Но не только в иностранной печати появлялись такие нападки. Если мы в наши дни хотим понять, что такое истинно свободная печать, нам следует обратиться к тем замшелым памфлетам, чтобы увидеть, что английские журналисты пробурской ориентации могли позволить себе писать о собственных войсках на театре военных действий.

«День и ночь, — гремел У. Т. Стид из „Журнала журналов“, — в Африке разворачивается самая адская панорама, и мы знаем, что до заката британские войска, исполняя волю королевской комиссии, добавят еще несколько кошмарных деяний к их общему устрашающему числу Жестокие дела неумолимо совершаются».

У. Т. Стид, со слегка выцветшими от времени рыжими волосами и бородой, как и прежде, воинственно приплясывал на переднем крае журналистики. Он был безупречно честен. Не вызывает сомнений, что он искренне верил в то, что пишет. Бесспорно и то, что, напиши он нечто подобное в любой другой стране, он угодил бы за решетку.

Плакаты и памфлеты, от «Убивать ли мне моего брата бура?» (1899) до «Методов варварства» (1900), — все это пресса множила под девизом: «Прекратить войну». Если У. Т. Стид был далеко не единственным журналистом, писавшим в таком духе, то в подстрекательстве ему не было равных. Зарубежная прессу, естественно, цитировала его и затем заявляла, что все эти страшные истории «признаются англичанами».

И никто в Англии не предпринял ничего, чтобы это опровергнуть.

Правительство не снисходило до ответа. Правительство пожимало плечами, протирало монокли и считало, что отвечать — ниже его достоинства. И большинство народа думало так же.

«Что волноваться? — бормотали апатичные. — Мы же знаем, что это неправда».

«Что волноваться? — говорили высокомерные, те, кому Англия обязана всеми своими врагами. — Мы стоим особняком, в блестящем одиночестве, и что ж? Что нам до того, что думают о нас проклятые иностранцы?»

Конан Дойл, читая в ту осень прессу, не мог бы сказать, какое обвинение против британской армии выводило его из себя более всего. Он видел Томми Аткинсов на поле боя. Он делил с ними грязь, тиф и пули. Он видел, как военные власти стремились соблюдать правила, вводя почти невыносимую для своих же людей дисциплину. Да и представляя себе рыжего журналиста, что сидит в Лондоне, развалясь, и верит всякому анонимному письму, он не мог примириться.

А германская пресса…

Большинство англичан не могло понять, что происходит в Германии. Ведь Пруссия с наполеоновских времен считалась союзницей. И чувство расположения к германским государствам, чувство кровного родства, казалось, крепло после брака королевы Виктории с принцем Альбертом Саксен-Готским. А нынешний германский император — любитель спорта, прекрасно владеющий английским — был внуком королевы Виктории. Разве германский император не приезжал менее года назад оплакивать свою бабушку, и разве не пожаловал он лорду Робертсу орден Черного Орла?

К немцам вообще Конан Дойл питал холодную, сдержанную антипатию, унаследованную от матушки так же, как он унаследовал любовь к французам. И он не лучше своих соотечественников понимал, что побуждало Германию к такому поведению сейчас. Но зато он хорошо знал, что двигало германской прессой.

«Немцы — хорошо дисциплинированный народ, — напишет он вскоре. — Англофобия не могла бы достичь таких высот без некоторой официальной поддержки».

Международная обстановка в результате этой шумихи стала довольно напряженной. 25 октября в Эдинбурге Джозеф Чемберлен произнес речь, которая была в Германии воспринята как очерняющая поведение Пруссии во франко-прусской войне. В Берлине д-р Лидс, консул из Трансвааля, рассказывал мрачные подробности. 680 представителей духовенства с Рейна подписали петицию против зверств англичан.

Для ирландца в Суррее это было последней каплей.

Он прочел эту петицию в «Таймс» в середине ноября 1901 года в утреннем поезде по дороге в Лондон. Он смял газету и зашвырнул ее на багажную полку.

Почему британцы так тяжелы на подъем, когда нужно защитить свое имя? Ни одно обвинение не опровергнуть молчанием; молчанием его можно лишь подтвердить. Если затронута ваша честь, разве вы станете раздумывать, не пора ли вбить вашему противнику в голову верное представление о положении дел? Не так ли и тут, но гораздо серьезнее, ведь речь идет о национальной чести? Быть может, за этой надменной, неприступной политикой кроется безразличие, быть может — вызов, но, безусловно, что за этим стоит глупость. К черту холодное величие! Бить по лжи, и бить наповал!

Как можно ожидать от иностранных держав, что они вникнут в сущность конфликта, если они слышат голос только одной из сторон? Британские репортажи они не принимают в расчет, как не заслуживающие внимания. Страницы британских «Синих книг» забиты снотворной информацией, которую вообще никто не читает. Почему бы кому-нибудь, посвященному в существо дела, не выйти с фактами в руках и не изложить их ясными словами, избегая прямых опровержений, и, главное, в удобочитаемой форме?

Тогда почему бы ему самому этого не сделать?

Он был как раз самым подходящим для этого человеком. Он и без того уже собрал столько материала для исчерпывающей истории войны, что и на смертном одре — как он сказал однажды издателю Реджинальду Смиту — он будет уточнять и переписывать их.

Он мог бы написать небольшую брошюру, скажем, на 60 тысяч слов, в бумажном переплете, дешевую, доступную всякому. Эта брошюра — не истерический вопль, а факты — представит англоязычным народам иную сторону вопроса. Из доходов от продажи этой брошюры, со сборов по подписке, из собственного кармана, в конце концов, если понадобится, он сможет дать средства для перевода ее на все иностранные языки. И эти переводы хлынут и заполнят цивилизованный мир.

Осуществимо ли это? Можно ли разбить недруга голыми руками?

В тот вечер, на обеде у сэра Генри Томпсона, слушая слова сэра Эрика Баррингтона из министерства иностранных дел, он составил этот план. «Каждый иностранный журналист, — писал он, — получит в руки факты! Каждый школьный учитель, каждый представитель духовенства, каждый политический деятель в Европе и каждый священник в Ирландии!» И Министерство иностранных дел (хотя он этого никогда не узнал) прекрасно понимало, как им повезло. Ибо это был не просто «некий писатель». Это был человек, которого будут читать и в странах, где Англию ненавидят или ничего о ней не знают. Это был создатель Шерлока Холмса.

Разведывательный отдел военного министерства предоставил в его распоряжение свои документы для бесцензурной публикации всего, что он пожелает. Министерство иностранных дел обещало выделить средства. 20 ноября он написал об этом проекте своему другу Реджинальду Смиту из издательства «Смит, Элдер и Кº». Реджинальд Смит тот же час предложил печатать книгу бесплатно и вошел в сделку, которая не принесла — да и не должна была принести — ни пенни дохода.

В разгар работы он получил радостное письмо от У. Т. Стида.

Тут нет и тени сарказма. Да и в письме Стида не было сарказма: его приветливость, так режущая слух в данной ситуации, шла от чистого сердца.

Впоследствии, спокойно осмысляя прошедшие события, он понял, что не часто в жизни приходилось ему испытывать такой прямой и властный призыв к долгу, отодвигающий все другие интересы на задний план. Но тогда у него было совсем не философское настроение. К Германии он теплых чувств не питал, У. Т. Стида готов был убить. «Издатели указывают на семь пунктов явной клеветы — писал он, закончив первый вариант книги, — итак, нужно взять редакционный карандаш и вымарать». Но уже в окончательной версии он беспристрастен и в самом своем негодовании.