распускал он обо мне в народе зловредные слухи и не успокоился до тех пор, пока с помощью лжеца Калхаса не приготовил мне гибели. Часто данайцы, утомленные продолжительной и бесплодной войной, выражали желание возвратиться на кораблях своих на родину; но страшные бури удерживали их от этой попытки; уже сооружен был этот деревянный конь, как вдруг забушевало снова бурное море. Тогда послали Эврипида к оракулу Феба, и он принес такой печальный ответ: «При вашем отплытии кровью девы вы успокоили яростные волны, подобную же жертву должны вы принести богам и теперь, чтобы искупить себе возврат на родину». Страхом и трепетом исполнился весь народ, когда услышал слова эти. Кто бы мог быть этой жертвой? Кому готовит судьба погибель? Вызвал тогда Одиссей Калхаса на собрание ахейцев и потребовал, чтобы возвестил он перед всеми волю судьбы. Десять дней жрец не соглашался дать ответа. Лицемер, он объявил, что не желает, чтобы по его слову обрекали на смерть какого-либо ахейца. Уже в то время многие предсказывали мне страшный конец и выжидали, чем все это кончится. Наконец-то, вняв настойчивым крикам Одиссея, Калхас назвал меня и меня обрек на жертву. Все выразили согласие: каждый радовался, увидев, что его миновала беда. Настал ужасный для меня день. Скованного, со святыми повязками на челе, поставили уже меня у алтаря, как вдруг разорвал я оковы и бегством спасся от смерти. Ночью лежал я в тростнике болотном и ждал, когда отплывут мои мучители. Теперь не видать мне уже моей родины, не видать детей моих милых, старика отца: может быть, из-за меня постигнет их месть жестоких ахейцев. Царь досточтимый, умоляю тебя, заклинаю всеми богами, сжалься надо мною, злосчастным, сжалься над жестоко оскорбленным сердцем».
Тронут был царь Приам и все троянцы горем Синона. Старец велел освободить ахейца от уз, успокоил его и спросил, что за назначение этого дивного сооружения. Поднял тогда Синон к небу освобожденные от уз руки и сказал: «Вечные светила неба и вы, алтари богов, и ты, страшный жертвенный нож, будьте свидетелями, что порваны связи, соединявшие меня с родиной, и я более не должен хранить ее тайны. Ты же, о царь, останься верен своему слову и дай мне безопасность, если речи мои будут правдивы. Искони всю надежду свою возлагали ахейцы на Афину Палладу. Но с тех пор как События Троянской войны безбожный Тидид и злой Одиссей руками, оскверненными кровью стражей, осмелились похитить святое ее изображение, палладиум, находившийся в акрополе троянском, богиня отвратила сердце свое от ахейцев, удачам их настал конец. Страшным знамением возвестила свой гнев богиня. Только что палладиум принесен был в ахейский стан, как ярким пламенем заблистали глаза у статуи, из членов ее полился соленый пот, и трижды соскочила она с земли со щитом и дрожащим копьем. Тогда Калхас возвестил ахейцам, что им немедленно следует плыть в отчизну: ибо в гневе своем богиня не даст им разрушить твердынь Илиона; в Аргосе же нужно ждать новых велений богов. И вот отплыли ахейцы в Микены, чтобы узнать волю богов, и скоро, нежданные, возвратятся сюда. Коня же поставили они затем, чтобы умилостивить разгневанную Палладу. Конь так велик, что вам не продвинуть его сквозь городские ворота: а если б вы овладели этим конем, то он был бы защитой и прибежищем вашему городу. Если — возвестил Калхас — посвященный Афине дар будет разрушен вашими руками, Трое не избегнуть гибели; если же вы внесете его в акрополь, то стенам Микен грозит со стороны Азии та же участь, какую готовили ахейцы стенам Илиона».
Троянцы поверили словам Синона, коварство и слезы которого причинили им больше бед, чем все мужество Ахилла и Диомеда. Еще более затмило им ум неслыханно страшное чудо, совершенное Афиной для спасения любимых ее героев, скрывавшихся в утробе коня.
В это время Лаокоон, тот жрец, что метнул копье в деревянного коня, приносил Посейдону жертву на берегу моря. Вдруг по недвижной поверхности вод направляются к троянскому, берегу от Тенедоса две огромные змеи. Шипящую пасть и шею держит каждая над водою, огромными кольцами извиваются огромные их туловища по вспененной поверхности вод. Быстро доплыли они до берега. С пламенными, кровью налитыми глазами, извиваясь, бросились они на берег. Побледнели тут от страха троянцы и разбежались. Змеи устремились прямо на Лаокоона, близ которого стояли оба сына его. Обвили они малюток и страшно стали кусать им члены. Обвились они своими чешуйчатыми кольцами и около отца, с оружием прибежавшего на помощь; дважды обвили они грудь, дважды шею Лаокоона, и обе высоко подняли над головою его свои полные крови и яда пасти. Как вопит убежавший от алтаря жертвенный вол, пораженный уже жертвенным ножом, так вопит Лаокоон-страдалец и тщетно пытается освободиться от страшных объятий. Бездыханными оставили чудовища свои жертвы у алтаря, поспешили к храму Афины и скрылись под ее щитом.
Полные страха, смотрели троянцы на это ужасное зрелище и увидели в нем кару гневной Афины Лаокоону за то, что преступным копьем осквернил он дар, посвященный богине. Все закричали тогда: «В город тащить коня! В акрополе, в храме Афины поставить, да смягчит гнев свой оскорбленная богиня!» И вот троянцы проламывают стены — ворота были слишком узки — и, нетерпеливые, тащат деревянное чудовище в город. Отроки и девы провожают его священными песнями и радуются, когда удастся им руками коснуться каната, на котором столько горя влекли себе в город троянские мужи. Четырежды останавливался конь в проломе, четырежды потрясалось в утробе его оружие ахейцев, не заметили этого троянцы, в ослеплении своем не обратили на это внимания, и с двойным усердием продолжали они тащить роковой дар данайцев и повлекли его, наконец, в акрополь. Одна Кассандра прозрела опасность и открыла свои горе возвещавшие уста, но посмеялись над ней троянцы, не поверили словам ее. Стар и млад беззаботно предались пляске и пированию: наконец-то, воображали троянцы, прекратилась долгая, губительная брань.
